Иллюстрация к Шагам 5-6:
Как простить самые застарелые обиды и избавится от удушающей и отравляющей тебя ненависти. Как это помогло мне.
Вот представьте себе… Хотя, что представлять. Расскажу на себе.
У меня были (и есть, уже частично), родственники, которые с детства уверяли меня, что я исчадие ада. Это были родственники моей мамы — её брат, невестка, дедушка и бабушка. И сама мама. Очень тесная и дружная семья. Постоянно говорящая о любви ко мне.
Просто я убогенькая, с детства причиняющая им дискомфорт. Я помню это лет с четырех. Может, это было и раньше. Слишком громкая, слишком активная, слишко быстро говорю, не соглашаюсь с мнением, спорю. Моя мама осталась без их поддержки, и постоянно била меня.
Избивала.
Было за дело, но было и не за дело — например за то, что причиняю дискомфорт своей громкостью родственникам. Они, кстати, несмотря на свою уверяющую любовь ко мне, отказывались помогать маме — папа строил успешную карьер у в армии и находился в постоянных командировках. У мамы не было никакой помощи. Она растила ребенка практически в одиночестве, который болел каждые две недели и был, к том же слишком шумный. Она это не могла пережить. Она хотела другого ребенка — более покладистого, спокойного, тихого. Как моя двоюродная сестра.
Когда мне было пять лет, моя мама, проорав, что я исчадие ада и она не может жить со мной, пыталась на моих глазах покончить жить самоубийством и выброситься в окно. Я вцепилась в ее ногу, и умоляла ее не умирать, что я буду очень хорошей. Но, видимо, не стала. Избиения продолжались. До прилюдных и унижающих на улице или при близких людях, как и дома. Родственники, наблюдая издалека, считали, что это правильно и так с исчадием ада и надо. В шесть лет дедушка заявил, что такое как я когда-то поссорит всю их дружную семью.
В девять лет меня изнасиловал педофил. Потому что мама отпустила меня октябрьской осенью в девять часов вечера на улицу, забрать в школьной роще у одноклассницы линейку. Девочка не пришла, потому что ее мама не отпустила в темноту. Зато пришел хищник.
Когда я пришла домой и все рассказала маме, меня не отвели ни к психологу, ни в милицию. Мама решила, что мне будет тяжело это вспоминать при чужих людях, и в школе об этом все узнают, что причинит мне травму. Но и сама больше никогда в жизни не заговаривала со мной об этом. Когда я пришла в школ на следующий день, я поняла, что я не такая как все. Это было ужасное ощущение, будто в девять лет ты постарел лет на семьдесят. И тебе не с кем поговорить об этом.
Я рассудила все произошедшее, как то, что с плохими людьми происходят плохие вещи. И что это бог послал педофила, чтобы наказать меня. И я должна стать святой.
Мама, видимо, рассудила, что это ей бог послал педофила мне, чтобы наказать ее за причинение мне боли. И она перестала избивать меня. И изменилась сама. По-настоящему изменилась. И стала святой.
Прошли долгие годы. Мама перестала бить меня, но она и родственники продолжали косвенные нападки на меня — не такая, не так одеваюсь, не так разговариваю, не то читаю, не та походка. Доработавшись до директора по маркетингу и полчив mba в Лондоне, я пыталась участвовать во взрослых разговорах про бизнес, но постоянно слышала, что я не доросла и что я вообще могу знать об этом. Но при этом, они все постоянно уверяли меня, что у меня нет никого ближе них. Они меня любят и я самая замечательная.
Когда уже, после первого развода мне было негде жить, не возвращаясь в лоно семьи и надо было защищать диссер, я попросила дядю перекантоваться на время, пока я не найду себе съемное жилье, в одной и пяти его пустующих елитных квартир. Мне отказали. Когда я сообщила спустя какое время, узнав подспудно любимая сестра проявляла заинтересованность к моему первому мужу, рассказывая ему какое я дерьмо, и пыталась соблазнять его, о чем знала бабушка, — вся семья перестала общаться со мной и с моей мамой.
Когда заболел смертельно папа, они даже не приехали к нему в больницу. Когда я высказала претензии — они назвали меня сумасшедшей и бросили трубку.
Однако, когда заболела бабушка, они вспомнили, что есть бесплатная сиделка — моя мама. И кинулись к ней с заверениями в любви. Мама, уже будучи святой женщиной, согласилась.
Все эти годы во мне жила удушающая ненависть, которая мешала мне стать хорошей внутри самой себя. Больше всего я не могла простить обмана. Всех этих заверений в любви. Когда на самом деле….
