«Самое страшное для человека при нанесении судьбой ударов, не сами удары, а то, что человек в такой ситуации остается совершенно один» (с).
Эту фразу я услышала от своего друга, который рассказывал как ему пришлось себя чувствовать во время мощнейших жизненных потрясений. Я не чувствую себя в праве рассказывать подробности его истории. Скажу лишь, что эта история связана с потерей самого близкого человека и принятием решения на отключение приборов, поддерживающих жизнь.
Подробности этой истории не так важны для меня сейчас как то, что зацепило меня больше всего — реакции окружающих людей. Мой друг не остался в буквальном смысле один в этой ситуации. Вокруг него были люди. Физически. Но ни один человек не смог остаться с ним в его горе и разделить его.
Все говорили ему разное: соболезную, держись, все будет хорошо, я тебя понимаю, делай то, делай се, а вот у меня…, время лечит, не переживай и прочие слова, которые в период уязвимости, как правило, никак не облегчают страдания. И, порой, создают ощущение, что вокруг так много людей, но ты остаешься один-одинешенек со своим горем. И несешь его, пока можешь. Иногда несешь тихо и много лет после такой поддержки, что бы никто снова не стал так же поддерживать.
Большинство людей, которые говорят вышеприведенные слова (типа «держись», «все будет хорошо») испытывают абсолютно искренний импульс поддержать. Но почему же искреннее желание поддержать, выраженное такими словами, не приносит часто облегчения? И как тогда по-другому можно поддерживать?
Ответ на второй вопрос прост с одной стороны: просто быть с человеком. С другой стороны, «просто быть» возможно лишь тогда, когда есть доступ к своим глубинным переживаниям и есть позволение СЕБЕ проживать очень глубокие, горевательные чувства. Быть с другим в его горе — значит замечать его растерянность, подавленность, боль, злость, отчаяние и горевание, и просто спокойно и включенно оставаться рядом.
Чего делать не надо, если вы хотите поддержать
— не обращать к действиям (напр. в подбадривании «держись!» или «крепись» есть призыв к действию. А в состоянии горевания сил нет на действия),
— не давать советов, если человек их сам не просит («в следующий раз сделай то-то» или «тебе сейчас нужно отвлечься и думать только о хорошем»)
— не выдергивать в рациональное (часто люди стараются найти какие-то рациональные объяснения, которые типа должны как-то помочь. Напр. «Бог не дает те испытания, которые ты не сможешь выдержать». Это не правда. Не все испытания можно выдержать. Не из всех кризисов можно найти выход. И человек в кризисе это ясно чувствует);
— избавить человека от внушений (типа «все будет хорошо». На самом деле может быть по-всякому);
— Не обесценивать опыт человека привнесением своего опыта или опыта других людей. Ибо это уже откровенное мочилово обесцениванием, а не поддержка. Дело в том, что опыт, ресурсы, восприимчивость и контексты каждого человека уникальны. Одно и то же событие в разные периоды даже одним и тем же человеком могут переживаться по-разному. Чего уж говорить про переживания разными людьми какого-либо опыта. И сравнивание чьего-то опыта с опытом горюющего человека, или человека в кризисе — это очень отравляющая поддержка. Сюда же входят послания «я тебя понимаю» или «у меня тоже такое было». У вас не могло быть такого же — вы другой человек, вы в совсем других контекстах, у вас совершенно другая, уникальная психическая организация. Так же, как и у другого человека. Ваш опыт и переживания могут быть чем-то похожи, безусловно, но они не такие же! И вы в реальности до конца понять Другого не сможете. Но вы можете принять Другого в том, что с ним происходит. Это и есть самая важная часть поддержки — дать возможность человеку быть и таким: отчаявшимся, растерянным, озлобленным, опечаленным, уязвимым, слабым, раздражительным, болеющим всей своей душой.
Спокойно и включенно быть с другим — значит с уважением и эмпатией оставаться с человеком в том, что с ним происходит. Сама по себе такая редкая способность в кризисных ситуациях является очень большой поддержкой для людей, которые находятся в состоянии уязвимости.
Что еще может стать эффективной поддержкой для человека?
