В Истории
Не проходит и дня, чтобы в какой-нибудь газете, в отделе происшествий, нельзя было прочитать следующих строк:
«В ночь со среды на четверг квартиранты дома № 40 по.., улице были разбужены двумя выстрелами, последовавшими один за другим. Шум исходил из квартиры, занимаемой г-ном X. Когда дверь была взломана, хозяина квартиры нашли плавающим в луже крови, с револьвером в руке, которым он и убил себя.
Господину X, было пятьдесят семь лет, он нажил себе хорошее состояние и имел все необходимое, чтобы быть счастливым. Причина, толкнувшая его на роковое решение, неизвестна».
Какая глубокая скорбь, какие сердечные муки, затаенные горести, жгучие раны толкают на самоубийство этих счастливых людей? И вот начинают искать причины, выдумывают любовные драмы, подозревают разорение и так как ничего определенного не находят, то заносят такие смерти под рубрику «Тайна».
В наши руки попало письмо, найденное на столе одного из таких «беспричинно покончивших с собой», написанное им в последнюю ночь, когда пистолет уже был заряжен. Мы считаем это письмо очень интересным. В нем не говорится ни об одной из тех крупных катастроф, которые постоянно ищешь в основе подобных отчаянных поступков, но оно рассказывает о медленном чередовании мелких жизненных невзгод, о роковом разрушении одинокой жизни, растерявшей былые мечты; оно объясняет причину многих трагических развязок, которую поймут лишь нервные и впечатлительные люди. Читать целиком
Рубрика: Из личного опыта
Saila Turkka: Olen mielenterveyskuntoilija.
”Kun lapsena kaverini haaveilivat lääkärin tai kampaajan ammateista, itselläni oli vain yksi haave – tulla äidiksi. Nyt olen 7- ja 9-vuotiaiden poikien äiti. Unelmasta tuli kuitenkin aikamoinen elämänkoulu.
Ensimmäinen lapsista syntyi 2005, kun olin 23-vuotias. Hän oli vauvana maailman huonoin nukkuja, eikä suostunut nukahtamaan kuin minun viereeni. Puolivuotiaasta asti alkoi vaikein jakso: heräsin hänen takiaan parikymmentä kertaa yössä. Kun hän oli yhdeksän kuukautta, aloimme rauhoittaa häntä tassuttelulla.
Ensimmäistä kertaa kävin ulkona illalla, kun lapsi oli vuoden ja kolme kuukautta. Hän ei kerta kaikkiaan ollut suostunut nukahtamaan, ja palasin kotiin puolenyön jälkeen. Lopulta hän nukahti isän kanssa television ääreen.
Kun tulin uudelleen raskaaksi, olin jo valmiiksi poikki valvomisesta ja katkonaisista unista. Jo raskausaikana minulla oli ajatuksia, että syntyvä vauva olisi annettava adoptioon, etten jaksaisi enää toista samanlaista.
Mielialat aaltoilivat
Toinen vauva syntyi marraskuussa 2007, ja nukkui onneksi paremmin. Olin kuitenkin valmiiksi uupunut, ja mielialani aaltoilivat. Pari päivää saattoi mennä hyvin, jonka jälkeen minulle tuli taas hirveä olo. Minun oli vaikea hengittää ahdistusoireiden vuoksi. En voinut syödä: tunsin, että minulla oli pala kurkussa. Ajattelin kuitenkin, että imettämisen takia oli pakko saada jostain energiaa, ja saatoin syödä päivän aikana esimerkiksi jonkun suklaapatukan.
Halusin kuolla, haihtua pois. Nyt se kuulostaa itsestänikin järjettömältä, mutta siirsin mielessäni itsemurhaa parilla vuodella eteenpäin, niin että lapset olisivat vähän isompia.