Эта ненависть мешала мне жить, я вытесняла ее, но она бурлила во мне годами. И, конечно, она выплескивала на других. Редко, очень редко. Но когда она не выплескивалась, она пожирала меня, уверяя, что это я исчадие ада. И ныне, и присно, во веки веков. Доводя меня до депрессий и суицидов. Заверяя меня, что это или я исчадие ада и или мои родственники ими становились в моем представлении о мире.
Я нашла частичное, но недостаточное успокоение в том, что я стала красивой, эффектной, умной, успешной, счастливой. И, если мы пересекались, я хотела, чтобы они увидели, какая я стала красивая и прекрасная, и поняли, какие они дураки, и увидели на примере моей неуспешной и некрасивой сестры.
А потом я поняла одну вещь. Я хочу стать счастливой не потому, что я этого хочу, а чтобы отнять что-то у них. Например, они будут сравнивать меня с моей неуспешной и некрасивой сестрой и поймут, какими они были дураками. В этом есть что-то неправильное для меня, нездоровое, будто я мог вернуть им то зло, что они причинили и отнять у них что-то доброе для них — мечты об успехе, красоте, доброте. Как будто я все это делаю только ради того, чтобы доказать им, а не стать такой на самом деле для себя. Превратить их в исчадие ада теперь. Такая вот бескровная месть.
И еще, я заметила, что иногда, очень редко, но я срываюсь на свою любовь все моей жизни. Это удивительный человек, очень добрый и понимающий. Самый лучший мужчина на свете. Но иногда я начинаю уверять его в том, что он исчадие ада. Хотя до этого кормила его любовью, заботой, вниманием. Полностью сводя на нет все мои заверения, что я люблю его и он самый лучший. Но я действительно считаю, что он — лучший и люблю изо всех сил. Однако, такими срывами я свожу все на нет. Причиняя ему страдания.
Точно. Также. Как. Делали. Мои. Родственники.
Одной рукой кормили любовью, другой заливали за ворот страдания.
Но я поняла, что мои срывы на моего мужа на самом деле не про него. Не ему я это говорю. Не про него. Просто во мне столько боли, столько ненависти, что как переполненный сосуд — толкни его нечаянно, и он расплещется. Но все это — совсем не про него.
И я поняла, что точно также делали мои родственники. Да, они не любили меня, и не обязаны были любить. У них и с мамой были сложные отношения, а папу они моего не любили. И не обязаны были. Почему они должны были полюбить их ребенка, его маму, его отца? Где это написано? Да, они пытались построить видимость семьи. Как умели. И да, в них, и моей маме было столько ненависти и злобы — я не знаю откуда возникшей, да и не надо мне этого знать за них, что она выплескивалась на меня как на козла отпущения от любой моей крошечной провинности или просто от одного вида меня.
В каждой семье не без урода, но и в каждой семье не без козла отпущения, на которого можно свалить все свои беды, злобу и душевную неустроенность, лишь бы не сваливать на себя. Очень удобная сточная яма.
Но это все было не про меня. Про них. Как это и было со мной.
Это осознание принесло мне успокоение. Я просто перестала с ними общаться навсегда. И я простила их. Но не так, как принято — простить и полюбить. Нет, я не святая и больше не собираюсь ею становиться никогда. Я просто поняла их. И поняла себя. И отпустила от себя навсегда. И, в конце концов, я же стала успешной, и мной, красивой такими интенсивными методами благодаря желанию им что-то доказать. Теперь можно забрать это все себе. И наслаждаться этим.
Сложнее было с мамой. Я не могу перестать с ней общаться. И, хотя во мне было много злости и несогласия со всем произошедшим, ведь я, на другой руке, люблю её безумно. И у меня нет другой мамы. Любовь к матери дана нам по умолчанию по праву рождения. И это чудесное чувство. Как и отвратительна ненависть. Но я поняла, что она выплескивала на меня что-то свое, но не про меня. И она пыталась измениться. И смогла. Поэтому, чтобы избавиться и от прополотых сорняков ненависти, надо на это пустое теперь место посадить другие семена. И этими семена всегда были забота, сострадание, помощь. Но и придумать, чем мама тоже может помочь — а мама моя умелица, так что всегда можно попросить её и взамен: сделать вкусного, и сшить красивое, и смастерить. Это и есть обмен хорошим. И все можно наладить. И оно наладилось. Без камней за пазухой. И с благодарностью за дарованную мне жизнь.
