В рубрику Книги о депрессии
Оля Шкарупич. Остановка на жизнь. #Дневник из клиники неврозов.
«Каждый из нас несет в себе некое количество боли, и рано или поздно эта ноша делает жизнь невыносимой. Хотя, казалось бы, объективного повода для страданий нет: ни войны, ни голода, ни зомби-апокалипсиса. Но что-то определенно не так. А как сделать, чтобы было „так“ — не понятно. В таком состоянии можно прожить годы — без цели и без счастья. А можно бороться. Оля Шкарупич рассказывает реальную историю — о пути, пройти который решится не каждый». Венера Галеева, корреспондент «Фонтанка.ру»
Когда поступаешь в больницу для лечения неврозов, то кажется, что ты один здесь случайно, а все остальные – по призванию. На отделении тем временем началось обычное утро. Женщины в спортивных костюмах и тапочках гуляли по коридору. Кто-то шествовал с чашкой, кто-то с полотенцем. Все улыбались и радовались непонятно чему. Мужчины, также одетые в спортивные костюмы, заносили в палату новую кровать. И тоже улыбались, и были довольны. Я сидела на стуле, ждала, когда меня поместят в палату. Рядом была дверь с табличкой «Палата №6». Символично. Дверь открылась, из нее вышла девушка, вся в бриллиантах и с чашкой. Она посмотрела на меня и спросила у Любови Алексеевны: «Новенькая?». Любовь Алексеевна ответила, что да. Девушка сказала: «Она молодая, давайте ее к нам». И меня поместили в большую 20-ти метровую палату на 8 человек. Сейчас нас было шестеро. Маша, та самая девушка в бриллиантах, в клинике 31 день. У нее длинные блестящие волосы и фигура модели. Она сидит на кровати у стены и читает книгу Чехова «Палата №6». На соседней кровати лежит Регина. У нее светлые волосы чуть ниже плеч. На вид ей лет 35. Лицо, как у фарфоровой куклы: белое, с правильными чертами и голубыми глазами. Сегодня 41 день ее пребывания здесь. Рядом с ее кроватью стоит кровать Марины. Мне кажется, что ей лет 25. Круглое лицо, волосы собраны в тонкий хвостик на затылке, она одета в свободный спортивный костюм, который скрывает фигуру. Марина недовольна тем, что ее завтра выписывают. Сказала, что 31 день в клинике – это очень мало. На кровати у окна лежит Арина, крупная женщина тридцати лет. Сказала, что оказалась здесь после того, как повесилась ее мама. В период стресса набрала 20 килограмм. В клинике 44 дня. Завтра ее выписывают. И последняя наша соседка Диана. Она нервничает, потому что выписывается сегодня. Длинные волнистые волосы убраны в хвост, большие зеленые глаза. Черное платье, которое она надела, ей велико. В стационаре она провела 35 дней. Первые дни она пролежала в кровати, накрывшись с головой одеялом и плача сутки напролет. У Дианы умер любимый муж. Я сказала, что меня зовут Вика и, в общих чертах, объяснила, как здесь оказалась. Много плакала, злилась и раздражалась. Мало ела, мало спала. Все с пониманием закивали. В палату заглянула медсестра и пригласила меня в кабинет заведующей. Вера Константиновна, стройная женщина средних лет, жестом пригласила меня войти и сесть в кресло. Напротив расположился интеллигентный мужчина с проницательным взглядом, лет 35, в белом халате. Вера Константиновна сказала, что нам нужно немного побеседовать, чтобы подобрать курс лечения. Бросила взгляд на мою карту и спросила: «Вы у нас в шестой палате, да?». Я ответила, что если уж и лежать здесь, то, как у классика, в шестой палате. Она рассмеялась: «Тем более у вас там одна молодежь. Настоящий пионерлагерь». Я кивнула и начала рассказ о том, как оказалась здесь. Сложная работа – договариваться с клиентами во время кризиса, развод с мужем, которого совсем не любила, за что виню себя до сих пор. И про моего возлюбленного из Польши, с которым быть вместе нам не суждено. Я поделилась, что не чувствую больше опоры и не понимаю, что меня ждет впер еди. Просто живу на автомате, лишь изредка испытывая прежний вкус жизни. И часто ощущаю раздражение к окружающим и желание остаться в одиночестве. Просто помолчать.