— Поддержка разговоров о горе, потере, кризисах и тяжелых переживаниях. Человек в горевании или кризисе может по-несколько раз пересказывать одно и то же событие, одни и те же мысли. Это нормально. Важно не затыкать его в таких разговорах, не переводить тему, не внушать, что нужно думать только о хорошем. Предоставить ему возможность безопасно (без обесцениваний и запретов) говорить на очень глубокие темы, связанные с трудными переживаниями (стыд, скорбь, горевание, слабость, суицидальные мысли и импульсы, злость и пр. А так же про смерть, самоубийство, возможные страшные сценарии развития событий) — очень важная поддержка, транслирующая право выражать себя человеку полностью, разделять не только светлое, радостно и приятное, но и страшное, тревожащее, пугающее, душераздирающее. Еще бывает, что люди стараются не говорить о каком-либо травмирующем событий. Типа для того, что бы не расстравит себя и не расстраивать другого. Но на самом деле разговаривать о случившемся, обсуждать произошедшее и с того, и с сего ракурса, вспоминать, разделять очень полезно. Ибо это дает возможно как разделить свой опыт и переживания, так и вообще их прожить, пережить.
— Называние вещей своими именами. Часто в кризисных ситуациях возникает желание лишний раз не называть событие его именем. Например, часто, вместо «умер» говорят «ушел». Вместо «убил себя» говорят так же «ушел». Вместо «депрессия», «кризис», «подавленность» говорят «он/я неважно себя чувствую/ет», «с тобой не все в поряке». Называние вещей своими именами — это большая поддержка. Потому что это то, что обозначает реальность. А значит позволяет ее принять и прожить рано или поздно.
— В острых состояниях человеку очень важно присутствие других. Но только то присутствие, от которого не нужно защищаться (см. «чего делать не надо»). Поэтому совместное пребывание с другими людьми (опять таки, если они не мочат) — это очень поддерживающее проявление.
— Позволение себе или человеку, переживающему утрату или кризис, проживать злость. Даже если эта злость на Бога, на вселенную, на весь мир, на умершего, на что угодно! Не мешайте проживать такие чувства. От проживания таких чувств еще ни разу не пострадал ни Бог, ни вселенная, ни мир, ни умерший человек. От подавления этих чувств пострадало великое множество людей.
— Так же важно знать, что в кризисных ситуациях человеку могут быть свойственны различные реакции и состояния, которые являются нормальными. Иными словами, если человек чрезмерно раздражителен, испытывает злость, отстраняется от окружающих, часто плачет, испытывает всевозможные психосоматические симптомы, видит кошмарные сны, переживает непереносимую боль, слабость, уязвимость — ЭТО НОРМАЛЬНО. Это значит, что не стоит глушить такие пере переживания водочкой, валерьяночкой, какими-либо препаратами (только в том случае, если медикаменты прописаны врачом и связаны с хроническими заболеваниями, несущими риск ухудшения здоровья). Иными словами, не стоит снижать интенсивность переживаний. Ибо если их заглушить, то возникает вероятность того, что кризис перейдет в хроническую фазу. И вот тогда проработать без специалиста все подавленное будет вряд ли возможно. Поэтому если человек кричит, трясется, ругается, злится, орет, раздражается, воет на луну от горя, не стоит глушить такие острые проявления. Чем острее кризис, чем болезненнее утрата, тем естественнее быть в болезненных и острых чувствах. Это очень адекватная реакция на произошедшее.
— Не давать никаких оценок произошедшему. Оценки — это рационализация, то есть уход от чувств. Кризисы и потери не имеют никакого отношения к чему-то рациональному. Они просто есть в жизни каждого человека. Их невозможно избежать.
— Бдить, тщательно бдить свои состояния и переживания. Обычно обесценивающая поддержка типа «все будет хорошо», «держись» и пр. исходят из недостатка в опыте поддержки для себя. Иными словами, мы часто поддерживаем других так, как когда-то поддерживали нас. А культура наша сейчас несет глобальный запрет на т. н. «негативные переживания» (горевание, злость, отчаяние, скорбь, растерянность, бессилие и пр.). А лучший способ не проживать чувство какой? Самый частый связан с ответом на вопрос «что делать?»: держаться, крепиться, не вешать нос, не впадать в отчаяние и пр. То есть делание чего-то — это один из способов убегать от какого-либо чувства.
Второй популярный способ избегать своих чувств — уходить в рациональную плоскость. Объяснять все себе логически. Например, «какой смысл впадать в отчаяние?», «в чем смысл злиться?». Ну, или находить стройные теории про карму, дхарму, астрологию, эзотерику и прочая. Я, к слову сказать, ничего против кармы, дхармы, астрологии, эзотерики и прочьего не имею. Я против самообмана. Ведь часто карма, дхарма, эзотерика или чего-нибудь еще умное в эти места подставляется не потому что оно имеет место там быть, а потому что это своеобразный способ обезболивания, то есть защиты от переживаний. Это как пить обезболивающее, когда зуб болит. Интенсивность боли снижается, а причина — нет, никуда не девается. Так же и энергия чувств никуда не девается от рационализаций. И если долго чувства подавлять, то они могут перетечь во всевозможные симптомы, начиная от психосоматических переживаний (псиориаз, язва, астма, сердечно-сосудистые заболевания и мн. др.), заканчивая паническими атаками, повышенной тревожностью, бессонницей, кошмарами и другими психическими проявлениями.
