Опубликовано Оставить комментарий

Людмила Петрановская. Откуда берутся детские травмы?

На написание статьи меня вдохновило недавно полученное письмо:
«А что делать, если с довольно обширным багажом самоанализа и знаний по психологии, которые были почерпнуты, чтобы развиться в полноценную личность, я, девочка из неполной семьи с разными родительскими проблемами, в итоге когда стала создавать семью, оказалась по уши в психологических переживаниях, да настолько, что если я начну их прорабатывать и осмыслять, я просто буквально начну выть, и буду выть довольно долго, пока не расслабится какой-то комок внутри, от того, что я не имею права так выть, потому что никто в общем-то не виноват.

И со стороны все хорошо, и в реальности все, слава Богу, хорошо, и у меня все молодцы и умницы, просто я хожу, вроде тоже с виду хорошая, а внутри, кажется, если начать хотя бы думать на эту тему, я развалюсь на кусочки. Просто я простила, приняла, почитаю родителей, стараюсь быть хорошей мамой, женой, дочерью. Это все роли какие-то для меня новые и не имеющие того, что я могу соотнести с ними. То есть я теоретизирую в них. «…»

Но иногда бывает все равно такое чувство, что я вытеснила проблему, такую от которой хочется рычать и швырять предметы, но сил на это нет и скорее всего, я осознав ее и втеснив обратно — тресну и развалюсь».
В случаях, подобных описанному выше, речь идет о старой травме или не о конкретной травме, а о длительном страдании в прошлом, с которым человек (обычно ребенок) ничего не мог поделать, кроме как отложить в дальний угол души и постараться сделать вид, что его не было и или оно совсем не мешает.
Давайте разберемся, почему такое происходит. Ведь те или иные травматические события были в жизни каждого ребенка, от чего зависит, останется ли «комок внутри»?
Сравним две ситуации.
Обе они начинаются с того, что ребенок переживает сильный стресс, например, к нему пристал в лифте незнакомый человек, очень напугал и обидел, ребенок еле вырвался и убежал.
В первом случае он прибежал домой, там была, например, мама. Увидев, в каком состоянии ребенок, она немедленно спросила, что случилось, крепко обняла, позвонила в милицию и папе. Нападавшего вскоре задержали.
Родители были весь вечер с ребенком, обнимали, дали выплакаться, поили чаем, налили теплую ванну, укачали на руках. При этом, что важно, сами, хоть и переживали, но не разваливались, не падали с сердечным приступом, не теряли голову и самообладание.
После этого некоторое время ребенка провожали в школу и из школы, пока он не успокоился, обсудили подробно, что делать в подобных случаях, потребовали установить камеру в подъезде или еще как-то позаботились о его безопасности.
В другом случае ребенок прибежал, а дома никого нет. Он позвонил родителям, они сказали, что заняты. Или не позвонил, потому что они запрещают звонить. Или они вообще неизвестно где ходят.
Он сидел один, его трясло, он пытался взять себя в руки. Когда они пришли домой, то были явно раздражены, сказали «опять из-за тебя проблемы» или вообще сказали, что сам виноват — нечего шляться где ни попадя, лучше б уроки делал.
Или у него не родители, а одна мама, такая слабая, всегда больная и несчастная, что он не стал ничего рассказывать, и постарался не плакать, чтобы ее не пугать.
Травма одна и та же, последствия скорее всего будут разные.
В первом случае ребенок получил в ситуации стресса всю возможную защиту и заботу. Выражаясь умным психологическим словом, его «контейнировали», то есть создали для него безопасный кокон, своеобразную психологическую «пещеру», где он смог отдаться чувствам.
На время переживания стресса у ребенка была возможность целиком переложить на родителей заботу о своей безопасности, о своем поведении, он не должен был сканировать внешний мир и контролировать себя, смог отдаться переживанию полностью. Он не должен был «брать себя в руки» — они его взяли в руки.
