Опубликовано Оставить комментарий

Александра Ялтонская. Обсессивно-компульсивное расстройство.

Психиатр Александра Ялтонская о навязчивых мыслях и желаниях, лечении ОКР и о том, как понять, что пора обратиться к психотерапевту

В России диагностика обсессивно-компульсивного расстройства (ОКР) и других расстройств из его группы всегда вызывала массу споров и противоречий, и нередко люди, страдающие этим расстройством, незаслуженно получали стигматизирующий диагноз «шизофрения» и не имели доступа к современным методам лечения.
Раньше обсессивно-компульсивное расстройство относили к группе тревожных расстройств, а сейчас его все чаще выделяют в отдельную группу заболеваний, имеющих схожие нейробиологические, феноменологические, психопатологические черты, а также сопоставимые подходы к терапии. При последнем пересмотре американской классификации психических расстройств DSM-5 рядом с тревожными расстройствами и расстройствами, связанными со стрессом, свое место заняла группа обсессивно-компульсивных расстройств. В нее вошли такие категории, как ОКР (обсессивно-компульсивное расстройство), телесно-дисморфическое расстройство (body dysmorphic disorder), трихотилломания (навязчивое выдергивание волос) и навязчивые экскориации (excoriation disorder).

Обсессии, тревога, компульсии

Для обсессивно-компульсивного расстройства характерны несколько симптомов.
Обсессии — это навязчивые мысли, желания, сомнения или образы, которые вызывают тревогу. Например, навязчивый страх заразиться опасной инфекцией или неприемлемые мысли сексуального, религиозного характера, страх выглядеть нелепо или быть опасным для других людей. Чем больше человек пытается не думать об этом, отвлечься и перестать беспокоиться, тем чаще он снова и снова возвращается к этим мыслям и образам, они все больше затопляют сознание и вызывают выраженную тревогу.
Страдающий обсессиями человек пытается справиться с этим состоянием, что-то сделать, чтобы предотвратить мнимую опасность для себя или окружающих, а также снизить собственную тревогу, дискомфорт, почувствовать облегчение. Эти действия называются компульсиями, и порой они приобретают чрезмерный и даже вычурный характер. Например, люди, которые имеют навязчивый страх загрязнения, могут протирать все поверхности квартиры спиртом, мыть руки по многу раз в день или выходить на улицу только в перчатках. Те, кто опасается собственных табуированных мыслей, например, о сексе или религии, активно избегают сексуальных отношений или посещения религиозных мест.
Но если столкновение с пугающим стимулом все же неизбежно, то компульсии (они же иначе называются ритуалами) помогают нейтрализовать опасность. Ритуалы могут быть непонятными для окружающих людей действиями: например, человеку нужно обернуться вокруг себя несколько раз, постучать по дереву, сделать что-то в определенные часы и дни недели. Веру в то, что, соблюдая определенные ритуалы, мы можем влиять на реальность, называют в психологии магическим мышлением. В повседневной жизни мы регулярно сталкиваемся с ним в виде суеверий.
Иногда навязчивые действия (компульсии) не связаны с негативными эмоциями. К таким проявлениям относят, например, навязчивый счет, пение или желание не наступать на стыки плиток на тротуаре.
При любом обсессивно-компульсивном расстройстве присутствует триада: навязчивые мысли — обсессии, тревога, которую они вызывают, и действия, нацеленные на снижение тревоги, — компульсии. Облегчение, которое возникает в результате этих действий, как правило, временное. В долгосрочной перспективе компульсии не помогают, а только поддерживают проблему и дезадаптируют человека.
При ОКР человек тратит на навязчивые мысли и компульсивные действия очень много времени. Обыденная жизнь, отношения с близкими начинают страдать. На важные дела не удается найти время, поскольку симптомы расстройства занимают все больше времени — до нескольких часов в день, а в ряде случаев даже весь день. Симптомы обсессивно-компульсивного расстройства существенно снижают трудоспособность: пациентов в возрасте от 15 до 44 лет Всемирная организация здравоохранения включает ОКР в двадцатку наиболее часто инвалидизирующих заболеваний.

Разные формы ОКР

Встречаются различные варианты обсессивно-компульсивного расстройства. У ряда людей больше выражены обсессии, у других — компульсии. Например, трихотилломания — навязчивое выдергивание волос из головы — проявляется только компульсиями, а обсессивная часть либо отсутствует, либо не осознается.
Навязчивые мысли и компульсивные действия у всех индивидуальны, но есть типичные темы тревоги, которые чаще всего встречаются среди людей с ОКР. Например, многие формы ОКР связаны с ощущением повышенной ответственности за себя или других. Типичным страхом является боязнь загрязнения или заражения. Прикасаясь к грязным поверхностям, к предметам, которые бывали на улице, соприкасаясь с полом, с обувью, человек опасается, что может испачкаться или заразиться опасной болезнью, и его компульсивные действия направлены на попытки очистить руки, тело, одежду после столкновения с внешним миром.
Существует также понятие «мысленной грязи», когда человек чувствует себя грязным и компульсивно стремится очиститься при появлении морально неприемлемых и неприятных ему мыслей. Часто с этим видом ОКР связаны табуированные, «хульные» мысли. Глубоко религиозному человеку приходит на ум непристойная сцена религиозного характера, а у человека высокоморального поведения может возникнуть навязчивая мысль, что он совершает непристойные действия в публичном месте. В таких случаях могут появляться мысленные ритуалы: например, сразу после «плохой» мысли подумать о чем-то хорошем.
Часты идеи, связанные с порядком, симметрией и идеальным выполнением действий или ритуалов. У человека возникает навязчивая мысль, что нужно в строгом порядке раскладывать одежду в шкафу, сортировать ее по цветам или другим характеристикам, идеально парковать машину, оставлять вещи в строго выделенных для них местах, а если этого не делать, то может произойти что-то плохое.
Еще одним типичным проявлением является навязчивый страх причинить вред окружающим людям. Обсессивно-компульсивное расстройство нередко возникает у молодых мам в раннем послеродовом периоде в виде страха навредить своему ребенку: «Вдруг я уроню младенца, возьмусь за нож или выкину его в окно?» Мать может компульсивно прятать все острые предметы, не доверять себе и просить, чтобы ребенка качал, купал и пеленал только супруг.