Оля Шкарупич. Остановка на жизнь. #Дневник из клиники неврозов.
Метка: литература
Бьюдженталь. Когда новый человек приходит в терапевтическую группу…
Когда новый человек приходит в терапевтическую группу, ему нередко кажется, что другие люди в группе значительно более больны или больше пострадали, чем он, и вероятно, терапевт ошибся, поместив его вместе с ними. Именно эту реакцию и продемонстрировала Дженнифер. На самом деле она среагировала на то, как члены группы говорили о своих субъективных переживаниях. В повседневной жизни мы выражаем свои внутренние эмоции и импульсы публично только в состоянии большого стресса или нервного срыва. Поэтому Дженнифер приняла открытость членов группы за доказательство их серьезного психологического расстройства. Этот вопрос выяснился на третьем групповом сеансе, который посетила Дженнифер (она вернулась в группу после того, как ее опасения развеялись).
Дж.Бьюндженталь. Наука быть живым. – М.: Класс, 1998. С. 106.
Альфрид Лэнгле. Отчаяние и бессилие: есть ли выход?
Когда мы чувствуем отчаяние и бессилие, то задаем себе вопрос: насколько жизнь еще имеет смысл? Как жить дальше, если совсем нет сил? На что мы можем опереться? Взгляд экзистенциального аналитика Альфрида Лэнгле.
Начнем с вопроса, что такое отчаяние. Это стесненность, отсутствие выхода, решения. Например, студент знает: завтра экзамен, но он уже не успевает подготовиться. Или человек попадает в глухую пробку по пути в аэропорт. Времени все меньше, и, если не произойдет чудо, он не успеет на самолет. Или человек построил дом, взял в банке ипотеку, его долги все увеличиваются, а отдавать их нечем… Когда у нас возникает отчаяние, мы понимаем, что больше ничего не можем сделать. То есть в отчаянии мы всегда испытываем бессилие. До тех пор, пока мы еще что-то можем, что-то ведет нас к цели, отчаяние не наступает. Отчаяние приходит тогда, когда мы замечаем, что уже поздно: несчастье уже произошло. Оно разрушает то, что ценно для нас.
ДВА ПОЛЮСА: ОТЧАЯНИЕ И НАДЕЖДА
Если наводнением смыло дом, если умер мой ребенок, если я пережил насилие, если в моих отношениях постоянно происходят ссоры, если я вел такую жизнь, которая привела к неправильным решениям (разлуке, аборту, алкоголю…), то как мне продолжать жить дальше? Моя жизнь сломана, она наполнена страданием, страданием и еще раз страданием. Отчаявшийся человек близок к самоубийству, потому что все, что есть, что представляет собой опору, ценность, — ломается. Либо оно уже сломано, либо я наблюдаю за тем, как оно приходит в упадок и исчезает. Я испытываю боль, когда вижу, что те вещи, которые для меня важны, люди, к которым я привязан, разрушаются передо мной. Или я стою посреди руин разрушенной жизни. Уже больше нет никакой надежды. Что еще может быть? Будущего нет, настоящее — это руины, пропасть. У меня нет никакой возможности вмешаться и что-то сделать, принять решение. У меня нет выбора. Я подхожу вплотную к стене. Я бессилен.
Противоположный полюс отчаяния — это надежда. Если у меня есть надежда, тогда есть жизнь. Пока у нас есть надежда, еще не все потеряно. Может произойти какой-то поворот, потому что хорошее еще есть: дом еще стоит на месте, отношения еще проживаются, ребенок, хотя и болен, может выздороветь. Человек надеется, что диагноз, который ему поставлен, не самый серьезный. Он надеется, что скоро найдет работу и погасит долги.
