депрессия — Страница 36 — Жизни

Психические расстройства есть у каждого четвертого человека. Усугубляет все стигматизация, нехватка квалифицированных специалистов и отсутствие четких представлений о врачебной этике. Мы поговорили с людьми, которые столкнулись с неэтичным поведением психиатров, и узнали у эксперта, какие проблемы есть в российской психиатрии и как выбрать врача.

«У такой красивой девушки не может быть депрессии»

Мария Альтерман

Израиль, PR-менеджер, 29 лет

Впервые я попала к психиатру в армии (в Израиле женщины проходят обязательную службу. — Прим. ред.). Он говорил на иврите с тяжелым русским акцентом. Выписал мне стандартные антидепрессанты. От них были страшные побочные эффекты, но на все жалобы психиатр отвечал, что проблема во мне, а не в лекарстве. Когда я сказала, что не хочу больше его принимать, заявил, что в таком случае пишет в моем файле, что я вылечилась.

После армии я попыталась попасть к другому психиатру через больничную кассу (то есть по страховке), но там мне отказали со словами «у такой красивой девушки не может быть депрессии». Я пошла к частному врачу. Он с порога сделал вывод, что если я улыбаюсь, то «депрессией здесь и не пахнет». Поставил мне диагноз СДВГ (синдром дефицита внимания и гиперактивности) и выписал конские дозы психостимулятора. От этого препарата у меня выросла тревожность и появилась анорексия.
Спустя два года тот же психиатр вдруг спросил, почему я не на антидепрессантах. Я ответила, что он сам исключил у меня депрессию, потому что я слишком много улыбаюсь. Он посмеялся и выписал атипичные антидепрессанты (это более современные препараты, они отличаются от классических антидепрессантов по структуре и составу и, как правило, переносятся легче), которые в сочетании с психостимулятором дали тахикардию и панические атаки. Вскоре врач отменил эти лекарства, а у меня случился нервный срыв. Я попала в дневной стационар. Там израильские врачи наконец определили, что депрессия у меня с восьми лет, но в таких затяжных формах она не мешает вежливо улыбаться при знакомстве с врачом. После этого мне подобрали подходящие антидепрессанты, которые я принимаю до сих пор.
Я считаю отношение первых двух психиатров обесценивающим и безответственным: они совершенно не заботились ни о моих чувствах, ни о моем здоровье. Мне раз за разом объясняли, что у меня нет никакой депрессии. Первый врач давал всем пациентам одинаковый рецепт, а второй ставил на своих клиентах эксперименты. Сейчас мое состояние гораздо лучше, но, по мнению врачей, понадобится еще два года психотерапии и медикаментозного лечения.

«Врач заявил, что без таблеток я деградирую и становлюсь овощем»

Дарья (имя изменено по просьбе героини)

Москва, фотограф и художник, 38 лет

Моя история с психиатрией началась четыре года назад в Москве. До этого я два года ходила к психотерапевту. Однажды у меня случился ужасный любовный опыт. Мне было так плохо, что я просто плакала целыми днями. Терапевтка отправила меня к психиатру. Общаться с ним было приятно, и я подробно рассказала о своей биографии. Там и детство в сектах в 90-е, и пьяные приключения. Многим деталям он не поверил и решил, что я что‑то выдумываю. Врач спросил, кто мои любимые писатели. Я назвала Виана, Кафку, Хлебникова и Хедаята. Он пронзительно на меня посмотрел и сказал: «Своих узнаете». Когда я сказала, что в путешествиях чувствую себя лучше, чем в Москве, он заявил, что так раскрывается моя «другая личность». На этом мне диагностировали шизофрению и выписали очень много таблеток.
Диагноз стал для меня огромным ударом, но ни мне, ни окружающим не пришло в голову в нем сомневаться. Я пила прописанные нейролептики, толстела и превращалось в какое‑то абсолютно пассивное существо.
А однажды случилась трагедия. Моего папу сбила машина на переходе, и он погиб. Мой самый близкий человек в мире. У меня не было сил обновить рецепт на нейролептики, я перестала их принимать. Тогда будто облако вокруг меня рассеялось, и я снова начала все ясно чувствовать. Боль стала невыносимой. Я не могла говорить, а только лежала на диване в обнимку с папиным свитером. Мои друзья отвезли меня к психиатру (уже другому). Тот не сомневался в корректности диагноза и не допускал мысли, что можно так горевать об отце. Мне снова выписали нейролептики и антидепрессанты. Врач прямо заявил, что без таблеток я деградирую и становлюсь овощем.