Навязчивые мысли — не всегда расстройство

Могут ли в норме возникать навязчивые мысли? Канадские ученые провели мультицентровое исследование в 14 странах [1] . Здоровых людей опрашивали, возникали ли у них когда-нибудь навязчивые мысли или мысли, содержание которых им казалось странным, неприемлемым. Результаты этого исследования показали, что в норме у 80% людей такие мысли периодически возникают, чаще в стрессовые периоды.
Почему же отдельно взятая навязчивая мысль, приходящая в голову большинству людей, не становится расстройством? Большинство из нас не оценивает навязчивости как нечто пугающее или ненормальное: странная мысль пришла, покрутилась и ушла. При обсессивно-компульсивном расстройстве за навязчивой мыслью следует тревога или даже страх, а за ним возникает навязчивое желание от нее избавиться — компульсия, потом снова мысль и снова компульсия. Порочный круг повторяется множество раз и приводит к дезадаптации. То есть люди, которые страдают ОКР, опасаются интрузивных мыслей, в отличие от людей без ОКР, относящихся к странным идеям как к «мозговому спаму», который просто периодически приходит в голову.
Нередко бывает, что в течение жизни одни навязчивые переживания сменяют другие. Например, в 20 лет человека беспокоил страх заражения, а в 25 лет тревожат идеи причинения вреда. На фоне повышения общего уровня стресса симптомы ОКР усиливаются, а на фоне снижения — ослабевают. При этом есть наблюдения, которые показывают, что во времена тяжелых потрясений, например войн или катастроф, симптомы ОКР могли временно прекращаться. Сверхсильный стресс может послужить антидотом, но только временным.

Статистика

Нет специфической группы людей, у которых ОКР встречается чаще. Обсессивно-компульсивное расстройство может поражать как взрослых, так и подростков и детей. Наиболее частый возраст диагноза — около 19–20 лет, но есть случаи диагностики и после 35 лет. Считается, что примерно 1,2% взрослого населения США имеют обсессивно-компульсивное расстройство, при этом у женщин оно диагностируется чаще, чем у мужчин: 1,8% против 0,5%. Более половины больных скрывают симптомы обсессивно-компульсивного расстройства. Между началом обсессивно-компульсивного расстройства и обращением к врачу в среднем проходит 12–14 лет.

Генетика и биология ОКР

Есть исследования, которые подтверждают, что генетическая предрасположенность к развитию ОКР существует. Это полигенное заболевание: мы не можем выявить один ген, который отвечает за расстройство. Пока мы можем точно сказать: если ОКР есть у родителя, вероятность того, что ОКР будет у ребенка или подростка, выше, чем в средней популяции. Насколько выше — неизвестно. Речь идет о повышенных рисках, а не абсолютном наследовании генетической предрасположенности.
Биологические детерминанты показывают, что люди, страдающие ОКР, имеют более тревожный мозг. Их лимбическая система более реактивна. Фронтальная кора, которая отвечает за когнитивную регуляцию эмоций, медленнее реагирует на эмоциональные вспышки. Речь идет не об особенностях структуры, а об особенностях функционирования мозга людей с ОКР. При этом многочисленные исследования строения мозга больных ОКР и возможных нейропсихологических отклонений не выявили каких-либо патологий в анатомической структуре мозга. Также существуют данные, что риск возникновения ОКР выше у людей, имеющих опыт физического или сексуального насилия или психической травмы в детстве. В ряде случаев было показано, что люди, которые перенесли стрептококковую инфекцию в детстве, подвержены риску развития ОКР или похожих на ОКР симптомов. Точно объяснить этот феномен наука пока достоверно не может.

