Рубрика: Депрессия

Опубликовано от — Оставить комментарий

Сезонное аффективное расстройство: миф или реальность?

Последние исследования психологов пошатнули представления о том, что сезонное аффективное расстройство (САР) действительно существует. Публикуем перевод статьи из Scientifican American и развенчиваем мифы, которые за последние 30 лет сложились вокруг САР.

К марту некоторые из нас с удовольствием смотрят на небольшие сугробы на обочинах и радостно ждут, что весна вот-вот удивит нас своим приходом. Всё это связывается с выходом из так называемой «зимней хандры», в состояние которой каждого из нас могут вогнать эти длинные зимние дни и мёртвые деревья. Но в 1980-е годы исследования Национального института психического здоровья США привели к признанию формы депрессии, ныне известной как сезонное аффективное расстройство, если коротко — САР. Чтобы показать его более изнурительный характер, чем у простой «зимней хандры», сезонное аффективное расстройство было категоризировано как разновидность настоящей депрессии, характеризующаяся ежегодными повторениями. Упоминание САР в исследованиях и книгах достигло своего пика в 1990-х годах, и сегодня это явление считается расстройством, которое можно диагностировать (оно даже страхуется). Лечение варьируется от психотерапии до антидепрессантов и светотерапии (большие коробки, заполненные лампочками, становятся «соляриями» для вашего лица).
Тем не менее, недавнее исследование (1) ставит под сомнение существование сезонной депрессии как таковой. Каждый год Центры по контролю и профилактике заболеваний США (англ. Centers for Disease Control and Prevention, CDC) проводят большие кросс-групповые исследования среди населения. Несколько учёных решили использовать результаты CDC независимо, чтобы выяснить, насколько меняется количество случаев депрессии в зависимости от сезона. Версия исследования CDC 2006 года включала ряд вопросов, которые обычно используются для скрининга депрессии. Анализируя ответы, которые поступили от 34000 взрослых в течение года, исследователи могли бы обнаружить промежутки вспышки сезонного аффективного расстройства — например, увидеть всплески депрессии в зимнее время. Как отмечает один из исследователей, профессор психологии Стивен ЛоБелло:

«Честно говоря, мы изначально вовсе не ставили под сомнение диагноз [сезонное аффективное расстройство]. Цель заключалась в том, чтобы выяснить фактическую степень изменения количества депрессий в зависимости от сезона».