Примерно в то же время я обратилась к психологу, который впервые сказал мне, что такая реакция на потерю самого близкого человека на самом деле нормальная. Я перестала принимать лекарства, начала восстанавливаться, но внезапно умерла бабушка. Я снова поддалась на уговоры друзей, для которых постоянный прием антидепрессантов был нормой. Мне посоветовали другого врача. Он убедил меня, что мы с психологом ошибаемся, а уважаемый в профессиональных кругах психиатр — нет. Выписал мне устаревший нейролептик и антидепрессанты. Но он что‑то напутал и превысил дозу антидепрессанта в четыре раза. У меня сильно упало давление, я не могла ходить. Как только снова смогла — села на поезд и уехала из Москвы.
От переезда мне стало лучше, но уверенность в диагнозе и собственной «ненормальности» осталась. Пока мне не посоветовали двух специалистов — в Петербурге и Иерусалиме. Они оба подтвердили, что медикаментозного лечения не требуется. Так два года спустя диагноз шизофрения отменили.

Жизнь свела меня с психиатром, который умеет работать с художниками. Он сказал, что если ты сломан где‑то глубоко внутри, это еще не значит, что ты болен. Просто приходится признать, что не все можно вылечить таблетками. Нам не всегда нравится, кто мы такие, но с этим можно жить.

«Вечером я обнаружила пост в ЖЖ, описывающий нашу встречу»

Вера (имя изменено по просьбе героини)

Москва, психолог, 37 лет

Впервые депрессии у меня начались в 17 лет. В 20 я обратилась к психологу. Еще через 10 лет попала к психиатру — потому что психологи не справлялись: депрессивные эпизоды случались все чаще и становились тяжелее. Поэтому я решилась пойти к врачу. Я была с ним немного знакома, у нас был один круг общения.
Прием в московской частной клинике он начал с вопроса: «Ты знакома с таким-то? Нет? А он был у меня сегодня. Просто хотел проверить, насколько мир тесен». Меня шокировало, с какой легкостью он открывает имена своих пациентов, но в ступоре я никак не отреагировала.
Затем он завел со мной психотерапевтическую беседу. Я втянулась, так как была в тяжелом состоянии и не могла сопротивляться, а он, как я теперь понимаю, вел себя очень манипулятивно. Он не задавал вопросы, а сразу что‑то про меня утверждал, будто заранее все уже решил. А когда я пыталась возразить, перебивал меня и говорил, что я веду себя пассивно-агрессивно. В какой‑то момент разговор пошел совсем не туда, мне становилось очень плохо и больно от его слов. Я его вежливо остановила, сказав, что у меня уже есть психолог. Вроде бы он нормально воспринял мои слова, и я ушла с рецептом и надеждой.
А вечером я обнаружила пост в его ЖЖ, описывающий нашу встречу. Открытый. Да, имя и возраст были изменены. Но для моих знакомых (многие из них его читали) я была вполне узнаваема. При этом он описал нашу беседу совершенно не так, как она происходила. Он выдумал продолжение диалога, которое меня якобы исцелило. Полный хеппи-энд. Я была в ярости. Не только от частичного раскрытия анонимности, а еще и от того, что он использовал мою историю для рекламы. Он написал, что помог мне, хотя на самом деле только надежда на выписанные им лекарства позволяла как‑то пережить душевный ущерб от того разговора.
Целую неделю мне пришлось с ним переписываться, добиваясь удаления поста. Я победила, он все удалил, но мне было очень плохо. После этого мы еще несколько раз переписывались, и он, кажется, искренне пытался мне помочь. Он не равнодушный человек. Просто этика отсутствует совсем.

Камилла Шамансурова

Психолог, ассистент кафедры педагогики и медицинской психологии Первого МГМУ им. И.М.Сеченова, онкопсихолог медицинского центра «Медскан»