Сочетание с другими заболеваниями

Обсессивно-компульсивное расстройство — отдельное расстройство, оно не является симптомом другой болезни. Это очень важно, особенно для российского контекста. Ряд психиатров советской психиатрической школы считали, что обсессивно-компульсивного расстройства не существует, а его проявления являются симптомами шизофрении. В связи с этим большое количество людей, страдающих обсессивно-компульсивным расстройством, незаслуженно получали тяжелый, стигматизирующий диагноз. Сейчас во всем мире ОКР выделяют в качестве отдельного заболевания, у него есть свои критерии диагностики, симптомы и стратегии эффективного лечения. Очень важно, чтобы люди получали верный диагноз и своевременное эффективное лечение.
Люди, страдающие ОКР, могут иметь коморбидные (сосуществующие) расстройства. Например, на фоне обсессивно-компульсивного расстройства может развиться паническое расстройство или возникать отдельные панические атаки. Или на фоне долгой болезни у человека с ОКР может развиться депрессия. Человек может быть настолько погружен в свои переживания, что перестает выходить на улицу, общаться с окружающими людьми. Он понимает, что это не нормально, но сделать ничего не может. Такой режим жизни неизбежно приводит к формированию вторичной депрессии.

Медикаментозное лечение и психотерапия

Существует несколько подходов к лечению ОКР. Наиболее известный — медикаментозное лечение. Оно осуществляется по общепринятому в мире четкому протоколу: начинают с препаратов первого выбора, а если лекарство не сработало в максимальных дозах, назначают второй препарат и оценивают его эффективность в течение определенного времени, и так до достижения результата.
Основной группой препаратов для лечения ОКР являются селективные ингибиторы обратного захвата серотонина. Эти препараты используются, как правило, в более высоких дозировках, чем для лечения депрессии. Эффективность лечения оценивается через 8–12 недель, что существенно позже по сравнению со стандартом при тревожных или депрессивных расстройствах (6 недель). Если не срабатывают ингибиторы обратного захвата серотонина, используют другой препарат, трициклический антидепрессант — кломипрамин, который показывал очень высокую эффективность лечения ОКР во многих исследованиях. В сочетании с антидепрессантами могут также использоваться атипичные нейролептики. При грамотно подобранной терапии симптомы могут стать существенно менее интенсивными или вовсе прекратиться.
Кроме того, при ОКР широко применяется психотерапевтическое лечение. Здесь доказала свою эффективность когнитивно-поведенческая психотерапия. Процесс психотерапии включает в себя обсуждение идеи, что люди часто страдают от тревоги тогда, когда воспринимают ситуации более опасными, чем они есть на самом деле. Эффективная когнитивная работа помогает человеку сформулировать альтернативную, менее угрожающую трактовку происходящего, которая совпадает с его жизненным опытом и представлениями других людей. В дальнейшем когнитивно-поведенческие терапевты используют технику экспозиции и предупреждения реакции для проверки этих новых трактовок. Например, человек со страхом заражения, который боится дотрагиваться до поверхностей в общественных местах, вместе с терапевтом в течение 10 секунд добровольно удерживает свою руку на такой поверхности. В этот момент у него возникает сильная тревога, острое желание реализовать компульсию — убрать руку и пойти протирать ее спиртом. Вместе с терапевтом пациент планирует, что не будет реагировать таким образом, подержит 10 секунд и не пойдет мыть руку. При многократном повторении таких действий тревога на десятый раз гораздо меньше, чем в первый, а если это сделать достаточное количество раз, тревога может в целом редуцироваться. Многие современные исследования говорят о том, что психотерапия является более эффективным методом лечения, чем фармакотерапия, с меньшим количеством рецидивов.
При очень тяжелых или длительно текущих расстройствах отдельно медикаментозное лечение или психотерапия не дают желаемого результата. Тогда эффективным будет сочетание медикаментозного и психотерапевтического лечения.

Исследования ОКР

На сегодняшний день в отношении обсессивно-компульсивного расстройства проведено немало исследований. Мы примерно понимаем биологические предпосылки и особенности психологического функционирования людей с ОКР. Мы знаем, как лечить это расстройство, но этих знаний недостаточно. Все равно существуют случаи, в которых нам не удается помочь пациенту известными методами, и мы не очень понимаем, почему так происходит. Сейчас идут разработки новых технологических способов оказания помощи в резистентных случаях. Для этого используется метод глубокой стимуляции мозга (deep brain stimulation). В мозг имплементируется электрод, который стимулирует мозг в определенной зоне и снижает симптомы ОКР. Поскольку это инвазивный метод лечения и пока мало изучены его долгосрочные последствия, глубокая стимуляция мозга остается в зоне научных исследований и не применяется в практике.
Благодаря психологическим исследованиям мы знаем, что в разных культурах обсессивно-компульсивные расстройства могут проявлять себя специфическим образом, например, если в культуре существуют плохие приметы, в ответ на эти приметы («черная кошка перешла дорогу») могут развиваться компульсии. Мы знаем, что семейный контекст может влиять на течение обсессивно-компульсивного расстройства. Потакание обсессиям и компульсиям больного члена семьи, к сожалению, способствует не выздоровлению, а закреплению расстройства. Влияние социальных, культуральных, семейных факторов на течение этого расстройства сейчас очень интересно для науки.
Проводятся исследования, в которых специалисты пытаются изучить связь между ОКР и расстройствами аутистического спектра. Было отмечено, что определенные корреляции существуют, но причинно-следственные связи еще не установлены. Мы пока очень мало знаем и про генетику, и про биологию этого расстройства. Больше зная об ОКР, мы сможем быть более эффективными в терапии этого заболевания, тяжелого для пациентов и их семей.

Кажется, у меня ОКР. Когда пора обратиться к психотерапевту?