Могли возникнуть и другие модели. Например, обнаружиться общее увеличение числа зарегистрированных депрессивных симптомов в северных широтах — там, где наблюдается низкая освещенность, что приводит к циклу депрессии. В конце концов, свет вполне может быть ключом к этой проблеме. Разработка искусственной световой терапии для пациентов с САР опиралась на связь (2) между увеличением света и повышенным настроением. Для тех, кто живет с САР, и сезон, и широта должна иметь значение, так как депрессивные симптомы зависят от уровня света.
Меган Траффанстедт и доктор ЛоБелло в сотрудничестве с доктором Шейлой Мехта исследовали результаты опроса Центров по контролю заболеваемости для того, чтобы подтвердить связь между высокими оценками степени депрессии и отдельными сезонами или широтами. Исследователи также надеялись увидеть, действительно ли «высокие» широты в сочетании с зимним сезоном влияют на увеличение частоты депрессивных ответов больше, чем отдельно «высокие» широты или только зимний период. Количество часов солнечного света в данном месте и в конкретные даты были доступны благодаря Военно-морской обсерватории США, поэтому исследователи даже проанализировали связи между степенью депрессии и количеством часов солнечного света в день, когда был проведён опрос. Если свет отвечает за сезонное аффективное расстройство, значит, учитывание часов солнечного света должно быть чувствительным методом для обнаружения людей с САР среди населения в целом, как думали учёные.
Однако исследования CDC не показали никаких доказательств существования сезонного аффективного расстройства. Психологи были очень осторожны и внимательны, когда изучали САР-тенденции среди огромного количества людей, у которых ранее не было диагностировано сезонное аффективное расстройство, поэтому они повторно проанализировали ответы от группы людей, которые были классифицированы как «депрессивные» во время обследования. Опять никаких признаков САР. Нет сезонных или светозависимых увеличений, проявлявшихся в степени/размере депрессии. Мы могли бы задаться вопросом, а вдруг что-то пошло не так с телефонными опросами, но другие хорошо установленные тенденции появились в данных обследования — например, более высокий уровень депрессии у женщин и безработных. Колебания в депрессии, связанной с САР, либо отсутствовали, либо их невозможно было обнаружить.
Как и следовало ожидать, другие исследователи также задались вопросом, как САР разыгрывается в зависимости от сезона, и насколько оно распространено в странах, находящихся на разных широтах. Результаты получились неоднозначные (3), и эти исследования сталкиваются с двумя проблемами. Одна проблема заключается в задаваемых вопросах. Вопросы, которые, как правило, используются для скрининга САР, являются одновременно очень конкретными и наводящими. Представьте, что вы отвечаете на ряд вопросов о том, как ваше настроение, вес, аппетит колеблются в течение года, а затем заполняете таблицу, чтобы сравнить свои привычки в течение нескольких сезонов. Вам будет предложено рассмотреть, в какое время года вы набираете или теряете вес, спите и едите меньше. Используя эту стандартную оценку для САР, в конечном счёте вы сами можете прийти к выводу, есть ли у вашего настроения годовой цикл. Но телефонный опрос CDC не включал обычные вопросы для выявления САР, а опирался на восемь вопросов (4), обычно используемых для скрининга большой депрессии. Эти вопросы о темах, не включенных в стандартные САР-оценки: о безнадежности, отсутствии удовольствия в деятельности, проблемах с концентрацией внимания и беспокойстве за последние две недели, а не за прошлые пятьдесят две. Гораздо легче воспроизвести, что вы чувствовали в недавнем прошлом, чем вспомнить, как вы чувствовали себя в октябре прошлого года. Наши воспоминания могут запятнаться и поблекнуть за долгое время, особенно, если мы ожидаем, что нас будут спрашивать по шаблону.
Это вводит еще одну проблему традиционных исследований САР: ожидания. Даже слух о «зимней хандре» в популярной культуре может породить склонность к подтверждению своей точки зрения (confirmation biases), побуждая потенциальных пациентов (или исследователей) находить доказательства САР — существует оно или нет. Наши предубеждения всегда мешают работе (5), поэтому данные обследования, собранные без какого-либо упоминания о сезонных аффективных расстройствах, являются более безопасным выбором — во избежание предвзятости. Человеку, испытывающему больше эпизодов депрессии в зимний период, возможно, требуется терапия САР или ему нужно лечение, которое поможет справиться со стрессом, возникающим на выходных.
Другие исследования, в частности, проведенное в Норвегии (6), также ставят под сомнение методы, которыми измеряется сезонная депрессия. Если изменения в солнечном свете или других особенностях зимы способны спровоцировать сезонную депрессию, то почему норвежская зима с сильно укороченным днём (7) не возглавляет рейтинги исследований? Возможно, норвежская культура помогает предотвратить негативные последствия зимы, или всё же САР — не то, что мы думаем о нём.
Масштабный телефонный опрос относительно депрессии в США – ценная возможность отслеживать распространённость САР среди населения, но недостаток подтверждений проявления САР не доказывает того, что его не существует. Мы знаем, что свет сильно влияет на наше здоровье. Мелатонин и другие гормоны, безусловно, реагируют на свет, и есть часть мозга, которая принимает от глаз сигналы не для того, чтобы видеть, а для того, чтобы сохранять циркадный ритм. Вполне возможно, что сезонное аффективное расстройство является чрезвычайно редким и трудно обнаружимым заболеванием на уровне популяции -некоторые доказательства этого можно найти в опросе 1998 года (8), который проходил в США. Также возможно, что случаи САР являются расстройствами настроения, которые имеют мало общих симптомов с депрессией. Вполне понятно, что люди, которые считают, что они страдают САР, будут сомневаться в сказанном выше, особенно среди тех, кто видит улучшение после светотерапии. Если световые короба или световые козырьки способны облегчить расстройства настроения без каких-либо серьезных побочных эффектов, исследования световой терапии, а также других специфических методов лечения САР будут проводиться и дальше. Однако, на данный момент мы не можем вполне подтвердить, что стабильность национального настроения зависит от сезонного аффективного расстройства.
monocler.ru

Опубликовано от — Оставить комментарий

Скотт Барри Кауфман. Счастье или смысл: в чём мы больше нуждаемся?