Oireiluni oli alkanut jo varhain. Olin nuoresta elänyt äidin kausittaisen masennuksen varjostamaa elämää. Yläasteikäisenä kirjoitin päiväkirjaan merkityksettömyydestäni ja halustani kuolla. Teini-iässä alkoivat syömishäiriöt ja viiltely. Pidin itseäni rumana ja lihavana, olin dieetillä ja urheilin, saatoin vaikkapa juosta kolme tuntia päivässä. Viikonloppuisin ahmin. Elämässä oli siis ollut kausittaista ahdistusta, jo kun tapasin mieheni 20-vuotiaana.
Mies ajatteli, että pienten lasten äidillä väsymys kuului asiaan. Muutama kuukausi meni mielialojen vaihdellessa. Lopulta helmi-maaliskuussa soitin neuvolaan, koska oloni oli hirveä. Neuvolasta tarjouduttiin soittamaan puolestani terveyskeskukseen, mutta soitin sinne itse. Sain diagnoosin: vaikea synnytyksen jälkeinen masennus ja uupumus. Sain lääkityksen, mutta terveyskeskus ei nähnyt tarvetta keskusteluavulle. Omalääkäri kehotti hankkimaan harrastuksia ja ystäviä. Mikään ei muuttunut paremmaksi.
Asuimme onneksi siskon kanssa lähekkäin. Hänen seurassaan sain aina olla oma itseni. Koska illat olivat minulle vaikeita, sisko ja serkku sopivat, että kävisivät luonani vuorotellen.
Jos joku kysyi kuulumisia, vastasin olevani sikaväsynyt
Kävin tapaamassa Ensi- ja turvakotien liiton Baby blues -työntekijää, jolle kerroin halustani haihtua pois. Hänen toimestaan sain hoitokontaktin psykiatriseen avohoitoon, jossa kävin kaksi kertaa viikossa, tapaamassa psykiatrista sairaanhoitajaa tai psykiatria. Ensimmäisessä tapaamisessa mies oli mukana ja alkoi hahmottaa, että kyse oli jostain muustakin kuin väsymyksestä.
Sijaistava psykiatri sattui kertomaan Kuopion kaupungin perhetukikeskuksesta, jossa oli mahdollista viettää jaksoja, niin että lapset olisivat mukana. Psykiatriselle osastolle en halunnut, koska olisin joutunut eroon lapsista.
Menimme perhetukikeskukseen pariksi kuukaudeksi. Joku huolehti meistä, koin olevani turvassa. Kaksi kertaa päivässä oli lämmin ruoka. Tapasin samassa jamassa olevia äitejä ja sain puhua heidän kanssaan, myös pahoista ajatuksista. Saimme mennä ja tulla vapaasti, kunhan ilmoitin mihin menisin ja milloin tulisin takaisin. Työntekijät olivat valmiita puhumaan. Jos olin yöllä ahdistunut enkä saanut nukuttua, juttelin yövalvojan kanssa. Sain puhuttua pahaa oloa pois.
Muutimme syksyllä Kuopiosta Mikkeliin. Siellä hoitooni tuli katkos, kun uusi hoitajani joutui sairaslomalle masennuksen takia. Kun hän soitti minulle ja kertoi masennuksestaan, tunsin syyllisyyttä siitäkin, että olin osaltani kuormittanut häntä.
Neljän kuukauden kuluttua muutimme taas miehen työn perässä, joulukuussa Helsinkiin. Mies teki pitkää päivää. En tuntenut Helsingissä ketään ja olin aivan yksin vauvan ja taaperoikäisen kanssa. Aloin käydä kaupungin leikkipuistossa Käpylässä. Kun toiset äidit kysyivät mitä kuuluu, saatoin vastasin joskus rehellisesti, että olin sikaväsynyt tai että tekisi mieli mennä pois. Puistossa ja muuallakin toiset kestivät kuunnella, ja ne, jotka eivät kestäneet, lakkasivat kysymästä.