Поэтому как чуете стремление причинить человеку в уязвимости рациональное добро, прислушайтесь к себе: а из какого чувства вы хотите ему чего-то объянснить? Быть может в вас поднимается свое не прожитое отчаяние? Или злость? Или горевание?
Встреча с острыми переживаниями других неизбежно обращает нас к собственным острым переживаниям. Которые, я уверена, есть у каждого в опыте. И поддержки в среде для проживания такого опыта становится все меньше. Например, вспомните как раньше было принято хоронить? Весь двор знал кто умер. Оставались еловые ветки на дороге, играл похоронный марш, женщины-плакальщицы выполняли поддерживающую функцию для горюющих. Проводы покойника, через прикосновение к холодному телу, через бросание земли в могилу, через стоящую стопку водки, остающуюся нетронутой, обращали к реальности — человека больше нет. Тема смерти была легальной частью жизни. Черные одеяния скорбящих были сигналом для окружающих об их уязвимости. 9 и 40 дней — это обозначения конкретных периодов после потери, кризисных периодов, в которые больше всего нужна поддержка. И вся родня садилась за один стол, вспоминали покойного, вместе плакали, смеялись и всяко-разно отреагировали свои чувства к усопшему.
Сейчас постепенно традиции, которые посвящены гореванию и проживанию кризисов, уходят. Сейчас все больше и больше внимания уделяется чему-то рациональному и «позитивному». Горевать нет времени. И такая тенденция ведет к тому, что сейчас эпидемия депрессий и тревожных расстройств. Более того, даже при сильных психических нарушениях меняется их содержание. Например, раньше параноидный бред состоял из сложных конструкций и типа логических цепей. Сейчас все очень просто. Никаких сложных конструкций про шпионов с доказательствами в виде вырезок из газет. Сейчас чаще можно встретить ношение шапочки из фольги, что бы волны не проникали в мозг. Меняется симптоматика многих психических нарушений. И все это в целом симптом изменения культуры, касающейся отношению к проживанию чувств. Сейчас модно глушить депрессию антидепрессантами без разбора причин почему она — депрессия — возникла. Сейчас чаще можно встретить не совместное плакание над горем, а «соберись, тряпка! Тебе еще работать надо. Семью кормить. Держать себя в форме». И все эти тенденции, связанные с отсутствием времени на горевание и проживания горьких чувств ни разу не улучшают психологическое благополучие людей. Поэтому я всячески призываю вас относиться с большим вниманием и уважением к своим разным чувствам и чувствам других людей.
Kun kriisit ravistelevat, vaikeinta on antaa mielelle aikaa selvitä. ”Tunteisiin ei ole mitään oikoteitä. Ne pitää vain käydä läpi”, kriisityöntekijä Veli-Matti Husso sanoo.
Miten ihminen selviää, kun kohdalle osuu yhtä aikaa esimerkiksi avioero ja läheisen kuolema? Luottamalla mieleensä, sanoo kriisityöntekijä.
En ikinä selviä tästä. Olen tulossa hulluksi. Nämä ajatukset eivät katoa koskaan.
Tältä tuntuu monista kriisityöntekijä Veli-Matti Husson asiakkaista, joiden elämään on osunut monta kriisiä yhtä aikaa.
”Yksi asiakkaani kuvasi useampaa kriisiä tunteiden tsunamiksi, jonka alle jää uudestaan ja uudestaan. Se vie hirveän paljon voimavaroja”, Husso sanoo.
Kun ihminen joutuu käsittelemään useampaa kriisiä tai menetystä yhtä aikaa, aivojen hätäkeskus eli mantelitumake käy ylikierroksilla. Ihminen on selviytymistilassa, jossa stressihormonit ovat jatkuvasti pinnassa. Siksi katastrofiajatukset ovat ymmärrettäviä.
”Se on hirveän raskasta ja stressaavaa. Vaikka ihminen tietäisi, että nyt pitäisi pystyä lepäämään ja rauhoittumaan, juuri sitä siinä hetkessä ei pysty tekemään.”