Почему мы стремимся к счастью? Приносит ли нам радость обретение смысла жизни? Что говорит современная психология о связи этих понятий и значении для каждого из нас? На страницах Scientific American вышел хороший материал известного психолога Скотта Барри Кауфмана, в котором учёный разбирается, что такое счастье и смысл жизни и может ли быть между ними компромисс. Моноклер перевёл статью Кауфмана и публикует этот краткий экскурс в психологию с зарисовками несчастной, но содержательной жизни и счастливого, но бессмысленного существования.

Люди могут напоминать других существ в их стремлении к счастью, но поиск смысла жизни является тем, что делает нас человеком.
— Рой Баумейстер.

Стремление к счастью и смыслу – два центральных мотива в жизни каждого. Множество исследований (1) в области позитивной психологии показывают, что счастье и смысл, на самом деле, являются основными составляющими хорошего самочувствия. Эти два понятия сильно коррелируют (2) и часто подпитывают друг друга. Чем больше смысла мы находим в жизни, тем счастливее мы чувствуем себя, и чем больше мы испытываем счастья, тем более мы воодушевляемся на поиск новых смыслов и целей.
Но не всегда.
Возросшее количество исследований по этой теме (3) показывает, что между стремлением к счастью и поиском смысла жизни могут быть как компромиссы, так и разногласия. Вспомнить хотя бы «парадокс родительства»: молодые люди часто сообщают, что были бы счастливы иметь детей, но родители, которые живут с детьми, как правило, дают очень низкую оценку своей удовлетворенности и ощущения счастья. Создается впечатление, что воспитание детей может негативно сказаться на счастье, но увеличить смысл. Или посмотрим на революционеров, которые на протяжении нескольких лет могут терпеть жестокость и насилие ради великой цели, что в конечном счёте приводит их к большему удовлетворению и ощущению смысла своей жизни и жизни других.
В своей восхитительной книге «Смыслы жизни» («Meanings of Life») Рой Баумейстер использует подобные примеры, чтобы доказать: люди стремятся не только к счастью, но и к обретению смысла жизни. Об этом же говорил выдающийся австрийский психиатр Виктор Франкл, когда описывал свой трагический опыт жизни в концлагере во время Холокоста, и утверждал, что людям свойственна «воля к смыслу» (по этому поводу можно также посмотреть публичную лекцию доктора философских наук Наталии Кузнецовой о теориях счастья — от Аристипа и Эпикура до Канта и Шопенгауэра. — Е. Т.).
В последние годы ряд экспериментов подтверждает эти тонкие различия между счастьем и смыслом. В рамках одного из исследований (4) Баумейстер и его коллеги обнаружили, что такие факторы, как ощущение связи с другими, ощущение продуктивности, нахождения не в одиночестве и отсутствие скуки способствовали появлению как ощущения счастья, так и смысла происходящего. Тем не менее, ученые также нашли некоторые важные различия в нашем отношении к этим сторонам человеческого бытия:

  • Определение своей жизни как лёгкой или трудной было связано с ощущением счастье, а не смысла;
  • Здоровое состояние чаще связывают со счастьем, а не со смыслом;
  • Хорошее настроение также вызывало счастливые переживания, а не ощущение смысла;
  • Нехватка денег больше влияла на ощущение счастья, чем на ощущение смысла;
  • Люди, чья жизнь была наполнена смыслом, соглашались, что «отношения дороже достижений»;
  • Помощь нуждающимся людям была связана с вопросом смысла жизни, не счастья;
  • Глубокие размышления крепко связаны с осмысленностью, а не со счастьем;
  • Счастье было больше связано с позицией получателя, а не дарителя, в то время как осмысленность больше коррелировала с позицией дающего, а не получающего;
  • Чем больше люди ощущали, что их деятельность была совместима с важными для них темами и их ценностями, тем больший смысл они вкладывали в свою активность;
  • Видение себя мудрым, творческим и даже тревожным было связано с вопросами смысла и не имело никакого отношения к счастью (в некоторых случаях даже показывало отрицательную связь).