У надежды и отчаяния есть сходство, у них одна и та же структура. Если я надеюсь, то я тоже переживаю нечто похожее на бессилие. Когда я надеюсь, это означает, что я больше уже ничего не могу сделать. Я привез ребенка в клинику, я забочусь о нем, нахожусь рядом с ним, врачи делают то, что они могут сделать… И все же я могу иметь надежду. Как такое возможно? Когда я надеюсь, я связан с ребенком и с его жизнью. И я не откажусь от отношений с этой ценностью. Хотя я просто сижу сложа руки и уже больше ничего не могу сделать, но я сохраняю связь. Я остаюсь активным — парадоксальным образом. Я желаю лучшего. У меня еще пока есть немного доверия.
У надежды и отчаяния есть сходство, у них одна и та же структура. Если я надеюсь, то я тоже переживаю нечто похожее на бессилие. Когда я надеюсь, это означает, что я больше уже ничего не могу сделать. Я привез ребенка в клинику, я забочусь о нем, нахожусь рядом с ним, врачи делают то, что они могут сделать… И все же я могу иметь надежду. Как такое возможно? Когда я надеюсь, я связан с ребенком и с его жизнью. И я не откажусь от отношений с этой ценностью. Хотя я просто сижу сложа руки и уже больше ничего не могу сделать, но я сохраняю связь. Я остаюсь активным — парадоксальным образом. Я желаю лучшего. У меня еще пока есть немного доверия.
У надежды и отчаяния есть сходство. Когда я надеюсь, я переживаю нечто похожее на бессилие.
Установка надежды — это очень разумная установка. В надежде несчастье еще не произошло, а в том, что не произошло, еще нет полной уверенности. Может произойти что-то неожиданное, и самое надежное — верить, что поворот не исключается. Это возможно: ребенок поправится, я сдам экзамен, я не болен, я найду работу. Лишь факты исключают возможность. Надежда направлена на будущее. Я держусь за свое желание, за свою интенцию, за то, что что-то может быть хорошо. Я остаюсь верным этой ценности. Для меня важно, чтобы ребенок был здоров, потому что я его люблю. И я остаюсь в отношениях, в связи. Я держу эту ценность высоко в руке. Это происходит на почве реальности — не исключено, что все еще будет хорошо. Надежда — это искусство. Это духовное искусство. Рядом с собственной немощью, вместо того чтобы впадать в бессилие или летаргию, можно еще что-то делать, а именно — не отказываться от отношений с ценностью. При этом «делать» означает не внешнее делание. Это дело внутренней установки.
«Дотянуться до жизни… Экзистенциальный анализ депрессии»Депрессия — самое распространенное расстройство психики.
Между надеждой и отчаянием есть еще одно понятие, которое близко к понятию отчаяния, а именно: «сдаться». Когда я говорю: «Это больше не имеет смысла», тогда я отказываюсь от ценности. Это близко к депрессии. Когда человек сдается, у него больше нет надежды. В равнодушии еще есть немного опоры — пока человек не попадает в пропасть отчаяния. В отчаянии же происходит по-другому: я уже нахожусь в пропасти, но не отказываюсь от ценности.
Отчаяние не означает, что я сдался. Человек, который отчаялся, — это человек надеющийся. Это тот, кто еще связан с ценностями, кто хочет, чтобы ребенок поправился, чтобы был сдан экзамен. Но в отличие от надеющегося, где остается возможность того, что все еще будет хорошо, отчаявшемуся человеку приходится видеть, что та ценность, за которую он держится, разрушается или уже разрушена. Тот, кто отчаялся, переживает, как умирает надежда. Разрушается то, что важно для его жизни, за что держится его жизнь.