”Mielellä on kauheasti voimaa, kun vain uskomme siihen ja annamme sen työskennellä.”
Husson mukaan kriisissä on yleensä neljä vaihetta: shokkivaihe, reaktiovaihe, käsittelyvaihe ja uudelleensuuntautumisvaihe. Ne eivät etene järjestyksessä vaan tulevat aina uudelleen ja uudelleen.
Kun kriisejä on useampi, vaiheet menevät sekaisin. Yksi kriisi on käsittelyvaiheessa, toinen shokkivaiheessa. Se aiheuttaa hämmennystä ja vaikeuttaa kokemuksen ja tunteiden käsittelyä.
Ihminen saattaa jäädä jumiin ahdistuksen ja pelon tunteisiin.
”Esimerkiksi menetyksissä kriisi on surun läpikäymistä. Jos on jokin muu kriisi samaan aikaan, suruun ei pääse oikein kiinni. Prosessia haittaavia muita tunteita, kuten ahdistusta, pelkoa ja häpeää, on niin paljon. Tulee sellainen tunne, ettei saa kiinni mistään”, Husso kuvailee.
”Lähes poikkeuksetta ihmiset pelkäävät silloin, että he ovat tulossa hulluiksi tai että he eivät koskaan enää kykene hallitsemaan mieltään.”
Husso tietää, että se ei ole totta.
”Jossakin vaiheessa isotkin kriisit siirtyvät osaksi historiaa, elettyä elämää”, Husso sanoo.
”Mielellä on kauheasti voimaa, kun vain uskomme siihen ja annamme sen työskennellä. Se tarkoittaa sitä, että meidän pitää uskaltautua myös vaikeiden tunteiden äärelle. Jos uskallamme kokea niitä ja puhua niistä, mieli saa työstää prosessiaan.”
Erota kriisit toisistaan
Vaikka kriisit osuisivat elämään yhtä aikaa, ne eivät ole yksi suuri möykky vaan erilliset prosessit, jotka vaikuttavat kukin omalla tavallaan.
Olennaista on erottaa kriisit toisistaan ja pohtia, mikä saa aikaan mitäkin ja mikä johtuu mistäkin. Jokaisella kriisillä on omat vaikutuksensa, ja kun sen ymmärtää, pystyy paremmin suunnittelemaan tulevaa ja näkemään, miten voi itse auttaa itseään.
”Kun kriisit menevät sekaisin, myös vaikutukset ja tunteet menevät sekaisin. Meidän on vaikea saada kiinni siitä, mitä missäkin tilanteessa kannattaa tehdä”, Husso sanoo.
”Ammattilaiselle puhuminen ei eroa hirveän paljon siitä, että puhuu luotetulle läheiselle. Samalla tavalla toinen kuuntelee.”
Kirjoittaminen tai läheisen tai ammattilaisen kanssa juttelu voi auttaa jäsentämään ajatuksia.
”Ammattilaiselle puhuminen ei eroa hirveän paljon siitä, että puhuu luotetulle läheiselle. Samalla tavalla toinen ihminen kuuntelee. Se on isoin ja tärkein asia. Ei neuvon antaminen vaan se, että toinen uskaltaa olla kuuntelemassa, jakamassa tarinaa ja läsnä.”
Monia auttaa myös rutiinien, kuten tutun vuorokausirytmin, noudattaminen. Ne tuovat turvaa muuten kaaottiseen tilanteeseen.
”Kriiseille yhteistä on se, että ihminen menettää turvallisuuden tunteen. Kun kriisejä on päällekkäin monta, turvallisuuden tunne järkkyy usein pohjiaan myöten. Turvallisuuden kokemuksesta saattaa olla hirveän vaikea saada uudelleen kiinni”, Husso sanoo.
”Aika monille tekee hyvää esimerkiksi se, että palaa töihin niin pian kuin mahdollista, vaikka osa-aikaisestikin. Se antaa mahdollisuuden ajatella jotain muuta kuin kriisiä.”
Epäreilu elämä
Miksi juuri minä? Miksi taas minä? Miksi aina minä?
Kun kohdalle osuu monta surua, on luonnollista kokea turhautumisen ja epäreiluuden tunteita. Husson mukaan ne perustuvat ajatukseen oikeudenmukaisesta elämästä. Siitä, ettei kenellekään anneta määräänsä enempää.
”Mutta ei elämällä ole sellaista ominaisuutta kuin oikeudenmukaisuus tai epäoikeudenmukaisuus. Elämä on elämää. Asioita tapahtuu. Emme voi muuta kuin hyväksyä, että minun kohdallani on sattunut näin”, Husso sanoo.