Помните, классический сюжет голливудских боевиков: юную деву похищают злодеи, ее папа или молодой человек ее спасает. Все время, пока длится фильм, дева в плену у злодеев демонстрирует чудеса стойкости, она не теряет присутствия духа, обдумывает планы бегства, или как минимум троллит негодяев. Опасность не позволяет ей «нюни распускать», в ее крови — гормоны стресса, она борется за свою жизнь, отложив чувства на потом.
Наконец, папа или бой-френд, покрошив злодеев на винегрет, сквозь огонь, взрывы и падающие металлоконструкции пробивается к деве и заключает ее в объятия. И что же она делает, наша храбрая и стойкая героиня? Конечно, рыдает, уткнувшись в его могучую грудь и всхлипывая. Она вмиг становится беспомощным ребенком, и это очень правильно, это лучшая профилактика посттравматического синдрома.
Как только появилось кому контейнировать — сразу перестать «держать себя в руках», интенсивно выплакать стресс и размякнуть в надежных объятиях. Мощная теплая волна окситоцина смоет стресс, сосуды и мышцы расслабятся (ах, какой поцелуй в финале). Завтра дева будет как новенькая, царапины заживут, а психотерапевты ей не понадобятся.
Другое дело наш ребенок из второго случая. Он не дождался контейнирования. Ему отказали в защите и заботе. Испытывая сильный стресс, он должен был по-прежнему рассчитывать на себя, сам следить за своей безопасностью, а то и заботиться о ком-то другом (вариант с беспомощной мамой).
Он не мог позволить себе расслабиться, демобилизоваться. Он должен был «держать себя в руках «но — увы — для него разрешения ситуации не наступило, никто его не обнял, поэтому пришлось так и продолжать «держать себя» самому.
Ребенок был вынужден отодвинуть в сторону свои чувства, а вернуть их себе не смог, как если бы он так и остался в руках злодея, хотя в реальности спасся.
Произошло «запечатывание « травматического опыта, он остался в психике, как невытащенная заноза. И теперь будет болеть — иногда тихонько ныть, а иногда что-то за нее заденет (чем-то похожая ситуация, человек, роль), и станет больно так, что взвоешь.
Понятно, что травма может быть не разовой, а многократно длительно повторяющейся, например, постоянно ссорящиеся родители, или отвергающие, или вечно отсутствующие.
Так вот, если очень коротко, то суть психотерапии состоит в том, чтобы хотя бы теперь дать человеку опыт этого самого контейнирования. Чтобы он мог к своей старой занозе вернуться и вынуть ее.
Понятно, что в ситуации двух взрослых незнакомых людей — клиента и терапевта — да еще когда один из них с многолетним опытом «сам, все сам, никто не поможет», это не происходит так легко и быстро, как у спасенной девушки с папой. Контейнер приходится выстраивать, нужно время, чтобы человек в него поверил.
Этому служит собственно технология работ: и сеттинг (определенные время и место работы), и контракт, который задает границы и безопасность, подчеркивает уважение к клиенту, и определенная манера общения с клиентом, безопасная и поддерживающая, и сама личность терапевта, как человека, во-первых, взрослого, во-вторых, умеющего находиться в контакте со своими чувствами, не выпадать в диссоциацию, быть проводником по опасным территориям внутреннего мира.
В групповой терапии контейнером служит и группа, чувство поддержки и близости других людей (часто такая работа оказывается более интенсивной и эффективной, потому что хорошо работающая группа — ну очень мощный контейнер, удержит даже самые сильные чувства).
При этом могут применяться или не применяться техники, интенсифицирующие поиск «занозы». Именно этим прежде всего отличаются краткосрочная терапия, когда поиск ведется активно и с «приемчиками», от длительной, когда строится контейнер, идет неспешное течение мыслей и чувств, и рано или поздно клиент на занозу все равно наткнется.Но главное все равно контейнер, без него хоть обсыпь клиента техниками, толку не будет. Должно возникнуть вот это самое чувство безопасности, принятия, доверия, при котором я могу быть таким, какой я есть, не бояться, не «держать себя в руках», позволить другому человеку побыть со мной, позаботиться о моей безопасности, когда мне плохо.