Похоже, что счастье больше связано с удовлетворением потребностей, получением того, что вы хотите, и общим хорошим самочувствием, в то время как наделение чего-либо смыслом связано с уникальной внутренней работой человека – поиском и освоением собственной идентичности, самовыражением и осмыслением своего прошлого, настоящего и будущего опыта.
Подтверждение этой идеи можно найти в недавно вышедшем лонгитюдном исследовании (5) Джо Энн Айб о влиянии счастья и создании смысла. Её работа преодолевает некоторые ограничения предыдущих исследований из этой сферы, например, опору на опросники участников и оценку счастья и смысла в определённый момент времени.
Эйб анализирует меру счастья и ощущение присутствия смысла в жизни людей, основываясь на еженедельных журналах, которые писались в течение одного семестра. Участникам была предоставлена свобода писать, о чём им хочется, с детальным анализом их мыслей и чувств. Таким образом, данное исследование позволило людям анализировать свои эмоции и осмысливать свой опыт на протяжении времени.
После этого журналы были проверены с помощью компьютерной программы (6), анализирующей текст, которую разработал Джеймс Пеннебейкер с коллегами. Счастье оценивалось по частоте слов, описывающих положительные эмоции (смеяться, рад и т.д.).
Со смыслом немного сложнее. Существует точка зрения (7), что «смысл» состоит по меньшей мере из двух компонентов: когнитивной обработки, включающей осмысление и интеграцию опыта, и компонента цели, который является более мотивационным и включает активное преследование долгосрочных целей, таких как поиск собственной идентичности и преодоление узких эгоистических интересов. Эйб оценивала когнитивный компонент смысла, анализируя частоту причинных слов («например», «потому что», «причина») и слов, связанных с пониманием («например», «понять», «осознать»). Целевой компонент смысла оценивался с помощью анализа частоты использования местоимений третьего лица, которые могли бы указывать на отдаленные перспективы и планы на будущее этого третьего лица.
Что нашла Эйб? Во-первых, результаты показали, что частота положительных эмоций была очень мало связана с оценкой адаптивного поведения испытуемых на стадии реализации их планов (время которого варьировалось от полугода до 7 лет). По факту, положительная эмоциональность была чаще связана с подавлением эмоций впоследствии. Этот вывод согласуется с другими исследованиями, показывающими, что даже если создание смысла связано с отрицательными эмоциями на раннем этапе, это может способствовать большей гибкости и благополучию в долгосрочной перспективе.
Это открытие также демонстрирует потенциальную темную сторону безмятежного счастья. В то время как счастье способно заставить нас чувствовать себя хорошо в данный момент, со временем избегание негативных мыслей и чувств может остановить рост личного развития. В конце концов, для развития личности необходим весь спектр эмоций (8, 9). Существуют также исследования, которые показывают, что долго длящееся счастье порождает в конце концов повышенное чувство одиночества (10) и снижение ощущения благополучия (11).
В противоположность этому, измерения смысла (когнитивных процессов и целей), так или иначе присутствующего в текстах, показали положительную связь с большей адаптированностью экспериментируемых. В частности, склонность к когнитивной обработке коррелировала с твёрдостью характера (страстью и упорством в достижении долгосрочных целей), а самодистанцирование было прочно связанно с благодарностью и хорошим самочувствием и отрицательно — с подавлением эмоций. Более того, взаимодействие между когнитивной обработкой и самодистанцированием дополнительно связаны со степенью адаптации. Есть основания полагать, что создание смысла наиболее влияет на адаптацию, если о будущих перспективах мыслить в категориях третьего лица (он сделает, у него получится и т.д.).
Это исследование уточняет некоторые положения активно формирующейся науки смысла (3). При изучении смысла и его сходства и различия со счастьем важно использовать различные методы. В дополнение к письменному самоанализу и написанию журналов другие исследователи используют аналоги оценок (12) и геномные методы (13). Чтобы получить более полную картину, мы должны смотреть на общие данные, которые мы получаем с помощью всех этих методов.
Хотя это исследование было сфокусировано на различиях между счастьем и смыслом, следует отметить, что оптимальное состояние человека часто зависит от обоих факторов. Как отметил Тодд Кашдан с коллегами, «годы исследований психологии благополучия показали, что люди чаще счастливы, когда они вовлечены в значимые занятия и деятельность, приносящую благо». Действительно, когда мы вовлечены в работу, которая соответствует нашим лучшим сторонам (нашему лучшему «Я»), мы часто отмечаем самые высокие уровни удовлетворенностью жизнью.
На мой взгляд, дальнейшее исследование сходства и различия между счастьем и смыслом может внести существенный вклад в наше понимание заветной точки эмоционального благополучия: этой кажущейся магической комбинации счастья и смысла, основанной на значимости и благе, которая в конечном счёте может привести нас к лучшей жизни. Это было бы действительно значимо.
 