”Kriisi vie oman aikansa. Siihen pitää vain suostua.”
Tärkeintä on antaa itselleen aikaa. Mieli tekee töitä, vaikka siltä ei tuntuisi. Siitä kertoo esimerkiksi se, että kriisi palaa jatkuvasti ja pakonomaisesti mieleen ja nostattaa voimakkaita tunteita.
”Mieli pyrkii silloin ymmärtämään, mitä minulle on tapahtunut, miten tämä vaikuttaa minun elämääni ja tulevaisuuteeni ja läheisteni elämään.”
Ihmiselle on luontaista haluta nopeasti pois pahasta olosta, ja siksi epävarmuuden sietäminen ja ajan antaminen on niin vaikeaa. Mutta vaikka kuinka haluaisi, kaikkea on mahdotonta ratkaista heti.
Surun ja epätoivon tunteillakin on merkityksensä.
”Kriisi vie oman aikansa. Siihen pitää vain suostua”, Husso sanoo.
”Tärkeintä on tietää, että mieli pyrkii kyllä takaisin tasapainoon.”
Husso lohduttaa yleensä asiakkaitaan sanomalla: Sinäkin tulet selviämään tästä ajan kanssa. Jossakin vaiheessa tämä siirtyy historiaan.
”Mieli työskentelee kaiken aikaa kriisin ratkaisemiseksi, olemme siitä tietoisia tai emme. Voisimme vähän luottaa siihen, antaa mielen tehdä tehtävänsä. Uskoa siihen, että eteenpäin mennään ilman mitään hirveän rankkoja toimenpiteitäkin.” kodinkuvalehti.fi
@Илья Васютович
В рубрику Истории людей, переживающих и переживших депрессию
Первые признаки депрессии я почувствовала в сознательном возрасте, когда мне было 26 лет. Меня стала мучить мысль о том, что у меня нет ребенка. Мысль о том, что я бездетна и навсегда такой останусь, не давала мне нормально жить. Я чувствовала очень сильную подавленность, грудь сдавливало, как будто на нее положили плиту. Все приходилось делать через силу. Я задавала вопрос, зачем мне дана эта жизнь, но ответа не находила. Настроение было подавленным.
К тому же я переехала жить в Финляндию, но вместо эйфории я чувствовала тоску и ностальгию по родине. Мне было трудно принять, что когда-то эта чужая страна станет для меня моим домом. Хотя первый год за «кардоном» прошел интересно. Меня сразу взяли в адаптационный проект, и я от биржи труда получила курсы финского языка. Изучение языка было, конечно, трудным. Я каждый день около пяти часов занималась языком на курсах и два часа делала уроки дома. Через какое-то время я начала говорить. И это дало свои результаты. В режиме такого интенсива я сдала государственный тест, который требуется при подаче документов на финское гражданство. Помимо языка, меня интересовала квартира, которую мы снимали у города. Я с удовольствием обставляла ее, разводила цветы и увлекалась кулинарией, ведь теперь наконец-то у меня появился свой «угол».
Но через год я стала чувствовать, что мне не хватает вокруг русской души. Малообщительные иностранцы вокруг стали раздражать своими правилами и традициями. Все казалось чужим. Продукты в магазинах имели другой привкус, явно незнакомый с детства. Приходилось готовить из финского по-русски, чтобы побаловать себя чем-то знакомым и вкусненьким. Воздух в городе казался кристально чистым, от которого все время кружилась голова. Мне не хватало пробок, давки в магазинах, движения, московской суматохи и своих друзей и коллег. И, конечно, общения. В основном, я общалась на родном языке только с мужем. Хотя у меня появились приятельские отношения с некоторыми русскими. По сути, я ни с кем не общалась, все время смотрела российские каналы по телевизору, чтобы хоть как-то компенсировать этот дефицит общения.
Через какое-то время я устроилась на практику, в магазин одежды. И если в Москве я чувствовала себя менеджером среднего звена, то в Финляндии я сала чувствовать себя русской проституткой, которую надо обучать, адаптировать к развитому государству. Я стала страдать от языкового барьера, потому что научилась только говорить, но понимать весь сленг и беглую финскую речь — нет! Ощущение второсортности преследовало меня повсюду.
В Москве я была любимицей на работе, здесь — человеком на побегушках. Это был удар по моей гордости. Я не хотела делать черную работу, идти в просто рабочие, хотя эта ниша была открыта для русского населения Финляндии. Работа уборщицей не привлекала меня. Я все время запивала это состояние пивом, я не знала, как мне справиться с таким испытанием.