Тогда в какой-то момент может произойти отреагирование — с болью и слезами, иногда действительно с трудом, воем и стоном, а иногда тихо и как-то вдруг, заноза вытаскивается, запертые чувства освобождаются, узел внутри развязывается, разом или постепенно.
После этого травма переходит в опыт, о нем уже можно думать и вспоминать без острой боли, анализировать, осваивать новые, недоступные прежде способы поведения, разбирать запутанные отношения, узнавать себя нового, более целого и живого.
Люди часто рассказывают, как потом, уже не в кабинете психолога, а через дни или недели, они вдруг плачут от радости, от острого чувства жизни, силы, свободы, любви к себе и к миру. Хотя после особо больших заноз иногда остаются шрамы.
Это все, конечно, легче написать, чем прожить в реальности, потому что за годы заноза обычно обрастает всяческими еще слоями: и гневом, и виной, и обесцениванием, и всякими идеями и концепциями про «я просто такой», и бравадой «ну и что, нас бьют, а мы крепчаем», все это необходимо понемногу разгрести.Сколько уйдет времени на создание контейнера, разгребание наростов и поиск занозы — зависит от много чего. И от того, насколько давно и умело человек занозы в себе носит, и от того, насколько его уже приперло и он больше не согласен так жить.
И от умений терапевта и продуманности способов создания контейнера. И от личности терпевта, от его способности сочувствовать и от его самообладания при встрече со страданием. Иногда все получается с первых минут. Иногда нужны недели и месяцы.
Конечно, довериться, стать уязвимым перед чужим человеком, довольно страшно и рискованно, именно поэтому существует довольно строгая этика психотерапии, правила, обеспечивающие безопасность клиента. Но без риска и уязвимости быть живым невозможно, так уж устроено.
Вот это, если коротко, самая суть, мой ответ на вопрос, почему все же не получается самому по книжкам. Потому что нужен контейнер, хоть ты как. Без него можно создать еще одну защитную корочку на занозе, иногда такую искусную, что прям почти и незаметно ничего. А вытащить — только с контейнером.
Если заноза не очень болит, можно, конечно, и с ней жить. Совсем все до единой все равно не убрать, я не верю в «полную проработанность «и никогда не работаю с невнятным запросом типа «меня ничего особо не беспокоит, но вдруг я чего не замечаю».
Не болит — и ладно, иногда занозы сами рассасываются как-то постепенно. Если в целом все нормально с вашей способностью жить, любить, работать, управлять своей жизнью, то и нечего огород городить. Мешает ли заноза жить лично вам — это только вам судить, нужно ли с ней что-то делать — ваше решение, ваша ответственность.
Может ли дать контейнирование не психолог? Конечно, может, жили ж как-то раньше без психологов.Священник может, супруг иногда, друг. Но не всякий, а только тот, с кем правда безопасно, кто не будет оценивать и воспитывать, давить и обесценивать (мол, пустяки, не бери в голову), чьи чувства вы сможете не щадить в процессе, кто сам не испугается ваших сильных чувств и не скажет «возьми себя в руки», кто совершенно точно никогда, даже в шутку или с лучшими намерениями не наступит потом на вашу больную мозоль.
Сами понимаете, это нечасто встречается. И вообще, с близкими все же не стоит злоупотреблять, ведь потом вы захотите дальше с ними жить и общаться. Не лучше ли оставить свою травму за дверями у чужого дяденьки (тетеньки)?
Еще на самом деле есть вариант работы с психологом не про прошлое, а про будущее, работа по поводу возрастных и экзистенциальных кризисов, а еще работа с актуальным конфликтом, а еще — с отношениями в семье и семейной системой, это все тоже ужасно интересно, но не сейчас.
Конечно, все это не более чем мое, довольно вольное и субъективное, описание, у коллег могут быть совсем другие мнения и метафоры на этот счет.
Опубликовано Оставить комментарий