Об авторе:
Скотт Барри Кауфман — психолог, автор книг, руководитель научного направления Института воображения при университете Пенсильвании.
monocler.ru

Опубликовано от — Оставить комментарий

Карин Юханнисон. История меланхолии. О страхе, скуке и печали в прежние времена и теперь.

Феномен меланхолии был обозначен еще Гиппократом и переводился как «черная желчь». С тех пор восприятие этого термина сильно изменилось. Каким оно стало сегодня? Является ли меланхолия и ее частное проявление — усталость психическим расстройством или физиологическим заболеванием? Как связана меланхолия и «психическое выгорание»? Анализу этого феномена в контексте западной культуры посветила свою работу шведская исследовательница Карин Юханнисон. В сотрудничестве с издательством НЛО мы публикуем главу из её книги «История меланхолии».
Складывается впечатление, будто усталость решила выждать до наступления подходящего момента. Она не напоминала о себе ни в кризисные 1930-е годы, ни в долгий послевоенный период всеобщего благоденствия и появилась опять лишь в последние десятилетия XX века.
Сходство между началом XX и началом XXI века огромно, особенно в том, что касается восприятия стресса. Оба периода отмечены стремительными изменениями: ускорением темпа жизни, увеличением потока информации, интенсивным развитием техники и повышением требований, предъявляемых к индивиду — все это на фоне жесткой рыночной экономики. Люди живут с постоянным ощущением отставания — ментального, психического и эмоционального. Ритмы, заложенные в организм природой, оказываются под угрозой. От человека требуются максимальная гибкость и умение приспосабливаться. В оба рассматриваемых периода возникают новые типы усталости, диагнозы фиксируют новые симптомы стресса и истощения. Это сигнал того, что человеку не комфортно в окружающем его мире.
Перелом произошел в начале 1980-х годов. В средствах массовой информации появились статьи о возникновении нового странного состояния крайней усталости, получившего в народе название «грипп яппи», но вскоре переименованного в «синдром хронической усталости». После эпидемии в штате Невада (США) (где было зафиксировано более 200 случаев заболевания) это нарушение стало ассоциироваться с молодыми карьеристами (отсюда название Яппи — от англ. Yuppie — Young Urban Professional (досл. «молодой городской профессионал»)). Явление вызвало огромный общественный резонанс и распространилось по Европе так же быстро, как когда-то неврастения. За короткое время была собрана значительная документация по данному вопросу.
Отличается ли эта усталость от той, что причиняла людям страдания в конце XIX века? Методическое сопоставление симптомов демонстрирует много сходных черт. В обоих случаях усталость сопровождается чувством столь сильного истощения, что человек не способен к работе, напряжению, деятельности или даже развлечению (беседе, музыке, чтению). Совпадают также и другие признаки: проблемы со сном, неясные боли, головокружение, чувствительность к звукам и свету, нарушения памяти и концентрации.
Сначала это состояние пытались объяснить с помощью двух научных моделей, популярных и по сей день: вирусологической и иммунологической в сочетании с анализом жизненных факторов, спровоцировавших нарушения. Согласно первой модели, болезнь вызвана так называемым вирусом Эпштейна-Барра или другими возбудителями, например герпесом или боррелиями. Вторая теория возникла как реакция на проклятье 1980-х годов — СПИД — и отравление окружающей среды. Обе модели отражали любовь того времени к биологическим трактовкам, а также страхи, связанные с различными опасными инфекциями и экологическими проблемами.