Отчаяние — это боль. Датский философ Серен Кьеркегор много размышлял об отчаянии и сам переживал его. Для него отчаяние — это неправильное внутреннее отношение. Это внутреннее расстройство приходит извне, от чего-то другого. Кьеркегор расширил это и связал с Богом: тот, кто не хочет жить в согласии с Богом, тот отчаивается. Если говорить с точки зрения психологии, то мы можем сказать, что отчаяние означает «не иметь надежды». Это значение наглядно прослеживается в романских языках (despair, désespoir, disperazione, desesperación). Без надежды я теряю связь с ценностью, тем самым я утрачиваю несущую почву. И тогда моя жизнь не может прийти к исполнению. Это похоже на то, как это происходит в страхе. В страхе мы переживаем утрату почвы, несущей опоры. В надежде эта почва — это любовь к ценности и отношения с ней. У отчаяния тоже есть структура страха. У отчаяния есть структура бессмысленности — потому что уже больше нет контекста, который мог бы задавать мне ориентиры.
Отчаяние не означает, что я сдался. Человек, который отчаялся, — это человек надеющийся. Это тот, кто еще связан с ценностями, кто хочет, чтобы ребенок поправился, чтобы был сдан экзамен. Но в отличие от надеющегося, где остается возможность того, что все еще будет хорошо, отчаявшемуся человеку приходится видеть, что та ценность, за которую он держится, разрушается или уже разрушена. Тот, кто отчаялся, переживает, как умирает надежда. Разрушается то, что важно для его жизни, за что держится его жизнь.
Отчаяние — это боль. Датский философ Серен Кьеркегор много размышлял об отчаянии и сам переживал его. Для него отчаяние — это неправильное внутреннее отношение. Это внутреннее расстройство приходит извне, от чего-то другого. Кьеркегор расширил это и связал с Богом: тот, кто не хочет жить в согласии с Богом, тот отчаивается. Если говорить с точки зрения психологии, то мы можем сказать, что отчаяние означает «не иметь надежды». Это значение наглядно прослеживается в романских языках (despair, désespoir, disperazione, desesperación). Без надежды я теряю связь с ценностью, тем самым я утрачиваю несущую почву. И тогда моя жизнь не может прийти к исполнению. Это похоже на то, как это происходит в страхе. В страхе мы переживаем утрату почвы, несущей опоры. В надежде эта почва — это любовь к ценности и отношения с ней. У отчаяния тоже есть структура страха. У отчаяния есть структура бессмысленности — потому что уже больше нет контекста, который мог бы задавать мне ориентиры.
ЧТО ОЗНАЧАЕТ БЕССИЛИЕ?
Бессилие формирует отчаяние. Слово «бессилие» означает, что я ничего не могу сделать. Но все-таки это не тождественно выражению «ничего не мочь делать», потому что есть много вещей, которые я не могу сделать, даже если бы и хотел. Например, я не могу влиять на погоду, на политику, на головную боль. Я могу что-то сделать с этим косвенно, но не напрямую. Бессилие означает «не мочь ничего сделать, но хотеть». Я хочу, но не могу сделать. И здесь есть две причины: с одной стороны, это могут быть обстоятельства, которые мне не позволяют, а с другой стороны, причина может быть связана со мной. Я чего-то хочу, чего-то желаю. Когда я отказываюсь от волнения, от желания, тогда исчезает и бессилие. Мы видим тут некоторые дверцы, которые открывают нам возможности для работы. Где мы переживаем бессилие? Мы переживаем его в отношении к самому себе. Например, я могу переживать, что я бессилен в отношении зависимости, которая у меня есть, или по отношению к опухоли, которая растет, к тому, что я не могу заснуть, что у меня бывают приступы мигрени. Я могу чувствовать себя бессильно в отношениях с другими: в связи с тем, что я не могу изменить другого человека, что отношения принимают ужасный ход. Но я хотел бы иметь хорошие отношения! А теперь я нахожусь в отношениях как в тюрьме: я не могу их изменить, но я не могу и расстаться — хотя меня постоянно ранят, обесценивают.