Альфрид Лэнгле. Работай или умри. Чем вреден трудоголизм и как себя обезопасить?

Работай или умриВы не можете оторваться от работы, забываете поесть и мало спите. Возникает чувство, что жизнь проходит мимо, но иначе вы просто не умеете. Поздравляю, вы пополнили армию трудоголиков. Всемирно известный психотерапевт Альфрид Лэнгле поможет вам разобраться с этой нередкой для современного мира проблемой.
НАША ПСИХОЛОГИЯ: Из-за чего возникает трудоголизм?
АЛЬФРИД ЛЭНГЛЕ: Трудоголизм – это зависимость от работы. И возможны самые разные психологические причины такой зависимости. Например, личностные расстройства. Так, при нарциссизме человек хочет быть самым лучшим, ждет восхищения и уважения от всех. Часто такие люди – перфекционисты, они тратят много времени для достижения любой поставленной цели.
За трудоголизмом может стоять и депрессивная симптоматика. В таком случае человек постоянно чувствует себя виноватым. И чтобы освободиться от этого чувства, от ощущения собственной никчемности, он пытается всем помочь, забывая о себе. Тогда чувство вины может уменьшиться, но проблемы человека все равно не разрешаются, и он продолжает непрестанно работать…
Причиной может быть и ощущение пустоты в жизни, отсутствие смысла. И тогда трудоголик задавливает все эти неприятные чувства большой нагрузкой.
Иногда люди много работают для того, чтобы стать очень богатыми, окружить себя роскошью и элитными вещами. За этой склонностью часто стоит ощущение незащищенности, тревоги, от которой человек пытается избавиться. Виной этому может быть и недостаток самоценности, поэтому такие люди всегда доводят себя до стресса.
У человека могут быть сложности с восприятием ценностей жизни, переживанием удовольствия, и это компенсируется работой, так как в ней он видит результаты, успехи, и это приносит радость.
Вы видите, что к зависимости человека могут привести самые разные психологические причины.
НП: Как же выйти из трудоголизма?
А.Л.: Необходимо в формате психотерапии проработать причины, которые лежат в основе трудоголизма. Недостаточно просто перестать работать. Недостаточно, если партнер скажет зависимому человеку: возвращайся домой, просто будь дома со мной, давай заниматься спортом, отдыхать, развлекаться… Ведь это реальная зависимость. Представьте, если бы вы сказали алкоголику «просто перестань пить». Он, может, и сделает это на полчаса, час, может даже на вечер или день, но так или иначе вернется к спиртному.
НП: А если человек еще не настолько зависим, если у него только склонность к трудоголизму? Могут ли ему помочь близкие люди?
А.Л.: Близким людям стоит говорить с ним об этой склонности. Помогать разделять в жизни работу и отдых, создавать границу между «надо», достижениями, формальными обязательствами и просто радостью, удовольствием. Показывать человеку ценность взаимоотношений, встреч с друзьями, творчества и т. д. Вовлекать его в это.
НП: Чем люди, которые просто сильно любят свою работу, отличаются от трудоголиков?
А.Л.: Такие люди чувствуют, что любят работать и делают это с внутренним согласием. Они очень деятельные, активные, в то же время у них нет зависимости. Они могут жить ради работы, это может быть смыслом жизни. Но ключевое отличие в том, что эти люди могут выбирать, что именно они делают в данный момент!
Трудоголизм же означает, что человек не может остановиться и работает постоянно. А если он все же останавливается, то становится нервным, несчастным, агрессивным, не может спать, чувствует, что что-то упускает.В завершение хочу предложить нашим читателям небольшой тест, который поможет разобраться, реальна ли именно для вас проблема трудоголизма. Ответьте себе всего на один вопрос: «Зачем и как я работаю?» Подумайте, какое из описаний работы вам ближе.

  • Я работаю, ориентируясь на чувство внутреннего согласия, с полной ответственностью, осознавая смысл своей деятельности, делая выбор.
  • Скорее я работаю только ради самого факта работы, где не я выбираю свой образ жизни, а меня к этому влечет, я работаю словно на аффекте, не чувствуя связь с собой. Откровенный ответ на этот вопрос скажет вам о многом и натолкнет на размышления.