Ведь жизнь у меня одна единственная, и теперь кажется самой чудесной на свете. И уже — умиротворенной.
Ведь все плохое, что мы видим в жизни от других людей — это никогда про нас. Это всегда про них. Как и наоборот.
Источник — ФБ Веры Благой
Просто я убогенькая, с детства причиняющая им дискомфорт. Я помню это лет с четырех. Может, это было и раньше. Слишком громкая, слишком активная, слишко быстро говорю, не соглашаюсь с мнением, спорю. Моя мама осталась без их поддержки, и постоянно била меня.
Избивала.
Было за дело, но было и не за дело — например за то, что причиняю дискомфорт своей громкостью родственникам. Они, кстати, несмотря на свою уверяющую любовь ко мне, отказывались помогать маме — папа строил успешную карьер у в армии и находился в постоянных командировках. У мамы не было никакой помощи. Она растила ребенка практически в одиночестве, который болел каждые две недели и был, к том же слишком шумный. Она это не могла пережить. Она хотела другого ребенка — более покладистого, спокойного, тихого. Как моя двоюродная сестра.
Когда мне было пять лет, моя мама, проорав, что я исчадие ада и она не может жить со мной, пыталась на моих глазах покончить жить самоубийством и выброситься в окно. Я вцепилась в ее ногу, и умоляла ее не умирать, что я буду очень хорошей. Но, видимо, не стала. Избиения продолжались. До прилюдных и унижающих на улице или при близких людях, как и дома. Родственники, наблюдая издалека, считали, что это правильно и так с исчадием ада и надо. В шесть лет дедушка заявил, что такое как я когда-то поссорит всю их дружную семью.
В девять лет меня изнасиловал педофил. Потому что мама отпустила меня октябрьской осенью в девять часов вечера на улицу, забрать в школьной роще у одноклассницы линейку. Девочка не пришла, потому что ее мама не отпустила в темноту. Зато пришел хищник.
Когда я пришла домой и все рассказала маме, меня не отвели ни к психологу, ни в милицию. Мама решила, что мне будет тяжело это вспоминать при чужих людях, и в школе об этом все узнают, что причинит мне травму. Но и сама больше никогда в жизни не заговаривала со мной об этом. Когда я пришла в школ на следующий день, я поняла, что я не такая как все. Это было ужасное ощущение, будто в девять лет ты постарел лет на семьдесят. И тебе не с кем поговорить об этом.
Я рассудила все произошедшее, как то, что с плохими людьми происходят плохие вещи. И что это бог послал педофила, чтобы наказать меня. И я должна стать святой.
Мама, видимо, рассудила, что это ей бог послал педофила мне, чтобы наказать ее за причинение мне боли. И она перестала избивать меня. И изменилась сама. По-настоящему изменилась. И стала святой.
Прошли долгие годы. Мама перестала бить меня, но она и родственники продолжали косвенные нападки на меня — не такая, не так одеваюсь, не так разговариваю, не то читаю, не та походка. Доработавшись до директора по маркетингу и полчив mba в Лондоне, я пыталась участвовать во взрослых разговорах про бизнес, но постоянно слышала, что я не доросла и что я вообще могу знать об этом. Но при этом, они все постоянно уверяли меня, что у меня нет никого ближе них. Они меня любят и я самая замечательная.
Когда уже, после первого развода мне было негде жить, не возвращаясь в лоно семьи и надо было защищать диссер, я попросила дядю перекантоваться на время, пока я не найду себе съемное жилье, в одной и пяти его пустующих елитных квартир. Мне отказали. Когда я сообщила спустя какое время, узнав подспудно любимая сестра проявляла заинтересованность к моему первому мужу, рассказывая ему какое я дерьмо, и пыталась соблазнять его, о чем знала бабушка, — вся семья перестала общаться со мной и с моей мамой.
Когда заболел смертельно папа, они даже не приехали к нему в больницу. Когда я высказала претензии — они назвали меня сумасшедшей и бросили трубку.
Однако, когда заболела бабушка, они вспомнили, что есть бесплатная сиделка — моя мама. И кинулись к ней с заверениями в любви. Мама, уже будучи святой женщиной, согласилась.
Все эти годы во мне жила удушающая ненависть, которая мешала мне стать хорошей внутри самой себя. Больше всего я не могла простить обмана. Всех этих заверений в любви. Когда на самом деле….