Или я могу быть бессильным в семье, в которой происходят постоянные ссоры, растет напряжение, непонимание. Я уже все испробовал, говорил — и ничего не меняется. Конечно же, мы переживаем бессилие и в крупных сообществах: в школе, в армии, в фирме, по отношение к государству — здесь у нас часто бывает чувство «я ничего не могу сделать», мы привыкаем к нему. Мы переживаем бессилие и в отношении природы, когда случаются наводнения, землетрясения, и в отношении экономических процессов, и в отношении изменений моды. Бессилие — когда я заперт в каком-то месте, в лифте, еще хуже — в горящем автомобиле. Тогда возникает страх и паника. Она возникает, если я чувствую себя отданным жизни на растерзание. Я бессилен по отношению к депрессивным чувствам, которые ко мне приходят. Я бессилен, когда чувствую себя одиноким, раненым, обиженным, отчужденным. Или когда вся моя жизнь переживается мной как бессмысленная. Что я должен тут сделать?
Давайте снова посмотрим на противоположный полюс. Противоположный полюс –это «мочь». Что такое «мочь»? У «мочь», как и у бессилия, двойная структура: «мочь», с одной стороны, зависит от обстоятельств, которые мне это позволяют, а с другой стороны, от моей силы и моих способностей. Тем самым здесь соединяются мир и мое собственное бытие. В «мочь» мы все время соотносимся с обстоятельствами, и поэтому для «мочь» препятствия могут возникать извне (например, я попал в пробку и не смог приехать вовремя на лекцию). Но препятствия могут существовать и внутри. Например, у меня, к сожалению, нет способности говорить по-русски. Это делает меня немного бессильным, потому что я бы очень хотел знать русский язык. Конечно, я мог бы больше поучиться, и тогда я бы мог себя из этого бессилия вывести. То есть «мочь» в большой степени зависит от моей силы и способностей, которые дают мне определенную власть, чтобы я мог распоряжаться обстоятельствами. Если я научился водить автомобиль, тогда я могу распоряжаться им. «Мочь» имеет огромное экзистенциальное значение. «Мочь» не только соединяет нас с миром, но и раскрывает нам пространство для «быть». В этом пространстве я могу двигаться.
Настоящее «мочь» всегда связано с «отпустить». То есть то, что я могу, я должен также мочь это отпустить. Отпустить — это базовое «мочь» человека. Мочь дать быть. «Мочь» дать быть моим чувствам, моему страху — для того чтобы я мог с ними обходиться. Я должен уметь делать паузы, перерывы, а в перерыве я оставляю свою деятельность. Я должен мочь прерваться, прекратить что-то делать, если я не могу и не знаю, что делать. Отпустить — это базовое, основополагающее «мочь».
Отчаявшийся человек не может отпустить. Какая проблема в бессилии? Почему бессилие наполнено страданием?
Во-первых, бессилие делает нас пассивными, оно нас парализует. Собственно говоря, оно не парализует, а заставляет. Мы чувствуем, что что-то заставляет нас ничего не делать. То есть именно там, где я мог бы что-то сделать, я вынужден ничего не делать. Бессилие — это навязчивость, это сила, это мощь. Это похоже на изнасилование. Я должен отпустить, но не хочу — и это делает меня жертвой.
Во-вторых, бессилие отнимает у меня основу экзистенции — действие. В бессилии я уже не могу ничего формировать, создавать, я не могу уже быть где-то, я не могу проживать отношения. Я не могу реализовывать то, что для меня является важным. Я не могу осуществлять ценности и быть участником созидания смысла. В бессилии меня больше нет — хотя я еще здесь есть. Моя личность больше не развивается, не проживается смысл моего бытия.
В-третьих, бессилие отнимает у меня достоинство. Когда я являюсь жертвой, я лишен достоинства и ценности. Я как бы оттеснен в сторону, а ситуации наступают на меня. Бессилие спаяно с отчаянием. Эта комбинация придает отчаянию такую же структуру, как при травме. Тяжелое ранение, чем является травма, переживание приближающейся смерти, к которой ты не готов, имеет своим следствием то, что человека выбрасывает из его внутренней закрепленности. Он утрачивает почву, а ценности утрачивают свою силу. Человек уже не знает, что для него является важным. Он не видит более масштабную систему взаимосвязей, которой он может довериться.