Особенности психиатрической помощи в России влияют как на восприятие пациентом и его семьей психического заболевания, так и на саму возможность обращения к психиатру.
Во-первых, к психиатрам просто боятся идти. Бытует убеждение, что посещение и тем более лечение у этого врача повредит социальному и экономическому статусу. Например, узнают на работе и уволят. Люди боятся услышать негативные оценки от окружающих — шутки, комментарии о возможном сумасшествии. Есть и страх стать «овощем», на фоне принимаемых препаратов оказаться нефункциональным в обычной жизни: постоянно спать, не соображать, ничего не чувствовать. Предубеждения, сформированные в советский период, живы до сих пор.
Вторая проблема — доступность и подготовленность психиатрического сопровождения. Многие психические изменения связаны с соматическими (телесными) заболеваниями или предшествуют им. Однако специалистов с психиатрической подготовкой или врачей, знающих симптоматику психических изменений, не так много. Закрываются психотерапевтические отделения, что снижает возможность найти своего специалиста.
Третья проблема — медикализация и ее особенности. Пациентов с психиатрической симптоматикой часто стремятся стабилизировать медикаментозно по стандартным схемам, которые иногда могут усугублять психическое состояние. Не каждый специалист готов откорректировать схемы лечения. Привычно ссылаться на то, что отрицательное влияние препарата — это нормально, нужно просто потерпеть. Качество жизни и эмоциональные переживания пациента в этот момент игнорируются, что может привести к ухудшению психического здоровья и отказу от лечения.
Есть и другие особенности. Это низкая информированность населения о признаках психических отклонений; отделенность психиатрической помощи от психологической в системах здравоохранения и образования; сложность поиска специалистов узкого профиля, знакомых с нюансами лечения конкретного соматического заболевания и сопутствующего ему психического состояния. Психическое нездоровье часто ставится под сомнение в целях отсева потенциального обмана и из‑за того, что значимость субъективных переживаний пациента для врача низкая.

Однако я бы сказала, что невозможно делать обобщения о работе всей системы психиатрической помощи. Ситуация в регионах и городах сильно различается. Важно найти специалиста, который услышит вашу проблему и подберет подходящее вашей индивидуальной ситуации сопровождение — медикаментозное и/или психотерапевтическое.
Конечно, не все психиатры плохие. О позитивном опыте говорят меньше, чем о негативном, тем более в такой личной области. Но хороших историй, в которых врачи действительно помогают и жизнь пациента становится лучше, достаточно. Поэтому отказываться вообще от врачебной помощи и никому не доверять — точно не решение проблемы.

Советы тем, кто задумался об обращении к психиатру:

Определите желаемый результат и оцените, насколько он реалистичен. Психиатр может помочь снять физиологические симптомы, вывести из критического состояния, подкрепить медикаментами психотерапию, оценить, есть ли вообще необходимость в лекарствах или лечении в стационаре. Но ни психотерапевт, ни психиатр не могут кардинально изменить личность человека. С большинством психических расстройств можно жить и работать, если знать об их наличии у себя и предупреждать обострения. Поэтому эффективно будет ориентироваться именно на такую цель, а не пытаться полностью избавиться от своего «недуга».

Записаться к нескольким специалистам: психиатру, психоневрологу и даже обычному терапевту. Так будет больше шансов получить целостную картину.

Собрать максимум информации и быть готовым к вопросам о семейной истории болезни, наличии других заболеваний и принимаемых лекарствах. Например, нарушения в работе щитовидной железы могут спровоцировать повышенную тревожность или, наоборот, депрессию.

Ищите рекомендации от людей, которые обращались к психиатру с аналогичной ситуацией.
daily.afisha.ru

Karoliina Ahosen mielestä Suomessa ei ole syntynyt ikinä sellaista yhteiskuntapolitiikkaa, joka olisi aidosti ollut kiinnostunut tukemaan entisiä mielisairaalapotilaita osaksi yhteiskuntaa sairaaloiden alasajon jälkeen.

Hyvin voimisen ja ennaltaehkäisemisen eetos on ohjannut huomiota pois vakavasti sairaiden aseman kohentamisesta suomalaisessa mielenterveyspolitiikassa, väitöstutkija Karoliina Ahonen Helsingin yliopiston teologisesta tiedekunnasta arvioi. Mielenterveyden häiriöön sairastuneiden ihmisoikeuksia ei voi edistää, mikäli yhteiskunnan syrjäyttäviin tekijöihin ei puututa.