Pallottelua hoitopaikasta toiseen
Helsingissä omalääkäri totesi, ettei voinut auttaa ja lähetti minut psykiatriselle sairaanhoitajalle. Tämä totesi, että olin liian hyvässä kunnossa psykiatriseen hoitoon ja lähetti minut Helsinki Mission nuorten kriisipisteeseen. Kaupungin perhetyössä taas oltiin sitä mieltä, että minun oli päästävä hoitoon. Minun lisäkseni perhetyöntekijä otti yhteyttä potilasasiamieheen. Sain hoitokontaktin kesäksi psykiatrian poliklinikalle, josta sain puoltavan lausunnon yksityisterapiaa varten. Samalla jouduin ulos nuorten kriisipisteestä.
Jo terapeutin etsiminenkin on kallista lystiä, eikä sitä varten saa taloudellista tukea. Minulle sanottiin, että suuntauksella ei ole väliä, vaan tärkeintä on, että terapeutin kanssa synkkaa hyvin. Myöhemmin olen ajatellut, että ei se välttämättä ihan niinkään ole.
Puhelimessa terapeutti kuulosti mukavalta, ja pian tein päätöksen käydä hänellä. En jaksanut etsiä pidempään. Aloitin terapian elokuussa. Vaikka siihen saa tukea, omavastuuosuudesta huolehtiminenkin on pienituloiselle enemmän kuin tarpeeksi. Kävin siellä vain kerran viikossa, vaikka terapeutin mielestä olisi tarvittu kaksi kertaa. Kokonaiset istunnot saattoivat kulua väitellessä siitä, kävisinkö yhden vai kaksi kertaa viikossa. Lopulta terapiaan meneminenkin alkoi pelottaa.
Lopetin terapian kahden vuoden jälkeen, ja terapeuttini alkoi soitella minulle perään. Ajattelin, että jos ei osaa käydä edes terapiassa, menee kyllä aika huonosti. Olisin tarvinnut tukea ja positiivisten asioiden vahvistamista, mutta me pengoimme vain lapsuuttani.
Eheyttävä valokuvaaminen ja kirjoittaminen auttoivat
Toipuminen on ollut vuosien prosessi, mutta nyt kutsun itseäni mielenterveyskuntoilijaksi, en kuntoutujaksi. Minua on auttanut eheyttävä kirjoittaminen ja valokuvaaminen. Sanoilla ja kuvilla olen saanut ilmaistua ja käsiteltyä asioita, joita en olisi muuten saanut ulos itsestäni. Runojen lisäksi kirjoitan blogia. Kirjoittaessa saan oivalluksia elämästä, ja myös oma kehitys piirtyy esiin teksteissä.
Eheyttävä valokuva otetaan kuvattavan ehdoilla. Hän määrittelee, kuinka haluaa tulla nähdyksi. Valokuvien kautta olen alkanut nähdä itseni ja kehoni uudella tavalla. Olen myös kuvannut yhdessä toisten kanssa Mielen avain -hankkeessa ja Valkonauhaliiton eheyttävän valokuvan kurssilla.
Parisuhde on kestänyt raskaiden vaiheiden läpi. Mieheni on ollut läsnä eri tavoin. Hän on myös avustanut minua kuvien ottamisessa. Häneltä olen oppinut myös olemisen jaloa taitoa, kun olin itse kasvanut tekemisen ja suorittamisen keskellä.
Kehosta huolehtimisesta sekä kehon ja mielen yhteyden vaalimisesta on tullut tärkeää. Käyn säännöllisesti salilla ja lenkillä, harrastan joogaa ja pilatesta, joiden myötä pahat migreenikohtauksetkin ovat hellittäneet.
En ole enää poljettavissa tai ohjailtavissa
En ole enää hento ja hauras fyysisesti enkä henkisesti, en poljettavissa tai ohjailtavissa. Aiemmin olin kiltti tyttö ja tein myös paljon myös asioita, joita en oikeasti halunnut. Olen opetellut tervettä itsekkyyttä, olemaan eri mieltä ja sanomaan ei. Ennen ajattelin, että minusta ei ollut mihinkään, mutta nyt olen löytänyt itsestäni sinnikkyyttä ja sitkeyttä. Yritän yhä uudestaan asioita, joiden suhteen olisin luovuttanut aiemmin yhden kokeilukerran jälkeen.