Или я могу быть бессильным в семье, в которой происходят постоянные ссоры, растет напряжение, непонимание. Я уже все испробовал, говорил — и ничего не меняется. Конечно же, мы переживаем бессилие и в крупных сообществах: в школе, в армии, в фирме, по отношение к государству — здесь у нас часто бывает чувство «я ничего не могу сделать», мы привыкаем к нему. Мы переживаем бессилие и в отношении природы, когда случаются наводнения, землетрясения, и в отношении экономических процессов, и в отношении изменений моды. Бессилие — когда я заперт в каком-то месте, в лифте, еще хуже — в горящем автомобиле. Тогда возникает страх и паника. Она возникает, если я чувствую себя отданным жизни на растерзание. Я бессилен по отношению к депрессивным чувствам, которые ко мне приходят. Я бессилен, когда чувствую себя одиноким, раненым, обиженным, отчужденным. Или когда вся моя жизнь переживается мной как бессмысленная. Что я должен тут сделать?
Давайте снова посмотрим на противоположный полюс. Противоположный полюс –это «мочь». Что такое «мочь»? У «мочь», как и у бессилия, двойная структура: «мочь», с одной стороны, зависит от обстоятельств, которые мне это позволяют, а с другой стороны, от моей силы и моих способностей. Тем самым здесь соединяются мир и мое собственное бытие. В «мочь» мы все время соотносимся с обстоятельствами, и поэтому для «мочь» препятствия могут возникать извне (например, я попал в пробку и не смог приехать вовремя на лекцию). Но препятствия могут существовать и внутри. Например, у меня, к сожалению, нет способности говорить по-русски. Это делает меня немного бессильным, потому что я бы очень хотел знать русский язык. Конечно, я мог бы больше поучиться, и тогда я бы мог себя из этого бессилия вывести. То есть «мочь» в большой степени зависит от моей силы и способностей, которые дают мне определенную власть, чтобы я мог распоряжаться обстоятельствами. Если я научился водить автомобиль, тогда я могу распоряжаться им. «Мочь» имеет огромное экзистенциальное значение. «Мочь» не только соединяет нас с миром, но и раскрывает нам пространство для «быть». В этом пространстве я могу двигаться.
Настоящее «мочь» всегда связано с «отпустить». То есть то, что я могу, я должен также мочь это отпустить. Отпустить — это базовое «мочь» человека. Мочь дать быть. «Мочь» дать быть моим чувствам, моему страху — для того чтобы я мог с ними обходиться. Я должен уметь делать паузы, перерывы, а в перерыве я оставляю свою деятельность. Я должен мочь прерваться, прекратить что-то делать, если я не могу и не знаю, что делать. Отпустить — это базовое, основополагающее «мочь».
Отчаявшийся человек не может отпустить. Какая проблема в бессилии? Почему бессилие наполнено страданием?
Во-первых, бессилие делает нас пассивными, оно нас парализует. Собственно говоря, оно не парализует, а заставляет. Мы чувствуем, что что-то заставляет нас ничего не делать. То есть именно там, где я мог бы что-то сделать, я вынужден ничего не делать. Бессилие — это навязчивость, это сила, это мощь. Это похоже на изнасилование. Я должен отпустить, но не хочу — и это делает меня жертвой.
Во-вторых, бессилие отнимает у меня основу экзистенции — действие. В бессилии я уже не могу ничего формировать, создавать, я не могу уже быть где-то, я не могу проживать отношения. Я не могу реализовывать то, что для меня является важным. Я не могу осуществлять ценности и быть участником созидания смысла. В бессилии меня больше нет — хотя я еще здесь есть. Моя личность больше не развивается, не проживается смысл моего бытия.