Если вы замечаете у себя все нижеперечисленные симптомы, следует обратиться к психотерапевту. Если специалист подтвердит диагноз, вы получите помощь.
— В голову часто приходят странные, неприятные, тревожные мысли. Об этом не хочется думать, но мысли продолжают приходить вне вашего желания.
— Тревожные мысли занимают больше чем один час в день по совокупности.
— Мысли начинают серьезно мешать, вызывая сильное беспокойство или тревогу.
— Из-за навязчивых мыслей приходится пропускать важные дела, отменять планы. Много времени уходит на борьбу с тревожными идеями, обычная жизнь начинает отходить на второй план.
Многие пациенты, страдающие обсессивно-компульсивным расстройством, очень стесняются своих мыслей, им кажется, что они глупые, странные или опасные. Они испытывают неловкость и стараются меньше говорить о них, ведь часто даже близкие могут посмеяться и сказать: «Слушай, ну глупость какая-то» и не отнестись к переживаниям всерьез.
Почему важно обратиться к специалисту как можно быстрее? Чем раньше начато лечение, тем с большей вероятностью будет легче помочь пациенту. При раннем начале лечения человеку можно помочь исключительно психотерапевтически, без применения психофармакологических средств.
Также важно знать, когда обращаться к психотерапевту не стоит. Если вам в голову пришла нелепая мысль, застряла надоедливая песенка или вы о чем-то думаете в течение нескольких дней и не можете выкинуть эту мысль из головы, не нужно паниковать. Вспоминайте об исследованиях: 80% людей в те или иные периоды жизни могут испытывать навязчивые мысли. Это нормально. Так называемый мозговой спам приходит к нам в голову и не является признаком расстройства. Следует беспокоиться, когда вы видите, что эти мысли занимают слишком много времени и из-за них ваша жизнь начинает негативно преображаться.

ОКР и влюбленность

Есть мнение, что влюбленность напоминает симптомы ОКР. Действительно, влюбленность — это мысленная фиксация на одном объекте. С точки зрения того, с какой силой влюбленность захватывает наши мысли, сходство действительно есть. Но при этом, в отличие от ОКР, влюбленность приятна, как правило, от нее не хочется избавляться. Влюбленность чаще помогает человеку, делает его более эффективным и продуктивным, в отличие от ОКР, которое может серьезно нарушать качество жизни. Это разные феномены, и влюбленность — это нормальное, здоровое состояние человека, а вовсе не обсессивно-компульсивное расстройство.
Благодарим Дарью Марьясову, психиатра, психотерапевта, кандидата медицинских наук, за помощь в научной редакции статьи.

Александра Ялтонская
кандидат медицинских наук, психиатр, психотерапевт, старший научный сотрудник Национального медицинского исследовательского центра психиатрии и наркологии имени В.П.Сербского, основатель Московского Института Схема-терапии
Опубликовано Оставить комментарий

Сто лиц депрессии.

https://img06.rl0.ru/afisha/c1460x900i/daily.afisha.ru/uploads/images/e/ed/eedec1ed90859fa6f5ff6d186118cd56.jpgВ издательстве «Олимп-бизнес» вышла книга «Поговорим о депрессии». Ее написал профессор социологии Бостонского колледжа Дэвид А.Карп, который живет с этим заболеванием много лет и знает все о «карьере пациента». Книга была написана в 1996 году, дополнена в 2017-м и переведена на русский в 2018-м. Публикуем главу об источниках депрессии в культуре.
В классической работе, написанной почти 50 лет назад, историк медицины Эрвин Х.Аккеркнехт оспорил представление о болезни как строго физическом явлении. Ссылаясь на важную роль социальных факторов в определении и лечении болезни, Аккеркнехт утверждал, что «практическая цель медицины — не биологическая корректировка, а прежде всего социальная адаптация в данном обществе. <…> Само понятие болезни зависит скорее от общественных конвенций, чем от объективных фактов». Как показывают следующие примеры, общества радикально отличаются своим восприятием одних и тех же телесных симптомов:

Пинта (вид трепонематоза) — настолько распространенное во многих южноамериканских племенах кожное заболевание, что тех немногих здоровых мужчин, которые не страдают им, считают аномалией и не разрешают вступать в брак. Китайская традиция «бинтования ног» у женщин, которую мы считаем увечьем, для китайцев, разумеется, была нормой. Африканский народ тсонга не воспринимает кишечных паразитов как патологию: считается, что они необходимы для усвоения пищи.
Мало того что определение болезни или патологического состояния подвержено культурным изменениям, в еще более важном и широком смысле индивидуальное переживание телесных симптомов также обусловлено социальными процессами и ожиданиями. Марк Зборовски в ставшем ныне знаменитом исследовании показал, как варьируется реакция на страдание в зависимости от этнической принадлежности респондента. Американские пациенты-евреи, например, переживали глубокий мировоззренческий кризис и тревогу по поводу своего состояния и пессимистически оценивали протекание их болезни. Пациенты-протестанты с оптимизмом смотрели на перспективы своего выздоровления, воспринимая врачей как экспертов, к которым обращаются за «починкой» — так отдают автомобиль автомеханику в ремонт. Американцев итальянского происхождения, в отличие от их еврейских соотечественников, мало заботил глубокий «смысл» болезни, они хотели только немедленного облегчения боли.
Логично ожидать, что те же принципы применимы и к эмоциональной боли, и, действительно, есть веские доказательства того, что депрессию наделяют совершенно разным значением в разных культурах. В серии книг и статей антрополога и врача Артура Клейнмана красноречиво и убедительно показана ценность межкультурного подхода к изучению различных эмоциональных расстройств. Хотя Клейнман не основывает свои изыскания на какой-то конкретной теории, его анализ поразительно напоминает теорию «символического взаимодействия», на которую я опираюсь в данной книге. Я об этом говорю, потому что сквозная тема его работ — социально обусловленное значение болезни: он пишет о том, как важно в полной мере учитывать диалектику тела и культуры, симптомов и общества. На самом деле цель Клейнмана — реформирование (ни много ни мало) медицинской теории и практики.