Источник: http://www.psyh.ru/rubric/5/articles/2326/?utm_source=facebook&utm_medium=statja&utm_term=trudogolizm&utm_content=rabotay+ili+umri&utm_campaign=12_2014
© Наша Психология

Опубликовано Оставить комментарий

Алёна Нагорная. Как перестать убивать своих любимых, или как отношения могут стать путём исцеления.

d0fc7b1c205c2716c598e33fe9442dcdДвое в одном уравнении

Об этом написано сотни, сотнями. Это водоворот, в который легко сорваться со скалы, на которую возносишься легко-легко. Чем гуще тень, чем гуще гуща внутри, тем грандиознее падение, тем громче грохот. Так хрустит вся эта «осознанность», все эти часы терапии, все эти откровения о себе и другом. Они, конечно, никуда не деваются, и через пару десятков минут или часов, когда можно будет взять паузу и отдышаться, всё становится понятнее, яснее, виднее — извне. Но в урагане, смерче, шторме аффекта волна накрывает следующую волну, это карусель и круговерть боли, которая никогда не заканчивается, которой нельзя выслужить себе никакого счастья, которая не трансформирует изнутри, а просто болит, болит, болит. Так болит старая непрожитая травма, в которую грохаешься с высоты десятиэтажного дома. Казалось бы, столько уже понято, проработано, пережито. Но зависимые отношения, отношения зависимости, можно только пройти — сквозь. Здесь нет обходных путей или платных проездов. Впрочем, даже дорога по прямой имеет свою высокую цену. И не всегда есть чем расплатиться.
Даже первоначальное притяжение зачастую такое — навылет, с первого взгляда, сильное, непреклонное. Конечно, это может быть действительно созвучием и синхроном, сбалансированными и гармоничными отношениями. Но это никогда не известно заранее. И без должной степени осознанности и понимания себя (себя отдельно, себя в отношениях) мы носим в себе сбитый прицел. И тогда сильная тяга, невероятная связь, острые чувства выглядят и воспринимаются как любовь.
Наш семейный терапевт на одной из сессий с улыбкой вспоминала Оруэлла.
— Вы однажды спросили, — сказал О’Брайен, — что делают в комнате сто один. Я ответил, что вы сами знаете. Это все знают. В комнате сто один — то, что хуже всего на свете. То, что хуже всего на свете, разное для разных людей. Это может быть погребение заживо, смерть на костре, или в воде, или на колу —да сто каких угодно смертей. А иногда это какая-то вполне ничтожная вещь, даже не смертельная.
Иногда это просто другой человек. Возлюбленный. Который через какое-то время, после сладкой приятной эйфории влюблённости показывает тебе собой, как зеркалом, всё то, от чего ты так долго убегал. И приходится с этим встречаться — в себе и в другом.
Есть сотни описаний этого. Проективная идентификация, созависимые отношения, дыра (пропасть, бездна) нелюбви, в которую что ни брось, всё пролетает сквозь и не насыщает ни капли. Нарциссическая травма. Комплементарные отношения, где мы — вывернутые копии друг друга. Ты — это мой внутренний я, а я — это мой внутренний ты, и мы складываемся как кусочки паззла, и проигрываем один и тот же сценарий снова и снова. Мы — сломанная пластинка. В этом море боли нет взрослых людей. В этом море боли каждый сам за себя, каждый — раненый ребенок, умирающий, ищущий, не находящий.
Дикий зверь с дырой недолюбленности внутри готов снести голову с плеч того, кто эту любовь не даёт. Кто даёт меньше. Кто даёт то, что не может быть усвоено, переварено. И где-то внутри меня маленькая девочка топает ногой. Или: маленький ребенок падает на спину и лягается. Или: злая фурия просыпается, чтобы аннигилировать и уничтожать. Иногда отношения слишком неглубоки, чтобы до этого дойти. Иногда — они начинают состоять только из этого, и не пройти дальше.

Во всём этом я хочу помнить,
что рядом тот, кто не желает мне зла,
кто так же хочет принятия и любви,
кому так же нужна поддержка и тепло.
Кому важно слышать:
я вижу тебя,
я рядом,
ты злишься на меня, но я всё равно тебя люблю,
я злюсь на тебя, но я всё так же люблю тебя,
и — даже сильнее, потому что могу показывать и это.
Я не буду сражаться с тобой, я складываю оружие, чтобы протянуть тебе руку.
Кажется, лишь так мы можем напитать свои дефициты, исцелить свои детские ранки и раны, встать на ноги и пойти (на своих ногах) дальше. Вместе — или уже нет.