Но диагноз не складывался. Несмотря на то что изначально усталость проявилась в кругах элиты, она быстро распространилась в массы и «заразила» женщин, число которых среди пациентов резко возросло. Однозначного медицинского объяснения данному состоянию не находилось. Многочисленные случаи заболевания обсуждались средствами массовой информации, но плохо сочетались с образом рационального, активного человека.
И никто тогда еще не знал, что очень скоро эта усталость получит альтернативное и звучное название, лучше отражающее социальный аспект проблемы, — «выгорание».
Само по себе слово «выгорание» не ново. Оно употребляется еще в древних описаниях меланхоликов, которые «изнутри и снаружи были будто высушены или выжжены». Во второй половине XIX века в студенческих кругах так называли депрессивные состояния, в частности выгоранием объясняли одно очень скандальное самоубийство. В 1880–1890-х годах данное понятие использовали в основном писатели и художники. «Он выжжен, хотя воспламенялся всегда лишь от мыслей о себе самом», — написал литератор П.А. Ёдекке в 1883 году. Стриндберг любил рассуждать о выжженных сердцах и выжженной крови (а также о «нервах, которые лопаются с коротким сухим щелчком»).
В начале XXI века это состояние снова напомнило о себе, превратилось в диагноз, который быстро прижился и завоевал прочные позиции. Со времен нервозности не было состояния души, которому бы столь явно приписывали зависимость от состояния общества.
Постепенно из этого нового типа меланхолии родился новый тип личности. В Швеции о «выгорании» заговорили в 1985 году. Состояние характеризовалось эмоциональным истощением, отчуждением и утратой сопереживания. В первую очередь оно проявилось в отраслях, где «нужно использовать личностные качества в профессиональных целях для утоления социального или психического страдания ближних». Люди, заболевшие выгоранием, определяли свое состояние как «пустоту, опустошение, изношенность, выжатость».
Обнаружились и закономерности: психическое выгорание поражает прежде всего людей увлеченных, но со слабым внутренним «Я» и склонностью к возникновению чувства вины. В общем и целом судьба каждой болезни в обществе определяется тем, кто является ее носителем. Чаще всего это элита либо люмпены. Пострадавшие в 1980-е годы не относились ни к тем, ни к другим. Это были специалисты, работающие в социальной сфере. В основном женщины. Перед нами еще один пример того, что для закрепления в обществе некоего образа, его структура чувств должна отвечать культурным кодам соответствующего времени. Выгорание не вписывалось в культуру маниакального предпринимательства 1980-х годов, предъявлявшую высокие требования к гибкости и компетентности сотрудников. О нем заговорили всерьез, только когда участились заболевания представителей элиты. Но и то потребовалось время, чтобы понять — причина заболевания является внешней и кроется в системе организации труда в обществе, а не в «дефектности» конкретного человека. Тогда, наконец, сложился диагноз, который начали ставить работающим людям.
На очень короткий период в последние годы XX века (хронология здесь очень сжатая) диагноз даже получил героический оттенок. Психическим выгоранием заболевал не всякий, а лишь тот, кто работал особенно интенсивно. «Это почти как контузия», — писал Финн Скордерюд. Страдали те, кто не боялся брать на себя работу «в горячих точках». Особенно уязвимы были работники сферы информационных технологий, массмедиа и рекламы. Это заболевание не вредило репутации мужчины, и даже сложился новый тип маскулинности, который, если его правильно преподнести, добавлял мужчине веса в глазах окружающих.