В-третьих, бессилие отнимает у меня достоинство. Когда я являюсь жертвой, я лишен достоинства и ценности. Я как бы оттеснен в сторону, а ситуации наступают на меня. Бессилие спаяно с отчаянием. Эта комбинация придает отчаянию такую же структуру, как при травме. Тяжелое ранение, чем является травма, переживание приближающейся смерти, к которой ты не готов, имеет своим следствием то, что человека выбрасывает из его внутренней закрепленности. Он утрачивает почву, а ценности утрачивают свою силу. Человек уже не знает, что для него является важным. Он не видит более масштабную систему взаимосвязей, которой он может довериться.
ДВЕ ПРИЧИНЫ ОТЧАЯНИЯ И БЕССИЛИЯ
- человек слишком сильно фиксирован на чем-то, сфокусирован в отношении какой-то цели и какой-то ценности, от которой он не может отказаться, оставить, отпустить;
- отсутствует отношение с глубокой структурой экзистенции. Отсутствует чувство того, что то-то еще несет тебя, чувство глубокой ценности жизни, ощущение собственной глубины и собственной ценности как Person и смысла, который все охватывает.
Этот анализ причин отчаяния и бессилия дает основу для помощи. Вместо того чтобы продолжать судорожно удерживаться, хвататься за то, что было ценностью, я должен попрощаться и мочь это отпустить. Дать этому наступить, прийти. В отчаянии в связи с болезнью, в связи с тем, что все-таки это оказался рак, принять это. Да, это так. И посмотреть, что я могу сейчас с этим сделать. Не придя вот к этому «мочь отпустить», человек останется в отчаянии. Затем мы можем работать над тем, чтобы снова начать чувствовать глубинные структуры экзистенции. Чтобы я мог снова пережить, что в конечном счете что-то меня держит. Что и смерть является частью жизни. И что я могу также и умереть. Если я не могу умереть, то я снова и снова буду в отчаянии.
ЧТО ДЕЛАТЬ?
Мы можем работать с темами отчаяния и бессилия в аспекте четырех базовых структур экзистенции.
- Если есть отчаяние в связи с какой-то силой, насилием, то речь идет о том, чтобы помочь человеку, поддержать его в том, чтобы он принял эту ситуацию, которую нельзя изменить, и смог ее удерживать. Принять означает «я могу дать этому быть». Такая установка для меня возможна только в том случае, если я посмотрю на то, что меня держит, и увижу, что я, несмотря ни на что, могу быть. Я могу быть самим собой. Я могу дать этому быть, потому что это дает быть мне.
- Если речь идет о неумолимости жизни, обстоятельств, то помогает грусть. В грусти мы посвящаем себя чувству, которое приобретаем из-за утраты, и слезы снова соединяют нас с жизнью. А если я отчаялся в связи с самим собой, потому что я сам как бы испортил свою жизнь, потому что я не могу себе этого простить, потому что я стыжусь этого, то здесь работа заключается в том, что я должен посмотреть на себя и дать другим посмотреть на меня, чтобы я снова приобрел картину себя. Кто я есть, собственно говоря? И речь идет о проживании сожаления. Сожалеть означает посмотреть на то, что я сделал, и при этом почувствовать, какую боль мне это причиняет. «Мне жаль, мне это причиняет страдание».
- Если я не могу осмысленно изменить что-то в моем будущем, тогда я буду учиться жить с новой ситуацией. Задам себе вопрос: что хочет от меня данная ситуация? Если у меня сейчас рак, то что хочет от меня рак? Например, чтобы я что-то создал, сделал, чтобы мочь вести жизнь с этой болезнью, и чтобы эта жизнь тоже была хорошей. Это будет другая жизнь, но это может быть хорошая жизнь. Это то, как я отвечаю на новую ситуацию. На глубине структур экзистенции снова установится чувство того, что тебя что-то несет, держит. Что в конечном итоге меня удержит, если все рухнет?
- Смотреть на новую почву, на новое начало. Что есть в моей жизни, где я могу испытывать чувство внутреннего согласия? Исполненность придет в жизнь снова тогда, когда у меня будет внутреннее согласие с тем, что я делаю.
