Чем глубже чувствуешь страдание твари, тем глубже живешь – и тем полнее радость («Быть полным радости, страдания и мысли», — пела Клерхен). Я натолкнулся на странную вещь: надо просить не хлеба, а углубления чувства, — начиная со скорби; радость приходит потом, сама собой, и как-то глубже.
Скорбь вводит в лиловый сумрак, и сквозь этот фильтр, все встречное земное становится глубже и прикосновение к этой глубине – в какой-то миг – болью и счастьем. Если только удается – действительно удается – войти в царство подземных сил и прорасти из него.
В таком прорастании человек становится тем, каким он задуман: образом и подобием Бога. Но Бог выносит всю боль мира. Он топит бесконечность тьмы в бесконечности света. А человек, поднявший на плечи перекладину креста, теряет благодать и в муках испускает дух.
Я говорил одному из друзей, что после всех черных полос (иногда почти не переносимых) меня подхватывала радость; от этого, наверно, я больше чувствую себя в Моцарте, чем в Бахе; хотя в иные минуты ставлю Баха выше, и наверное, так это и есть на самом деле… Друг спросил меня: а что если бы не месяц под Котлубанью, не два месяца после смерти Иры а год или два в Освенциме? Могу ли я осудить тех, кто до конца жизни отравлен ненавистью, думает только о мести? Нет, я их понимаю: такие чувства иногда и меня захватывали – ненадолго. Потом их смывало. Могли бы они отравить меня на годы? Смог бы, сквозь Освенцим видеть Святой Дух? Смог бы – после Освенцима?
После – это проще. А если погибать там, в отчаянии, так и не увидев зари, смыкающейся с зарей? И даже увидеть – но над ямой, в которую падают доходяги? В Ерцеве белые ночи плыли над обычной жизнью лагерного поселка. Я мог глядеть в небо поверх грязи и колючей проволоки. Смог бы я так же смотреть, умирая с голоду? И не просто смотреть, а видеть?
Может быть, и даже скорее всего, — не смог бы… Но святые – могли. Максимилиан Кольбе, заменив смертника, шел в барак, где медленно умирали от жажды, как в ворота рая. И тот неизвестный цадик, которого вспомнил Антоний Блум, видел в лагере смерти видел, что зла в глубинах бытия нет, и в его душе в ответ на все муки не было зла. Святые заимствуют у Бога эту способность: видеть рай не после ада, а в самом аду. Они услышали слова Христа Силуану: Держи ум свой во аде и не отчаивайся.
Тогда не нужна надежда, не нужно завтра. Не нужно времени. Есть только вечная любовь.
Померанц Г. Записки гадкого утенка. М.-Спб, Центр гуманитарных инициатив, 2017. С. 339-340.
Говорят, что дуракам счастье. Это верно, хотя и совсем не просто. Первый смысл: в счастье есть что-то от удачи, от глупого везения. Но иная душа может и в неудачах найти себя, а быть собой – тоже счастье, великое (к сожалению – редкое) счастье. «Господи, душа сбылась. Умысел твой самый тайный», — писала невезучая Марина Цветаева. И на сто лет раньше нее – Тютчев:
Что будет завтра? Какие еще потери нам придется пережить? Как организовать свою жизнь в новой реальности? Стоит ли держаться за прошлое или начать выстраивать «свой новый мир»? Сегодня многие из нас задаются подобными вопросами. Известный психолог, один из основателей экзистенциальной психотерапии Альфрид Лэнгле предложил на этот счет свои рекомендации нашим читателям.