Западная медицина, основанная почти исключительно на биомедицинской модели и игнорирующая сам факт, что болезнь имеет очень разные символические значения в разных культурных контекстах, не справляется ни с диагностикой, ни с лечением.

Клейнман, подобно многим медицинским антропологам, свою идею выводит из фундаментального различия между симптомами болезни (illness) и собственно заболеванием (disease). Я обычно использую эти слова как синонимы, потому что именно таково их повседневное употребление. Однако различение этих двух понятий помогает определить четкую грань между субъективным опытом телесного или эмоционального расстройства (симптомы болезни) и его предполагаемой биологической причиной (заболеванием).
Когда мы нездоровы, то запускаем процесс интерпретации симптомов, присвоения им значений. Мы оцениваем серьезность расстройства и (как правило, после обсуждения с семьей и друзьями) масштабы проблемы, решая, как ее назвать и как на нее реагировать. Эти интерпретации могут основываться на самых разных системах норм и символов, заданных культурой. Более того, такие культурно обусловленные интерпретации «подсказывают нам, как следует действовать, когда мы больны, как переносить страдания, как диагностировать и лечить болезнь, как относиться к жизненным проблемам, которые вдруг возникли из-за этого, и как справляться с ними, как преодолевать эту социальную реальность и объяснить ее смысл себе и другим людям». Заболевание, в отличие от симптомов болезни, это «то, что создает лечащий врач, переосмысливая симптомы с точки зрения теории расстройства». В западной медицине это обычно означает установление биологической дисфункции, которая предположительно вызывает симптомы, описанные пациентом.
Как только мы признаем, что культурные смыслы ключевым образом влияют на то, как мы ощущаем симптомы и справляемся с ними, становится очевидно, что в практике западной медицины существует фундаментальная проблема. Американская медицина занимается преимущественно заболеванием и уделяет мало внимания симптомам болезни (плохому самочувствию) пациента. Едва ли единодушное стремление врачей поскорее установить предполагаемые биологические дисфункции, связанные с симптомами, приводит к кардинальному расхождению между тем, чего пациент ожидает от врачей, и что он получает. Результаты недавнего опроса о степени неудовлетворенности официальной медициной свидетельствуют о том, что пациенты желают быть услышанными и чувствуют отчужденность со стороны врачей, игнорирующих их восприятие собственной болезни как не имеющее значения для лечения. В результате пациенты все чаще обращаются за помощью к «альтернативным» целителям. Неслучайно тревога и депрессия возглавляют список проблем, побуждающих людей обращаться к альтернативному лечению.
Из-за бюрократических ограничений и стремления врачей как можно быстрее диагностировать заболевание пациента, на прием у врача в Соединенных Штатах обычно отводится очень короткое время. Хотя первый визит может длиться до 30 минут, средняя продолжительность приема обычно колеблется между пятью и десятью минутами. В статье в Newsweek сообщалось, что в некоторых клиниках пациенты в среднем, как ни удивительно, проводят с психиатрами всего три минуты! В другом исследовании приводится несколько бóльшая цифра — 17 минут, тем не менее, ясно одно: врач, как правило, не заинтересован в том, чтобы выслушивать историю болезни пациента; он прислушивается только к той информации, которая помогает поставить диагноз. Фактически в самом предоставлении возможности пациенту «распространяться» о своих симптомах и ощущениях часто видят помеху для «хорошей» медицины. Историк медицины Дэвид Ротман приводит казус, случившийся с его другом-врачом. Доктор обследует пациента стетоскопом, тот пытается задать ему вопрос. Не подумав, доктор, в общем, сострадательный и чуткий, говорит пациенту: «Замолчите же, чтобы я смог вас послушать».
Человек, сведущий в антропологии, смотрит на диагноз и лечение совершенно иначе. С его точки зрения, нарратив болезни имеет ключевое значение, позволяет точно понять именно то, что врачи обычно оставляют без внимания, — как предписанные культурой смыслы болезни влияют на ее реальное протекание и, следовательно, вероятные реакции пациента на различные способы лечения. Восприятие пациентами собственных симптомов обусловлено теми или иными символическими системами, поэтому и предполагаемую эффективность лечения следует оценивать в культурном контексте. Такое направление мыслей представляется наиболее уместным в психиатрии, где эмоциональные переживания составляют суть проблемы и где природа заболевания особенно неуловима. Клейнман и его коллега Байрон Гуд с замечательной ясностью формулируют, чему учит нас межкультурный подход к депрессии. Опираясь на ряд исследований, они полагают следующее:
Просто неприемлемо… утверждать, будто дисфорические состояния и депрессивная болезнь во всех культурах неизменны. Когда культура рассматривается как константа… довольно легко счесть депрессию [исключительно] биологическим расстройством. <…> С этой точки зрения культура эпифеноменальна; хотя культурные различия могут иметь место, они не считаются существенными для явления как такового. Однако когда культура рассматривается как важная переменная… многие наши предположения о природе эмоций и болезни получают наглядное подтверждение. Отдельные культуры чрезвычайно сильно отличаются социальным устройством, личным восприятием и последствиями таких эмоций, как печаль, горе и гнев, таких вариантов поведения, как самоизоляция или агрессия, а также психологических характеристик, таких как пассивность и беспомощность. <…> Дисфория и даже полная потеря способности испытывать удовлетворение… может вызывать совершенно разные болезненные симптомы и последствия для страдающего ею человека. <…> Таким образом, в обществах, отличных от западного, и других культурах депрессия и дисфория не только интерпретируются иначе — они представляют собой принципиально иные формы социальной реальности.