Lapsilukumme on nyt luultavasti täynnä. En halua enää ottaa uutta riskiä uusista synnytyksen jälkeisistä rankoista kokemuksista. Arki rullaa omalla painollaan. Teen osa-aikaista työtä, koska haluan aikatauluihini väljyyttä ja viettää aikaa mahdollisimman paljon poikien kanssa. Retkeilemme usein luonnossa. On ilo oppia heiltä jatkuvasti uutta.
Teen vapaaehtoistyötä mielenterveyden parissa, niin kirjoittajana ja valokuvaajana kuin vertaistukijana, mutta haluan kiireettömyyden tuntua myös vapaa-ajan projekteihini.»
KUKA?
Saila Turkka
Asuu: Helsingissä, kotoisin Rautalammilta
Työ: Restonomi, taloussihteeri
Perhe: Mies, kaksi poikaa ja koira
Harrastukset: punttisali, jumppa, valokuvaus, kirjoittaminen
TEKSTI: ELLEN TUOMAALA
KUVA: HELI KUMPULA
Julkaistu Mielenterveys-lehdessä 2/2015
Вера Благая. Как простить застарелые обиды?
Иллюстрация к Шагам 5-6:
Как простить самые застарелые обиды и избавится от удушающей и отравляющей тебя ненависти. Как это помогло мне.
Вот представьте себе… Хотя, что представлять. Расскажу на себе.
У меня были (и есть, уже частично), родственники, которые с детства уверяли меня, что я исчадие ада. Это были родственники моей мамы — её брат, невестка, дедушка и бабушка. И сама мама. Очень тесная и дружная семья. Постоянно говорящая о любви ко мне.
Просто я убогенькая, с детства причиняющая им дискомфорт. Я помню это лет с четырех. Может, это было и раньше. Слишком громкая, слишком активная, слишко быстро говорю, не соглашаюсь с мнением, спорю. Моя мама осталась без их поддержки, и постоянно била меня.
Избивала.
Было за дело, но было и не за дело — например за то, что причиняю дискомфорт своей громкостью родственникам. Они, кстати, несмотря на свою уверяющую любовь ко мне, отказывались помогать маме — папа строил успешную карьер у в армии и находился в постоянных командировках. У мамы не было никакой помощи. Она растила ребенка практически в одиночестве, который болел каждые две недели и был, к том же слишком шумный. Она это не могла пережить. Она хотела другого ребенка — более покладистого, спокойного, тихого. Как моя двоюродная сестра.
Когда мне было пять лет, моя мама, проорав, что я исчадие ада и она не может жить со мной, пыталась на моих глазах покончить жить самоубийством и выброситься в окно. Я вцепилась в ее ногу, и умоляла ее не умирать, что я буду очень хорошей. Но, видимо, не стала. Избиения продолжались. До прилюдных и унижающих на улице или при близких людях, как и дома. Родственники, наблюдая издалека, считали, что это правильно и так с исчадием ада и надо. В шесть лет дедушка заявил, что такое как я когда-то поссорит всю их дружную семью.
В девять лет меня изнасиловал педофил. Потому что мама отпустила меня октябрьской осенью в девять часов вечера на улицу, забрать в школьной роще у одноклассницы линейку. Девочка не пришла, потому что ее мама не отпустила в темноту. Зато пришел хищник.
Когда я пришла домой и все рассказала маме, меня не отвели ни к психологу, ни в милицию. Мама решила, что мне будет тяжело это вспоминать при чужих людях, и в школе об этом все узнают, что причинит мне травму. Но и сама больше никогда в жизни не заговаривала со мной об этом. Когда я пришла в школ на следующий день, я поняла, что я не такая как все. Это было ужасное ощущение, будто в девять лет ты постарел лет на семьдесят. И тебе не с кем поговорить об этом.