Одно из ключевых слов наших дней — «идентичность» — было очень тесно связано с понятием «выгорание»: по своей профессиональной идентичности все пострадавшие принадлежали к отраслям, предъявляющим к сотрудникам высокие требования и дающим им большие возможности для самореализации. Их рабочее место — коллектив единомышленников, трудящихся с полной отдачей для достижения некой общей цели; самопожертвование здесь является нормой, и нет жестких границ между работой и свободным временем. Работа на износ приобрела романтический ореол благодаря языку, который использует риторику из мира приключений, спорта и наркокультуры: риск, команда, поднапрячься, добить (например, отчет), попасть в «яблочко», кайф, последний рывок, награда. Потом полное бессилие. Катарсис.
А иногда и не катарсис, а усталость, которая уже не проходит и приносит с собой целый ряд незнакомых симптомов и ощущений. Иногда полный срыв со страхами, растерянностью, потерей контроля, чаще — гнетущая подавленность и чувство пустоты.
Может ли состояние одновременно быть новым и повторять уже известный синдром?
Особенности усталости образцов начала 1900-х и 2000-х годов могут изучаться параллельно. Нервозность и стресс, срыв и тупиковая ситуация, перенапряжение и выгорание похожи, как близнецы. Они даже одинаково описываются критиками культуры. «Люди, которые живут в центрах современной цивилизации — крупных городах — выглядят бледными, недовольными, возбужденными, беспокойными», — пишет врач в 1885 году, и мы можем подписаться под каждым его словом. В обоих случаях усталость объясняется не физическим напряжением, а психичес кими нагрузками. Список современных симптомов во многом повторяет те, что были известны в начале XX века. Главный из них — истощение энергии из-за необходимости постоянно соответствовать высоким требованиям, предъявляемым к человеку интенсивно развивающейся экономикой (и им самим!). Человек бóльшую часть суток находится в состоянии внутренней концентрации: мыслительная деятельность, потребление информации, занятия спортом, общение, покупки и наслаждения. Ключевыми понятиями профессиональной культуры являются компетентность, харизма, талантливость и успешность. Не только служебная деятельность, но и личная, семейная и даже сексуальная жизнь строятся по модели проекта. Этот проект предполагает, в частности, сотрудничество с многочисленными экспертами — психотерапевтами, тренерами, поборниками здорового образа жизни, производителями лекарств, которые, как и сам человек, исходят в своей деятельности из тезиса об уязвимости человеческой личности.
Психическое выгорание, таким образом, создало новую идентичность, как за сто лет до этого новая идентичность родилась из состояния перенапряжения. Эти два типа убедительно иллюстрируют тот факт, что психологические классификации являются продуктом эпохи, возникают и развиваются во взаимодействии с социальной средой. В обоих случаях речь идет о современных формах меланхолии, вызванных к жизни стремительным изменением общественной жизни и (если использовать понятие из арсенала психоаналитиков) потерей связи с реальностью.
Социальный психолог Юхан Асплунд отмечает, что спецификой феномена выгорания является его связь с социальным взаимодействием, следовательно, это процесс не законченный, а протекающий во времени. По мнению Асплунда, состояние выгорания не является результатом переутомления, не зависит от конкретной работы и не лечится отдыхом или расслаблением. Оно локализовано в конкретном социальном пространстве и может быть охарактеризовано как утрата чувств. Причина — в недостатке социального взаимодействия — «ощущение такое, будто тебя нет», и в конце концов человек действительно перестает подавать признаки жизни. Это происходит не сразу, не обязательно сопровождается кризисом или нервным срывом, и не всегда этому состоянию предшествует особенно интенсивная работа. Просто нарастает пустота. Выгорание — не усталость, а болезнь, отчуждение.
Перед нами опять главная тема меланхолии — утрата.
postnauka.ru