 

Важное открытие Клейнмана и ряда других исследователей, изучавших депрессию с антропологической точки зрения, состоит в том, что в основе этого феномена лежит сложное сплетение биологических, психологических и социальных процессов. Хотя, по-видимому, действительно существует основной депрессивный синдром, который можно наблюдать в разных культурах, убедительные результаты сравнительных исследований показывают, что восприятие депрессии в них глубоко различно. Иначе говоря, депрессивные расстройства имеют как универсальные, так и специфические свойства для определенной культуры.
Психиатрия Соединенных Штатов с ее преимущественно научным уклоном, как правило, исходит из предпосылки, что единственный источник депрессивных расстройств во всем мире — биохимическая патология. Подобная точка зрения главенствует вопреки «красноречивым данным, согласно которым не существует такого явления, как депрессия исключительно по биологическим причинам». Не менее правдоподобно звучит и утверждение, что конфликты с внешним миром изменяют нашу биохимию, порождая депрессию, и тем самым представляют собой ее первостепенную причину. В настоящее время, однако, подобное заявление прозвучало бы не менее самонадеянно, как и утверждение американской медицины, будто депрессивные расстройства имеют исключительно биологическое происхождение. В действительности этот клубок культурных и биологических факторов распутать невозможно, и у нас, следовательно, нет веских оснований считать главной причиной депрессии ни природу, ни воспитание. Несмотря на эту эпистемологическую проблему, роль культуры и вклад социологии в понимание течения болезни по-прежнему остаются на периферии медицинской теории и практики.
Такое рассуждение указывает на значительные культурные различия в частоте проявлений, значении и восприятии психических расстройств, однако оно не опирается на конкретные примеры. Я могу сказать, например, что исторически лучший прогностический фактор частоты госпитализации в психиатрические больницы и самоубийств в Северной Америке — здоровье экономики (чем хуже экономика, тем выше коэффициент); что заболеваемость и течение шизофрении привязаны к технологическому уровню общества (чем более модернизировано общество, тем чаще случаи шизофрении, не поддающейся лечению); что диагностическая категория «нарциссическое расстройство личности», все больше распространяющаяся в Соединенных Штатах, за их пределами почти не известна; что в некоторых азиатских обществах «потеря семени» в результате ночной эякуляции воспринимается с большой тревогой и огорчением, поскольку считается, что сперма содержит «ци» — жизненную энергию, абсолютно необходимую для здоровья; что такие расстройства пищевого поведения, как анорексия и булимия, наиболее характерны для капиталистических экономик; что отсутствие радости, главный критерий депрессии в Соединенных Штатах, никто не воспримет как проблему в буддийских культурах — допустим, на Шри-Ланке; что для американских индейцев абсолютно нормально в скорби об утрате супруга слышать голоса мертвых; что во многих языках слов для обозначения тревоги и депрессии просто не существует.
В нескольких своих книгах Клейнман на примере Китая показывает, что реакция врачей и пациентов на комплекс чувств, которые американские врачи, несомненно, назвали бы депрессией, обусловлена культурными особенностями мышления. В отличие от Соединенных Штатов, в Китае депрессия — редкий диагноз. Пациентам, страдающим от сочетания таких симптомов, как тревожность, общая слабость, головные боли, боли в спине, подавленность, раздражительность, бессонница, плохой аппетит и сексуальная дисфункция, ставят диагноз «неврастения». По иронии судьбы, неврастения как диагностическая категория появилась в Соединенных Штатах и когда-то считалась «американской болезнью». Теперь же в этой стране такой диагноз практически не ставится, точно так же, как в Китае очень редко ставят диагноз «депрессия». Такой выбор диагноза объясняется культурными предпочтениями: в Китае, где психическое заболевание глубоко стигматизирует и самого больного, и его семью, врачи и пациенты предпочитают диагноз, который связывает болезнь с неврологическим, а не психическим расстройством. Иными словами, в двух разных культурах одни и те же симптомы обозначают, интерпретируют, переживают и лечат по-разному. Разумным кажется вывод: хотя китайцы и американцы номинально страдают от одних и тех же симптомов, реальность болезни у тех и других кардинально разнится.

daily.afisha.ru
 

Опубликовано Оставить комментарий

miksi ihminen menee psykoosiin?