На своих ногах

Во все свои отношения (а в особенно — в первый брак) мы тащим за собой все свои «хвосты»: из родительской семьи, из идеальных представлений о том, как это «должно быть», из своих незавершенных действий, из качеств других важных людей (и не всегда это такие уж приятные качества).
В современных российских реалиях (и это ужасно досадно) нет общей практики отделения от родителей, взросления, индивидуации и дифференциации. И в первый брак мы несём идею о совершенном родителе, который уж точно напитает и примет, исцелит все ранки и восполнит детские дефициты. Нужно ли говорить, что встреча с реальностью после безоблачного периода сладкой влюбленности может оказаться несколько обескураживающей.
Психологический возраст двух людей, вступающих в отношения, редко когда сильно отличается друг от друга. Особенно если это первый брак двух детей, не слишком отделившихся от родителей. Первый брак или первые отношения, в которых каждый так сильно-сильно хочет, чтобы другой просто был стабильным, был рядом, принимал и грел. Был базой, основой, опорой — для чего угодно. И сами не даём, и не получаем, и кусаем-надгрызаем друг друга больно. И в этой битве не будет выигравших, потому что это битва за то, по чьим правилам мы будем жить (классическая борьба за власть, а именно: кто останется ребёнком, а кому все-таки придется взять на себя незавидную родительскую роль). Я не хочу бороться, я складываю оружие.
Расставание, развод может стать важным процессом, ускорить или инициировать этот долгожданный процесс отделения от родительской фигуры. Даже ценой собственных отношений и собственного брака. Первого, второго или пятого — как повезёт осознаться, как повезёт пройти свою собственную инициацию.

Инициировать инициацию

Когда, после долгих лет (десятилетий?) я встала на свои ноги, я поняла, что у меня намного больше ресурсов и опор, чем я могла подумать. Само собой, они не появились разом из ниоткуда (это было бы продолжением всё той же песни), это был долгий процесс узнавания себя: кто я есть, какая я одна, каких отношений я хочу и какая в отношениях.
Для этого нужно было отделиться, совсем. Отделиться, когда пришло время. Перестать делать то, что я всегда делала, лишь бы не чувствовать свою собственную боль, не встречаться с какой-то частью себя лицом к лицу. «Перестать действовать вместо того, чтобы чувствовать» — это краткое описание выхода из зависимости, и это совсем не так просто и коротко, как произнести эту фразу. Но это процесс, у которого есть результат и результаты на протяжении всего пути.
И тогда. После круговорота этих игр и взаимодействий чувствую себя, как после крушения. Крушения старых скрипучих шаблонов, бессознательно любимых, неосознанно избираемых, словно это имело когда-нибудь какое-то отношение к «любви» или «благу». Как будто алкоголь, который выбирает алкоголик, имеет отношение к любви.
***
Отношения сами по себе перестали иметь такую ценность, как раньше. Приоритеты сдвинулись, первостепенными стали отношения с самой собой. Появились ресурсы и опоры, не просто в достаточном количестве — их действительно много. И тогда отношения — важная часть, но только часть; вся конструкция устойчива, не трещит и не ломается, если в отношениях шторм или цунами. Отношения сами по себе перестали иметь ценность, ценность имеют отношения с Мужчиной. Но я за всю свою жизнь так мало и редко была женщиной, что, конечно, я так мало и редко встречала мужчин.
Сейчас я понимаю, что хочу и могу брать свою часть ответственности в отношениях. Хочу и могу её нести. По-честному. Не сбрасывая на другого. И тогда мне важно, чтобы и партнёр рядом так мог. В этом и состоит эта взрослая равность, в этой способности брать ответственность, быть сильным. При этом не забывая о том, что мы разные. Не забывая о том, что нам не за что бороться. И что мы можем обогатить друг друга.
Сейчас я знаю, что могу на себя положиться — и могу позволить другому положиться, могу его поддержать. Но не как маленькому ребенку, а как партнеру. Порой всё это загадочным образом упирается в процесс взросления обоих. Ведь сейчас, когда я могу стоять на своих ногах и полагаться на себя, ребенок в другом мог бы подумать на минутку, что он «победил». Только больше нет этой глупой игры.
eroskosmos.org