Депрессия с каждым днем волнами наплывала на меня. Очень сильно тянуло на родину, в Москву, где была такая, как мне казалась, легкая жизнь. Не хватало всего: живого общения на родном языке, людей вокруг, этой большой толпы, от которой я, кстати, очень устала в Москве. Не хватало подруг, наших посиделок в барах, дискотек и моей любимой работы. Было ощущение, что я нахожусь в каком-то вакууме, отрезанной от мира, где некому слово сказать.
***
Поэтому рождение ребенка приобрело особую остроту. Мне казалось, что он будет спасением для меня. Что в рождении малыша и есть смысл жизни. Я не могла забеременеть около двух лет. Мой муж тоже хотел ребенка, и мы обратились за помощью в поликлинику. Нам дали направление в больницу, где я попала на небольшую операцию, после которой у меня стали работать лучше маточные трубы. И наконец, после долгих мучений и страданий я забеременела. У меня родился сын.
Я всегда думала, что это избавит меня от проблемы моей депрессии, но на самом деле кошмар усилился. Наверно, мне суждено было только родить ребенка, еще и кормить его грудью для моего организма было лишним. Грудного молока хватило только на два месяца, потом я стала прибегать к стимуляторам, т. е. пить чай со сгущенкой. Я почти не ела. Только пила и пила этот сладкий чай. Я как будто забыла, что мне надо хорошо питаться и высыпаться. Как-то плюнула на себя, думала, потом наверстаю. У малыша начался атопический дерматит. Я все время ощущала повышенную тревожность за жизнь своего ребенка. И постепенно тревожность стала перерастать в панику. Мне не хватало моей мамы, ее помощи и поддержки.
Я была, как брошена в холодную воду, одна на все руки, сама себе предоставлена в чужой для меня стране. Я стала чувствовать жалость к себе. Была полностью истощена постоянной диетой, недосыпанием и мучившей меня тревожностью. Одновременно, незаметно для себя, у меня появились какие-то не свои мысли. Это состояние было чужим для меня. Мысли были откуда-то извне, я слушала их. Что это? О чем они мне говорят? Первое время думала, что они здоровые и весь бред, который кашей заполнил мой мозг, казался мне правдой.
Мысли были о том, что у меня был роман с крупным предпринимателем, о котором я забыла и сейчас начала вспоминать. Каждый день мне приходили в голову эти воспоминания, которых не было на самом деле. Эти навязчивые мысли настолько захватили меня, что я никак не могла думать о настоящем, о своем сыне, о его росте и развитии, о его будущем.
Я стала забывать, ела ли я сегодня, машинально ведя домашнее хозяйство и кормя ребенка.
Я находилась полностью в своей навязчивости. Незаметно для себя я как бы попала в прошлое, где было хорошо, весело и я была звездой в глазах разных мужчин. Также меня не отпускал роман с предпринимателем и наследство, которое он мне якобы оставил. В своих мыслях я встречалась с ним каждый день. Он хвалил меня, смотрел с восхищением и любил меня. Вдруг я стала чувствовать дикое сексуальное желание. Это непреодолимое желание было, как если бы я посмотрела порнофильм. Оно было изнутри. Я каталась по посели не в состоянии себя удовлетворить, навязчивый бред был такой сильный, что я не могла сосредоточиться. Я бы сказала, что стала одержимой сексом. И у меня в голове стала крутиться «сладкая пилюля», которая снимала с меня угнетенно-депрессивное состояние. Эта пилюля, как пластинка с интересным кино, интересными историями, встречами и объятиями, вниманием о мужчин, успехами и счастьем.
Постепенно заботы о ребенке отступили, и я попала в мир навязчивых мыслей и каких-то маниакальных двигательных желаний. Я не могла усидеть на месте, все время надо было что-то делать, хотя нужные дела я не делала. Иногда я хохотала вслух, хотя вокруг ничего не смешило меня. Я осознавала, что-то не так и хотела в больницу. Но на финском языке мне тяжело было говорить, да я и не знала всех правил, кто на самом деле мне может помочь. И я полетела к себе на родину, в Москву, в «клинику неврозов». Там меня накачали таблетками и уколами, я помню, что все время спала. Недели через три у меня ушли бредовые симптомы, и я опять стала чувствовать тревожность за своего ребенка, я опять полетела назад в Финляндию. Мне очень хотелось видеть своего сына, но, когда мы встретились, я поняла, что у меня пропала эмоциональная связь с ним. Он все время был с бабушкой, моей свекровью. Со стороны я смотрела, как он подрастает, я как будто выглядывала из другого мира. И продолжала чувствовать какую-то странную панику на пустом месте. Меня постоянно трясло и беспокоило, сердце билось учащенно, в голове были романы и постоянные ощущения откуда-то взявшейся похоти.