Ihmisaivot ja -mieli ovat rakentuneet niin, että ne «sallivat» psykoosin. Siksi psykoosi on tavallaan vain osa ihmisyyttä. – Sairauden stigmaa helpottaisi se, jos meillä kaikilla olisi kokemus siitä, että periaatteessa kellä tahansa on mahdollisuus sairastua, HUS:n psykiatrian, psykoosien ja oikeuspsykiatrian linjan ylilääkäri Tuula Kieseppä kuvaa.
Se, että menee psykoosiin, on oikeastaan vain inhimillistä.

– Psykoosille altistavia tekijöitä on paljon, mutta selkeästi on niin, että ihmisaivot ja mieli ovat rakentuneet siten, että psykoosi on mahdollinen, HUS:n psykiatrian, psykoosien ja oikeuspsykiatrian linjan ylilääkäri Tuula Kieseppä kuvaa.
– Usein, kun käydään omaisten tai potilaan kanssa keskustelua siitä, mistä psykoosi johtuu, voidaan puhua siitä, että periaatteessa psykoosialttius on meillä kaikilla. Se on ihmisyyteen liittyvä asia.
Ihmisaivot ja -mieli siis «sallivat» psykoosin. Siksi psykoosi on osa ihmisyyttä.

Psykoosiin liittyy huomattava todellisuuden tajun menetys

«Psykoosi» on sanana siinä mielessä ongelmallinen, että yhtä ainoaa psykoosia ei ole. Sanaa käytetään monessa yhteydessä ja usein erilaisilla tavoilla.
– Lääketieteellisesti keskeinen asia on, että psykoosiin liittyy huomattava todellisuuden tajun menetys. Kuinka vaikea tila on? Onko se täydellinen psykoosi, niin sanottu avoin psykoosi, jossa todellisuudentajun menetys on täydellinen ja huomattava? Ihminen voi vaipua psykoosiin, jossa hän irrottautuu täysin siitä, mikä on totta, Kieseppä kuvailee.
shutterstock_1145322857

Avoimessa psykoosissa todellisuudentajun menetys on täydellinen ja huomattava. Kuvituskuva.
Psykoosiin vajonnut elää kuin omassa maailmassaan, joka koostuu muun muassa harha-ajatuksista. Silloin on vaikeaa enää erottaa, mikä on totta. Toisaalta ihminen voi kokea, että psykoosin avaama maailma on totta ja oikea, todellinen elämä valetta.
– Psykoosi sinällään ei tarkoita vaikkapa skitsofreniaa. Psykooseja esiintyy monissa tilanteissa eivätkä ne välttämättä liity pitkäkestoiseen vaikeaan psykiatriseen sairauteen, Kieseppä luettelee.

Perinnölliset tekijät vaikuttavat

Suurin riski psykooseille on nuoruusiässä; vanhuudessa taas dementia voi osaltaan edesauttaa psykoosin syntyä.
Altistavien tekijöiden lista on pitkä. Perinnölliset tekijät vaikuttavat, unettomuus pahentaa psykoottisuutta ja myös usein yhdistyy siihen. Kannabiksen käyttö lisää riskiä etenkin ihmisillä, joilla on muutenkin geneettinen alttius sairastua.
Myös esimerkiksi synnytyksen aikaisen hapenpuutteen, lapsena päähän kohdistuneiden vammojen, aliravitsemustilan ja D-vitamiinin puutteen vaikutusta on tutkittu ja ne näyttäisivät altistavan psykoosille.
– Kun taustalla on biologista alttiutta sairastua psykoosiin, niin erilaiset elämän stressitilanteet voivat toimia laukaisevina tekijöinä. Lapsuuden ja nuoruuden kaltoinkohtelun kokemukset altistavat moninaiselle psykiatriselle oireilulle, myös psykoottisille häiriöille, Kieseppä sanoo.
shutterstock_1258579804

Se, että ihminen on tavallinen nelikymppinen työssäkäyvä perheenäiti, ei välttämättä suojaa psykoosilta. Kuvituskuva.

«Tavallisuus» ei suojaa psykoosilta

Se, että ihminen on tavallinen nelikymppinen työssäkäyvä perheenäiti, ei siis välttämättä suojaa psykoosilta.
– Voisi ajatella, ettei nelikymppisellä perheenäidillä ole kovin suuri riski psykoosiin, vaan riski on aika pieni, mutta kenenkään meistä kohdalla ei voi varmasti sanoa, etteikö se voisi olla mahdollista. Esimerkiksi paranoidinen skitsofrenia alkaa yleensä vasta myöhäisemmällä iällä. Jos tällä äidillä olisi sukutaustaa ja suvussa on tätä sairautta alkanut yli 40-vuotiaana, niin kyllä se hänellekin mahdollista on, Kieseppä pohtii.
– Sairauden stigmaa helpottaisi se, jos meillä kaikilla olisi kokemus siitä, että periaatteessa kellä tahansa on mahdollisuus sairastua. Ei ole niin, että on olemassa vain tietty porukka, joka voi sairastua psykoosiin jostakin rajatusta syystä. Se on asia, joka liittyy ihmisyyteen, kuten muutkin sairaudet, jotka ihmisiä kohtaavat.
Se, että on niin sanotusti «hyvä, tavallinen veronmaksaja», ei suojaa mielenterveyden ongelmilta. Toisaalta henkilö, joka on sairastanut psykoosin, voi olla samalla lailla hyvä, tavallinen veronmaksaja.