Я рассудила все произошедшее, как то, что с плохими людьми происходят плохие вещи. И что это бог послал педофила, чтобы наказать меня. И я должна стать святой.
Мама, видимо, рассудила, что это ей бог послал педофила мне, чтобы наказать ее за причинение мне боли. И она перестала избивать меня. И изменилась сама. По-настоящему изменилась. И стала святой.
Прошли долгие годы. Мама перестала бить меня, но она и родственники продолжали косвенные нападки на меня — не такая, не так одеваюсь, не так разговариваю, не то читаю, не та походка. Доработавшись до директора по маркетингу и полчив mba в Лондоне, я пыталась участвовать во взрослых разговорах про бизнес, но постоянно слышала, что я не доросла и что я вообще могу знать об этом. Но при этом, они все постоянно уверяли меня, что у меня нет никого ближе них. Они меня любят и я самая замечательная.
Когда уже, после первого развода мне было негде жить, не возвращаясь в лоно семьи и надо было защищать диссер, я попросила дядю перекантоваться на время, пока я не найду себе съемное жилье, в одной и пяти его пустующих елитных квартир. Мне отказали. Когда я сообщила спустя какое время, узнав подспудно любимая сестра проявляла заинтересованность к моему первому мужу, рассказывая ему какое я дерьмо, и пыталась соблазнять его, о чем знала бабушка, — вся семья перестала общаться со мной и с моей мамой.
Когда заболел смертельно папа, они даже не приехали к нему в больницу. Когда я высказала претензии — они назвали меня сумасшедшей и бросили трубку.
Однако, когда заболела бабушка, они вспомнили, что есть бесплатная сиделка — моя мама. И кинулись к ней с заверениями в любви. Мама, уже будучи святой женщиной, согласилась.
Все эти годы во мне жила удушающая ненависть, которая мешала мне стать хорошей внутри самой себя. Больше всего я не могла простить обмана. Всех этих заверений в любви. Когда на самом деле….
Эта ненависть мешала мне жить, я вытесняла ее, но она бурлила во мне годами. И, конечно, она выплескивала на других. Редко, очень редко. Но когда она не выплескивалась, она пожирала меня, уверяя, что это я исчадие ада. И ныне, и присно, во веки веков. Доводя меня до депрессий и суицидов. Заверяя меня, что это или я исчадие ада и или мои родственники ими становились в моем представлении о мире.
Я нашла частичное, но недостаточное успокоение в том, что я стала красивой, эффектной, умной, успешной, счастливой. И, если мы пересекались, я хотела, чтобы они увидели, какая я стала красивая и прекрасная, и поняли, какие они дураки, и увидели на примере моей неуспешной и некрасивой сестры.
А потом я поняла одну вещь. Я хочу стать счастливой не потому, что я этого хочу, а чтобы отнять что-то у них. Например, они будут сравнивать меня с моей неуспешной и некрасивой сестрой и поймут, какими они были дураками. В этом есть что-то неправильное для меня, нездоровое, будто я мог вернуть им то зло, что они причинили и отнять у них что-то доброе для них — мечты об успехе, красоте, доброте. Как будто я все это делаю только ради того, чтобы доказать им, а не стать такой на самом деле для себя. Превратить их в исчадие ада теперь. Такая вот бескровная месть.
И еще, я заметила, что иногда, очень редко, но я срываюсь на свою любовь все моей жизни. Это удивительный человек, очень добрый и понимающий. Самый лучший мужчина на свете. Но иногда я начинаю уверять его в том, что он исчадие ада. Хотя до этого кормила его любовью, заботой, вниманием. Полностью сводя на нет все мои заверения, что я люблю его и он самый лучший. Но я действительно считаю, что он — лучший и люблю изо всех сил. Однако, такими срывами я свожу все на нет. Причиняя ему страдания.