Муж все время ждал, когда я стану такой, как раньше, когда у нас все было хорошо. Но отношения разрушились. Я с ним почти не разговаривала, меня увлекали мысли, я жила как будто не с ним, а с мужчинами, которые были у меня в голове. Можно сказать, что я находилась по ту сторону реальности. Я машинально готовила какую-то скудную еду, почти перестала вести домашнее хозяйство. Вообще, вся внешняя жизнь перестала меня так сильно волновать. Я смотрела на мир через какую-то черно-белую призму, где не было радости, счастья, цветов и красок.
Меня поставили на учет в психиатрическую больницу. Выписали какие-то таблетки. Но они толком не помогали, я только стала очень сильно поправляться на них. В общей сложности я поправилась на них почти на 30 кг.
***
Я чувствовала себя больной, поэтому весь домашний бюджет перешел во власть мужа, который принял решение выделять мне деньги на шопинг. Шопинг стал для меня всем. Я полюбила магазины. Это было отдушиной для меня, спасением и одновременно бегством от семейных проблем. Я чувствовала, что в этом больном состоянии я никому не нужна. Я перестала ощущать себя привлекательной женщиной, чувствовала в себе уродства и изъяны. К общему бреду в моей голове прибавился критикующий женский голос. Она критиковала меня. За то, что я плохо выгляжу. Она говорила мне, что я нигде и никто. Я слышала отрывки ее фраз, как будто какая-то дополнительная сущность жила во мне и командовала мной. Я назвала ее черной королевой. Черная Королева относилась ко мне, как к грязной золушке, которую следует дрессировать, чтобы я стала идеальной. Она сравнивала меня с успешными женщинами и упрекала, что я вне успехов, что я некрасивая неумеха, не умеющая ровным счетом ничего. Но если голос Черной Королевы пропадал, то я попадала в мир мужчин, крупных предпринимателей, где я блистала и светилась.
В большинстве случаев критикующие мысли не давали мне покоя. И мне все время хотелось принарядить себя. Чем-то побаловать из одежды. И я покупала себе разные тряпки и бижутерию, надевала их один раз, и они оказывались мне потом не нужны.
Муж стал уезжать в командировки. Сквозь пелену навязчивых мыслей я не могла контролировать его. Общий мой болезненный вид скорее всегда отталкивал, чем притягивал. Я почти ничего не говорила, все время находилась в плену своего бреда с диким непроходящим сексуальным желанием. Я как будто нацепила на себя розовые очки, боясь понять какую-то подлую реальность. Куда уезжал мой муж, до сих пор осталось тайной.
Но это мучительное состояние смягчал шопинг. Каждый день я покупала себе безделушки, которые впоследствии оказались ненужным барахлом. Мне хотелось купить много разных красивых вещей и, казалось, что болезненное состояние немного отступает.
Это продолжалось целых 12 лет. Я все время тратила, деньги уходили сквозь пальцы. Я покупала себе вычурную обувь, которую, по сути, не куда было носить. Разных размеров и цветов платки, которые сейчас лежат неношенной горой. Джинсы, которые вышли из моды. В большинстве случаев было даже так, что я не открывала пакеты с покупками, и одежда с бирками какое-то время просто лежала не использованная.
О том, что у меня шопомания, я стала догадываться уже после развода, когда пришлось считать деньги. Нам с ребенком пришлось переехать в съемную квартиру. Я осталась одна наедине со своими диагнозами. И передо мной встала дилемма: или лечь и накрыться с головой одеялом, или как-то вылезать из этих диагнозов.
Самое тяжелое состояние, которое мне мешало жить — это бред навязчивых мыслей с одержимым желанием дикой похоти. Я пыталась разряжаться в ванной с помощью душа, но этот способ успокаивал меня только на 30 минут. Через 30 минут я опять бежала в ванну, чтобы горячей струей душа скинуть с себя это похотливое наваждение. Ванна заменила мне любовника, которого у меня не было. Её я посещала около трех-пяти раз в день. Еще я ходила маниакально по квартире не в силах сосредоточиться на делах. Сердце билось все время учащенно, руки были потными, и я постоянно ловила ощущения сильной тревожности, которая перерастала в страх смерти.