Karoliina Ahonen on tutkinut väitöskirjassaan suomalaisen mielenterveyspolitiikan muodostumista mielisairaaloiden lakkauttamisen jälkeen. Hän on selvittänyt, miten julkinen valta on pyrkinyt turvaamaan kansalaisten perus- ja ihmisoikeudet mielenterveystyötä ohjatessaan.
Mielisairaaloita ryhdyttiin purkamaan Suomessa 1980-luvulla kansainvälisen esimerkin mukaan. Muutos liittyi laajempaan laitoshoidon alasajoon, missä julkisia palveluita haluttiin keventää ja tehostaa. Mielisairaalat tulivat yhteiskunnalle kalliiksi. Toisaalta psykiatrinen hoito myös kehittyi sekä ihmisoikeusajattelun vahvistumisen myötä että lääketieteellisestä näkökulmasta.
– Lisäksi syntyi uudenlaisia lääkkeitä, jotka mahdollistivat avohoitoon siirtymisen, Ahonen kertoo.
Muutoksilla oli vaikutuksensa. Mielenterveyspolitiikan painopiste siirtyi vakavasti sairaiden ihmis- ja perusoikeuksien turvaamisesta koko väestön mielenterveyden ja hyvinvoinnin hallintaan.
– Suomalainen mielenterveyspolitiikka on ollut terveyden edistämiseen, ennaltaehkäisemiseen ja hoidon kehittämiseen keskittyvää hyvinvointivaltion politiikkaa. Hyvinvointivaltio tarvitsi terveitä ja työkykyisiä kansalaisia. Vakavasti sairaiden ihmis- ja perusoikeuksia ei ole onnistuttu turvaamaan palvelujärjestelmään keskittyneen kehittämistyön avulla, sillä palvelujärjestelmää on kehitetty kyvykkäille ja aktiivisille kansalaisille. Vakavasti sairaat eivät ole pystyneet hyödyntämään tällaista järjestelmää, Ahonen toteaa.

Mielenterveyden häiriöön sairastuneiden ihmisoikeuksia ei voi edistää, mikäli yhteiskunnan syrjäyttäviin tekijöihin ei puututa

Mielenterveystyön kehittämiseen liittyvät ihmisoikeuskysymykset keskittyvät Ahosen mielestä tällä hetkellä ennakkoluuloja vastaan kamppailemiseen ja asennevaikuttamiseen. Sen sijaan huomiota tulisi kiinnittää hänen mukaansa pikemminkin syrjinnän ja ihmisoikeusrikkomusten selvittämiseen ja estämiseen.
– Nyt yhdessäkään julkisen vallan poliittisessa ohjausasiakirjassa ei analysoida systemaattisesti, millaisia tuloksia mielenterveyspolitiikalla on saavutettu ja mitkä ovat konkreettiset toimenpiteet tai mitattavat tavoitteet ihmisoikeuksien turvaamiseksi.
– Esimerkiksi avohoitoa mielenterveyspolitiikan keinona ei ole kyseenalaistettu missään vaiheessa. Myöskään avohoidon alkuperäisen tavoitteen, ihmisoikeuksien vahvistamisen, toteutumista ei ole arvioitu, väittelijä sanoo.
Ahosen mukaan julkinen valta olisi voinut ohjata mielenterveyspolitiikkaa toisin. Yhteiskunnallisten tieteenalojen tutkijoiden olisi myös hänen mielestään kiinnostuttava lääketieteellisen lähestymistavan hallitsemassa mielenterveystyössä nykyistä vahvemmin siitä, miten mielenterveyden häiriöön sairastuneiden ihmis- ja perusoikeudet toteutuvat.
– Mielenterveyspolitiikan tulisi taata ihmisille resurssit yhteiskunnallisen toimijuuden toteuttamiseen sekä itsestään ja läheisistään huolen pitämiseen. Muutosta tarvitaan esimerkiksi palkkatyöstä ja yhteisöistä syrjäytymiseen sekä puutteellisiin asumisoloihin, väittelijä toteaa.
**
TM Karoliina Ahonen väittelee 10.1.2020 kello 12 Helsingin yliopiston teologisessa tiedekunnassa aiheesta «Suomalainen mielenterveyspolitiikka – Julkisen vallan ohjaus mielenterveyden häiriöön sairastuneiden ihmisoikeuksien turvaamiseksi». Väitöstilaisuus järjestetään osoitteessa Helsingin yliopiston Metsätalo-rakennuksen sali 1, Unioninkatu 40, Helsinki.
Vastaväittäjänä on professori Simo Vehmas, Tukholman yliopisto, ja kustoksena on professori Jaana Hallamaa Helsingin yliopiston teologisesta tiedekunnasta.
Väitöskirja on myös elektroninen julkaisu ja luettavissa E-thesis -palvelussa.
Väittelijän yhteystiedot: s-posti: karoliina.ahonen@helsinki.fi, @KaroliinaAhonen
www.helsinki.fi