Точно. Также. Как. Делали. Мои. Родственники.
Одной рукой кормили любовью, другой заливали за ворот страдания.
Но я поняла, что мои срывы на моего мужа на самом деле не про него. Не ему я это говорю. Не про него. Просто во мне столько боли, столько ненависти, что как переполненный сосуд — толкни его нечаянно, и он расплещется. Но все это — совсем не про него.
И я поняла, что точно также делали мои родственники. Да, они не любили меня, и не обязаны были любить. У них и с мамой были сложные отношения, а папу они моего не любили. И не обязаны были. Почему они должны были полюбить их ребенка, его маму, его отца? Где это написано? Да, они пытались построить видимость семьи. Как умели. И да, в них, и моей маме было столько ненависти и злобы — я не знаю откуда возникшей, да и не надо мне этого знать за них, что она выплескивалась на меня как на козла отпущения от любой моей крошечной провинности или просто от одного вида меня.
В каждой семье не без урода, но и в каждой семье не без козла отпущения, на которого можно свалить все свои беды, злобу и душевную неустроенность, лишь бы не сваливать на себя. Очень удобная сточная яма.
Но это все было не про меня. Про них. Как это и было со мной.
Это осознание принесло мне успокоение. Я просто перестала с ними общаться навсегда. И я простила их. Но не так, как принято — простить и полюбить. Нет, я не святая и больше не собираюсь ею становиться никогда. Я просто поняла их. И поняла себя. И отпустила от себя навсегда. И, в конце концов, я же стала успешной, и мной, красивой такими интенсивными методами благодаря желанию им что-то доказать. Теперь можно забрать это все себе. И наслаждаться этим.
Сложнее было с мамой. Я не могу перестать с ней общаться. И, хотя во мне было много злости и несогласия со всем произошедшим, ведь я, на другой руке, люблю её безумно. И у меня нет другой мамы. Любовь к матери дана нам по умолчанию по праву рождения. И это чудесное чувство. Как и отвратительна ненависть. Но я поняла, что она выплескивала на меня что-то свое, но не про меня. И она пыталась измениться. И смогла. Поэтому, чтобы избавиться и от прополотых сорняков ненависти, надо на это пустое теперь место посадить другие семена. И этими семена всегда были забота, сострадание, помощь. Но и придумать, чем мама тоже может помочь — а мама моя умелица, так что всегда можно попросить её и взамен: сделать вкусного, и сшить красивое, и смастерить. Это и есть обмен хорошим. И все можно наладить. И оно наладилось. Без камней за пазухой. И с благодарностью за дарованную мне жизнь.
Ведь жизнь у меня одна единственная, и теперь кажется самой чудесной на свете. И уже — умиротворенной.
Ведь все плохое, что мы видим в жизни от других людей — это никогда про нас. Это всегда про них. Как и наоборот.
Источник — ФБ Веры Благой
Просто я убогенькая, с детства причиняющая им дискомфорт. Я помню это лет с четырех. Может, это было и раньше. Слишком громкая, слишком активная, слишко быстро говорю, не соглашаюсь с мнением, спорю. Моя мама осталась без их поддержки, и постоянно била меня.
Избивала.
Было за дело, но было и не за дело — например за то, что причиняю дискомфорт своей громкостью родственникам. Они, кстати, несмотря на свою уверяющую любовь ко мне, отказывались помогать маме — папа строил успешную карьер у в армии и находился в постоянных командировках. У мамы не было никакой помощи. Она растила ребенка практически в одиночестве, который болел каждые две недели и был, к том же слишком шумный. Она это не могла пережить. Она хотела другого ребенка — более покладистого, спокойного, тихого. Как моя двоюродная сестра.