Однажды одна православная женщина предложила почитать мне сборник мудрецов из Оптиной пустыни 1800 годов. И случилось настоящее чудо. Я наконец-то смогла заплакать. С этого момента я начала чувствовать, что слезы дают облегчение, навязчивые мысли отступают и хочется лечь отдохнуть. Сон и слезы были для меня роскошью. Но когда я начала плакать, постоянная бессонница стала отступать. Я усилием воли ввела в свою жизнь режим дня, и сон стал налаживаться.
***
Потом начались поиски Бога. Я искала его сначала в эзотерических кружках. Незаметно для себя меня стали окружать индуисты. Мы сидели в лотосе, раскрывали чакры, пели мантры.
Какая-то невидимая сила тянула меня в эту прослойку. Я встречалась с монахами, слушала лекции об абсолюте и даже несколько раз ездила на ритриты, типа спартанского лагеря. Я надеялась исцелиться с помощью новой веры. Слушала медитации на раскрытие сердечной чакры. И я начала плакать каждый день. Я рыдала над каждым пустяком. Это продолжалось около года.
И в один прекрасный день у меня началась мощная паническая атака. Я вдруг стала задыхаться в квартире, у меня появилась сильная жажда. Ощущения были такими, что я теряю сознание и вот-вот сейчас умру. На каком-то ломанном языке я проговорила 112 свой адрес с криками «умираю». Как рассказали санитары, они нашли меня без сознания возле входной двери. Когда я ехала в больницу в машине скорой, то острый психоз совсем одолел меня, и я билась головой о входную дверь. Через день я очнулась в больнице с разбитой бровью и синяками под глазами. Мне поставили диагноз психоз. Я помню вокруг себя какие-то капельницы и ощущение, что у меня могут отобрать ребенка. Помню, что сказала врачу, что хочу домой, и меня через три дня выписали домой с таблетками. Но я не стала их пить. Я пыталась вылечиться медитациями и ждала исцеления от эзотерических кружков. Я так и находилась в бредовом состоянии. Мысли смешили меня. В голове продолжали крутиться похотливые романы с разными мужчинами. Я была не вполне адекватной, плохо кушала, за мной никто не ухаживал. Поддержку для себя я находила в эзотерических сектах, лекции об «Абсолюте» как высшем разуме усыпляли меня и мне становилось легче.
Через четыре месяца у меня опять началась сильная паническая атака. Я опять почувствовала, что умираю и позвонила 112. Приехали санитары, взяли анализы. У меня сильно не хватало каких-то веществ, и меня увезли опять в больницу. В больнице, на глазах у врачей, у меня начались судороги и рвота. И на следующий день я очнулась в палате под капельницей. На это раз, возможно, я более точно описала свое состояние, а может быть, действительно высшая сила помогла мне. В общем, таблетки, которые мне выписали, сразу стали помогать мне. Я вышла с ощущением потерянности, но с желанием жить. Меня опять поставили на учет в психиатрическую клинику, и наконец-то дали русскоговорящего врача. Через 3 месяца на таблетках я стала выправляться. Похотливые мысли стали уменьшаться, я уже не смотрела на посторонних мужчин, как самка. Через год я нашла для себя групповую психотерапию на родном языке. Раз в неделю мы рассказывали о наболевшем. Терапия была интересной, пока я не дошла до того момента, когда у меня умерла мама. Я говорила об этой потере, как будто это было вчера, хотя со дня ее смерти прошло больше 30 лет. Но основная драматическая истерика у меня началась на системных расстановках. Я наконец-то проплакала эту боль. Пережила эту утрату. И стало как будто легче дышать, моя тревожность успокоилась.
***
Но шопомания оставалась по-прежнему моей отдушиной. Я тратила деньги направо и налево, понимая, что у меня проблемы с финансами и я не могу контролировать свои денежные дела. Думая об этой проблеме, я нашла в интернете анонимную группу для транжир. Я уже была знакома с 12-ти шаговой программой, поэтому все пошло, как по маслу. Я начала работать в программе.
В качестве приема выздоровления я нашла для себя «Ведение доходов и расходов» и с большим трудом начала считать. Первое время мне было тяжело сосредоточиться, но потом я втянулась. Каждый день я брала свои чеки и заносила их в графу «расходы» и даже пыталась следовать схеме отложений. Каждый день я садилась за счет своего пособия по безработице…
Продолжение следует.
Медитация дня
Когда одолевают напасти, не следует забывать, что они, быть может, уберегают вас от чего-то похуже, и какая-нибудь чудовищная ошибка порой приносит больше благ, чем самое разумное, по мнению многих, решение.