Psykoosi on traumaattinen kokemus

Psykoosi voi liittyä myös vakavampaan psykoosisairauteen. Niitä ovat esimerkiksi skitsofrenia, skitsoaffektiivinen psykoosi ja harhaluuloisuushäiriö sekä kaksisuuntaisen mielialahäiriön tai vakavan masennuksen jotkut muodot.
– Kun ensimmäistä kertaa joutuu psykoosiin, se on hyvin traumaattinen kokemus. Siinä ei yleensä tiedä, mitä on tapahtumassa. Maailma muuttuu oudoksi ja pelottavaksi, Kieseppä sanoo.
shutterstock_1067094590

Psykoosiin vajotessaan ihminen ei yleensä tiedä, mitä on tapahtumassa. Kuvituskuva.
Toisaalta myöhemmin psykoosialtis ihminen voi oppia tunnistamaan, että hän on liukumassa harhoihin.
– Ihminen ei ole täysin psykoosissa, kun hän pystyy havainnoimaan oireita, jotka liittyvät psykoosiin. Hän pystyy tunnistamaan, että nämä eivät todennäköisesti ole totta, vaan johtuvat siitä, että minulla on alttius psykoosiin. Vaikkapa stressitilanteissa tulee ääniä tai kokemuksia siitä, että maailma on outo tai kummallinen.

Hitaasti kehittyvä psykoosi on salakavala

Yksinkertaistettuna ihminen ei siis voi olla täydessä psykoosissa, jos hän tietää olevansa psykoosissa. Jos psykoosi kehittyy nopeasti, se ei jää muiltakaan huomaamatta.
Läheiset yleensä huolestuvat, kun ihminen alkaa puhua sekavia tai uskoa asioihin, jotka muista tuntuvat käsittämättömiltä. Hitaasti kehittyvä psykoosi on salakavalampi: siinä outoja ajatuksia tai ääniä ilmaantuu vähitellen, pienin askelin.
– Ihminen ehkä tottuu niihin. Jos ei osaa puhua niistä ja hakea apua, psykoosi ehkä etenee pitkällekin, ennen kuin se huomataan. Mitä pidempään oireet kestävät, sitä vaikeampi toimintakyvyn lasku usein on. Ihminen saattaa jättäytyä pois kaveripiiristä, ei ehkä voi käydä koulussa, töissä. Paluu entiseen voi kestää kauan, Kieseppä sanoo.
– Jos ihminen ehtii mennä täyteen psykoosiin, se on yleensä aikaa, josta hän ei muistakaan ihan kaikkea. Toipumiseen menee aikaa, ja sen käsittelyyn, että voi käydä näin, että menettää kyvyn todellisuudentajuun, joka meillä normaalisti on. Se on traumaattista.
shutterstock_472990306

Hitaasti kehittyvässä psykoosissa outoja ajatuksia tai ääniä ilmaantuu vähitellen, pienin askelin. Kuvituskuva
Hitaassakaan psykoosissa ihminen ei yleensä tiedä, että on menossa psykoosiin. Maailma vain muuttuu, eikä kukaan osaa selittää, miksi.
– Ihmiselle voi tulla harha-ajatuksia, että hänellä on erityinen tehtävä, jota hänen tulee noudattaa ja tehdä, ja sitä ei ole muille paljastettu. Joskus äänetkin kieltävät kertomasta muille. Ihminen voi esimerkiksi ihmetellä, miksi minusta on tullut erityinen henkilö, johon kohdistetaan toiveita, Kieseppä sanoo.

Yleensä psykooseista toivutaan täysin

Osa tulee hoitoon myöhään. Oireita on voinut olla jopa usean vuoden ajan, mutta niistä ei ole osattu tai uskallettu puhua.
– Toivoisin, että jos esimerkiksi maailma ympärillä alkaa tuntua oudolta tai tulee ylipäätään hyvin kummallisia oireita tai itselle vieraita epätavallisia ajatuksia, niin ihminen alhaisella kynnyksellä lähtisi hakemaan apua. Välttämättä kyse ei ole mistään vakavasta, mutta varhainen selvittely auttaa mahdollisen vaikeamman oireilun nopeassa tunnistuksessa ja hoidossa, Kieseppä sanoo.
– Uskon, että mitä enemmän puhutaan ja avataan asioita, sitä enemmän häpeää voidaan vähentää ja hoitoon hakeutuminen helpottuu.
3:54

MTV

Uutiset

Tällaisia ovat psykoosin oireet.
Yleensä psykooseista toivutaan täysin. Ja vaikka ei toivuttaisi, ne eivät silti tarkoita, että elämä olisi jollakin tavalla pilalla.
– Psykoosialttiuden kanssa pystyy elämään. Sitä oppii tunnistamaan itselle tärkeitä riskitekijöitä ja keinoja, joilla voi ehkäistä sitä, ettei psykoosi pääse täydelliseksi.

 
www.mtvuutiset.fi