Когда мне было пять лет, моя мама, проорав, что я исчадие ада и она не может жить со мной, пыталась на моих глазах покончить жить самоубийством и выброситься в окно. Я вцепилась в ее ногу, и умоляла ее не умирать, что я буду очень хорошей. Но, видимо, не стала. Избиения продолжались. До прилюдных и унижающих на улице или при близких людях, как и дома. Родственники, наблюдая издалека, считали, что это правильно и так с исчадием ада и надо. В шесть лет дедушка заявил, что такое как я когда-то поссорит всю их дружную семью.
В девять лет меня изнасиловал педофил. Потому что мама отпустила меня октябрьской осенью в девять часов вечера на улицу, забрать в школьной роще у одноклассницы линейку. Девочка не пришла, потому что ее мама не отпустила в темноту. Зато пришел хищник.
Когда я пришла домой и все рассказала маме, меня не отвели ни к психологу, ни в милицию. Мама решила, что мне будет тяжело это вспоминать при чужих людях, и в школе об этом все узнают, что причинит мне травму. Но и сама больше никогда в жизни не заговаривала со мной об этом. Когда я пришла в школ на следующий день, я поняла, что я не такая как все. Это было ужасное ощущение, будто в девять лет ты постарел лет на семьдесят. И тебе не с кем поговорить об этом.
Я рассудила все произошедшее, как то, что с плохими людьми происходят плохие вещи. И что это бог послал педофила, чтобы наказать меня. И я должна стать святой.
Мама, видимо, рассудила, что это ей бог послал педофила мне, чтобы наказать ее за причинение мне боли. И она перестала избивать меня. И изменилась сама. По-настоящему изменилась. И стала святой.
Прошли долгие годы. Мама перестала бить меня, но она и родственники продолжали косвенные нападки на меня — не такая, не так одеваюсь, не так разговариваю, не то читаю, не та походка. Доработавшись до директора по маркетингу и полчив mba в Лондоне, я пыталась участвовать во взрослых разговорах про бизнес, но постоянно слышала, что я не доросла и что я вообще могу знать об этом. Но при этом, они все постоянно уверяли меня, что у меня нет никого ближе них. Они меня любят и я самая замечательная.
Когда уже, после первого развода мне было негде жить, не возвращаясь в лоно семьи и надо было защищать диссер, я попросила дядю перекантоваться на время, пока я не найду себе съемное жилье, в одной и пяти его пустующих елитных квартир. Мне отказали. Когда я сообщила спустя какое время, узнав подспудно любимая сестра проявляла заинтересованность к моему первому мужу, рассказывая ему какое я дерьмо, и пыталась соблазнять его, о чем знала бабушка, — вся семья перестала общаться со мной и с моей мамой.
Когда заболел смертельно папа, они даже не приехали к нему в больницу. Когда я высказала претензии — они назвали меня сумасшедшей и бросили трубку.
Однако, когда заболела бабушка, они вспомнили, что есть бесплатная сиделка — моя мама. И кинулись к ней с заверениями в любви. Мама, уже будучи святой женщиной, согласилась.
Все эти годы во мне жила удушающая ненависть, которая мешала мне стать хорошей внутри самой себя. Больше всего я не могла простить обмана. Всех этих заверений в любви. Когда на самом деле….
Эта ненависть мешала мне жить, я вытесняла ее, но она бурлила во мне годами. И, конечно, она выплескивала на других. Редко, очень редко. Но когда она не выплескивалась, она пожирала меня, уверяя, что это я исчадие ада. И ныне, и присно, во веки веков. Доводя меня до депрессий и суицидов. Заверяя меня, что это или я исчадие ада и или мои родственники ими становились в моем представлении о мире.
Я нашла частичное, но недостаточное успокоение в том, что я стала красивой, эффектной, умной, успешной, счастливой. И, если мы пересекались, я хотела, чтобы они увидели, какая я стала красивая и прекрасная, и поняли, какие они дураки, и увидели на примере моей неуспешной и некрасивой сестры.