Эта ненависть мешала мне жить, я вытесняла ее, но она бурлила во мне годами. И, конечно, она выплескивала на других. Редко, очень редко. Но когда она не выплескивалась, она пожирала меня, уверяя, что это я исчадие ада. И ныне, и присно, во веки веков. Доводя меня до депрессий и суицидов. Заверяя меня, что это или я исчадие ада и или мои родственники ими становились в моем представлении о мире.
Я нашла частичное, но недостаточное успокоение в том, что я стала красивой, эффектной, умной, успешной, счастливой. И, если мы пересекались, я хотела, чтобы они увидели, какая я стала красивая и прекрасная, и поняли, какие они дураки, и увидели на примере моей неуспешной и некрасивой сестры.
А потом я поняла одну вещь. Я хочу стать счастливой не потому, что я этого хочу, а чтобы отнять что-то у них. Например, они будут сравнивать меня с моей неуспешной и некрасивой сестрой и поймут, какими они были дураками. В этом есть что-то неправильное для меня, нездоровое, будто я мог вернуть им то зло, что они причинили и отнять у них что-то доброе для них — мечты об успехе, красоте, доброте. Как будто я все это делаю только ради того, чтобы доказать им, а не стать такой на самом деле для себя. Превратить их в исчадие ада теперь. Такая вот бескровная месть.
И еще, я заметила, что иногда, очень редко, но я срываюсь на свою любовь все моей жизни. Это удивительный человек, очень добрый и понимающий. Самый лучший мужчина на свете. Но иногда я начинаю уверять его в том, что он исчадие ада. Хотя до этого кормила его любовью, заботой, вниманием. Полностью сводя на нет все мои заверения, что я люблю его и он самый лучший. Но я действительно считаю, что он — лучший и люблю изо всех сил. Однако, такими срывами я свожу все на нет. Причиняя ему страдания.
Точно. Также. Как. Делали. Мои. Родственники.
Одной рукой кормили любовью, другой заливали за ворот страдания.
Но я поняла, что мои срывы на моего мужа на самом деле не про него. Не ему я это говорю. Не про него. Просто во мне столько боли, столько ненависти, что как переполненный сосуд — толкни его нечаянно, и он расплещется. Но все это — совсем не про него.
И я поняла, что точно также делали мои родственники. Да, они не любили меня, и не обязаны были любить. У них и с мамой были сложные отношения, а папу они моего не любили. И не обязаны были. Почему они должны были полюбить их ребенка, его маму, его отца? Где это написано? Да, они пытались построить видимость семьи. Как умели. И да, в них, и моей маме было столько ненависти и злобы — я не знаю откуда возникшей, да и не надо мне этого знать за них, что она выплескивалась на меня как на козла отпущения от любой моей крошечной провинности или просто от одного вида меня.
В каждой семье не без урода, но и в каждой семье не без козла отпущения, на которого можно свалить все свои беды, злобу и душевную неустроенность, лишь бы не сваливать на себя. Очень удобная сточная яма.
Но это все было не про меня. Про них. Как это и было со мной.
Это осознание принесло мне успокоение. Я просто перестала с ними общаться навсегда. И я простила их. Но не так, как принято — простить и полюбить. Нет, я не святая и больше не собираюсь ею становиться никогда. Я просто поняла их. И поняла себя. И отпустила от себя навсегда. И, в конце концов, я же стала успешной, и мной, красивой такими интенсивными методами благодаря желанию им что-то доказать. Теперь можно забрать это все себе. И наслаждаться этим.
Сложнее было с мамой. Я не могу перестать с ней общаться. И, хотя во мне было много злости и несогласия со всем произошедшим, ведь я, на другой руке, люблю её безумно. И у меня нет другой мамы. Любовь к матери дана нам по умолчанию по праву рождения. И это чудесное чувство. Как и отвратительна ненависть. Но я поняла, что она выплескивала на меня что-то свое, но не про меня. И она пыталась измениться. И смогла. Поэтому, чтобы избавиться и от прополотых сорняков ненависти, надо на это пустое теперь место посадить другие семена. И этими семена всегда были забота, сострадание, помощь. Но и придумать, чем мама тоже может помочь — а мама моя умелица, так что всегда можно попросить её и взамен: сделать вкусного, и сшить красивое, и смастерить. Это и есть обмен хорошим. И все можно наладить. И оно наладилось. Без камней за пазухой. И с благодарностью за дарованную мне жизнь.
Ведь жизнь у меня одна единственная, и теперь кажется самой чудесной на свете. И уже — умиротворенной.
Ведь все плохое, что мы видим в жизни от других людей — это никогда про нас. Это всегда про них. Как и наоборот.
Источник — ФБ Веры Благой