А потом я поняла одну вещь. Я хочу стать счастливой не потому, что я этого хочу, а чтобы отнять что-то у них. Например, они будут сравнивать меня с моей неуспешной и некрасивой сестрой и поймут, какими они были дураками. В этом есть что-то неправильное для меня, нездоровое, будто я мог вернуть им то зло, что они причинили и отнять у них что-то доброе для них — мечты об успехе, красоте, доброте. Как будто я все это делаю только ради того, чтобы доказать им, а не стать такой на самом деле для себя. Превратить их в исчадие ада теперь. Такая вот бескровная месть.
И еще, я заметила, что иногда, очень редко, но я срываюсь на свою любовь все моей жизни. Это удивительный человек, очень добрый и понимающий. Самый лучший мужчина на свете. Но иногда я начинаю уверять его в том, что он исчадие ада. Хотя до этого кормила его любовью, заботой, вниманием. Полностью сводя на нет все мои заверения, что я люблю его и он самый лучший. Но я действительно считаю, что он — лучший и люблю изо всех сил. Однако, такими срывами я свожу все на нет. Причиняя ему страдания.
Точно. Также. Как. Делали. Мои. Родственники.
Одной рукой кормили любовью, другой заливали за ворот страдания.
Но я поняла, что мои срывы на моего мужа на самом деле не про него. Не ему я это говорю. Не про него. Просто во мне столько боли, столько ненависти, что как переполненный сосуд — толкни его нечаянно, и он расплещется. Но все это — совсем не про него.
И я поняла, что точно также делали мои родственники. Да, они не любили меня, и не обязаны были любить. У них и с мамой были сложные отношения, а папу они моего не любили. И не обязаны были. Почему они должны были полюбить их ребенка, его маму, его отца? Где это написано? Да, они пытались построить видимость семьи. Как умели. И да, в них, и моей маме было столько ненависти и злобы — я не знаю откуда возникшей, да и не надо мне этого знать за них, что она выплескивалась на меня как на козла отпущения от любой моей крошечной провинности или просто от одного вида меня.
В каждой семье не без урода, но и в каждой семье не без козла отпущения, на которого можно свалить все свои беды, злобу и душевную неустроенность, лишь бы не сваливать на себя. Очень удобная сточная яма.
Но это все было не про меня. Про них. Как это и было со мной.
Это осознание принесло мне успокоение. Я просто перестала с ними общаться навсегда. И я простила их. Но не так, как принято — простить и полюбить. Нет, я не святая и больше не собираюсь ею становиться никогда. Я просто поняла их. И поняла себя. И отпустила от себя навсегда. И, в конце концов, я же стала успешной, и мной, красивой такими интенсивными методами благодаря желанию им что-то доказать. Теперь можно забрать это все себе. И наслаждаться этим.
Сложнее было с мамой. Я не могу перестать с ней общаться. И, хотя во мне было много злости и несогласия со всем произошедшим, ведь я, на другой руке, люблю её безумно. И у меня нет другой мамы. Любовь к матери дана нам по умолчанию по праву рождения. И это чудесное чувство. Как и отвратительна ненависть. Но я поняла, что она выплескивала на меня что-то свое, но не про меня. И она пыталась измениться. И смогла. Поэтому, чтобы избавиться и от прополотых сорняков ненависти, надо на это пустое теперь место посадить другие семена. И этими семена всегда были забота, сострадание, помощь. Но и придумать, чем мама тоже может помочь — а мама моя умелица, так что всегда можно попросить её и взамен: сделать вкусного, и сшить красивое, и смастерить. Это и есть обмен хорошим. И все можно наладить. И оно наладилось. Без камней за пазухой. И с благодарностью за дарованную мне жизнь.
Ведь жизнь у меня одна единственная, и теперь кажется самой чудесной на свете. И уже — умиротворенной.
Ведь все плохое, что мы видим в жизни от других людей — это никогда про нас. Это всегда про них. Как и наоборот.
Источник — ФБ Веры Благой
