Опубликовано Оставить комментарий

Мозг и агрессия.

Физиолог Вячеслав Дубынин о роли гипоталамуса в агрессивных реакциях, межвидовой агрессии и социальных функциях агрессивного поведения | Анатомия, Мотивация, МозгФизиолог Вячеслав Дубынин о роли гипоталамуса в агрессивных реакциях, межвидовой агрессии и социальных функциях агрессивного поведения

Агрессия переводится как «нападение, атака, активная борьба». То есть это ситуация, когда организм сражается против источника неприятностей, прежде всего, например, источника боли, и пытается уничтожить этот источник, то есть решить проблему радикально. Это довольно затратная с точки зрения энергии и потенциально опасная ситуация, поэтому, как я рассказывал в лекции о страхе, агрессия, как правило, выбирается во вторую очередь: вначале все-таки пассивно-оборонительное поведение, а если не получается, то активно-оборонительное. И если животное, даже вроде бы весьма слабое, загнать в угол, оно может начать защищаться по-серьезному. И крыса или заяц, которых загнали в какое-то замкнутое пространство, могут драться, да еще как.
Соответственно, если вы с кем-то общаетесь, пытаетесь его заставить что-то делать и как-то апеллируете к каким-то неприятным эмоциям, то будьте осторожны: вы можете перегнуть палку и вместо реакции подчинения и согласия с вашим мнением вызовете агрессивный взрыв, когда мозг переключится на другую программу. Тут уже все может пойти вразнос, потому что если уж драться, то драться по-настоящему. Хотя, действительно, еще раз повторяю, это очень затратно, травматично, поэтому на самом деле довольно часто, перед тем как пойдет настоящая агрессивная реакция, организм подает знаки: еще немного — и будет драка, осторожнее.
Поэтому, если мы смотрим на поведение рыб или рептилий, птиц, млекопитающих, мы очень часто видим так называемые угрожающие позы или угрожающую мимику. Как правило, перед тем как напасть, животное, например, пытается визуально показать, что оно большое: «Вот какой я большой и страшный, убегай, иначе будет поздно, иначе я тебя покусаю». Рыба растопыривает плавники, жаба поднимается на лапах и надувается, птицы топорщат перья, кот изгибает спину — опять же шерсть у него тоже дыбом. Кроме того, довольно часто показывается «оружие», то есть когти, зубы. Человеческая мимика агрессии тоже связана с оскаленными зубами. Это очень характерное выражение нашего лица. И агрессивная мимика относится к разряду базовых мимических выражений, таких как улыбка или гримаса боли, гримаса плача. Например, наши зрительные системы подобные сигналы опознают врожденно. Базовые мимические выражения мощно влияют на работу мозга и тут же вызывают соответствующие эмоции и соответствующие реакции. И вы этого агрессивного типа начинаете опасаться, выстраиваете свое поведение так, чтобы рассчитывать на возможность ответной агрессии и какой-то драки.
Итак, исходно агрессия появляется как один из двух видов реакции на реально или потенциально опасные события. Но дальше оказывается, что агрессия имеет тотальное значение. И поведение животных выстраивается так, что агрессия в качестве дополнения способна как бы пристегиваться к любой неудачной деятельности. Вы взаимодействуете с каким-то другим организмом, особенно если это член вашей семьи, член вашей стаи, ближайшее окружение, и что-то у вас не получается, — например, проблемы с разделением территории, еды на всех не хватило, половое поведение нарушено (вы полюбили одну и ту же девушку). В этих случаях агрессия добавляется к некой текущей программе и становится важнейшей добавкой, которая опять-таки может направлять поведение, и это уже серьезно.

В итоге оказывается, что агрессивные реакции могут сопровождать самые разные события и появляться тогда, когда человек почему-то потерпел неудачу. И в этом случае агрессия вливает дополнительную энергию в поведение, и вы, несмотря на возникшие препятствия, пытаетесь прорваться, проломить уже за счет порой достаточно деструктивных действий, и это далеко не всегда дает позитивный результат, но мы так устроены. Наш мозг так устроен, что действительно способен перескакивать на активное оборонительное поведение.За агрессию, если мы смотрим на нервные структуры, отвечает гипоталамус. Он выдает эндокринные и вегетативные реакции. Отвечает миндалина. И еще очень важным игроком в этой ситуации является так называемая поясная извилина, которая расположена на внутренней поверхности больших полушарий и занимается сопоставлением реальных и ожидаемых результатов поведения. Поясная извилина вместе с лобной корой прогнозирует наше поведение, прогнозирует последствия нашего поведения. И чем сильнее эта система развита и чем качественней она работает, тем, как правило, меньше проявления агрессивности. То есть человек все-таки оценивает последствия этих агрессивных реакций и видит, что через два или три шага все это все равно приведет к негативу, и блокирует агрессию. Но если миндалина сильнее связки «поясная извилина — лобная кора», тогда агрессии больше, и мы говорим о холерическом темпераменте. Такие люди тоже есть, и порой они нужны, потому что иногда действительно возникают ситуации, когда нужно плюнуть на опасность, на какие-то негативные последствия и все-таки проломиться в светлое будущее, хотя в данном случае риски далеко не всегда удается полностью просчитать.
Мне в этом смысле нравится фраза Наполеона. Его как-то спросили: «Император, у вас есть план битвы?» Он сказал: «Ввяжемся, а там видно будет». Такой несколько агрессивный подход к ситуации. Он, возможно, иногда оправдан, но тем не менее нужно к этому относиться с большой осторожностью.
Надо сказать, что один из великих мыслителей XX века зоопсихолог Конрад Лоренц призывал очень осторожно относиться к агрессии и считал агрессию бомбой замедленного действия, которая вложена в наш мозг, потому что в итоге агрессивные реакции способны приводить и к межличностным конфликтам, и к конфликтам на уровне государств. И все это, конечно, очень серьезно. И Лоренц говорил, что агрессия — это главная опасность для существования человечества. Поэтому все хорошо в меру. Разумная агрессия порой действительно вносит дополнительную энергию в наши дела, планы и свершения. Но избыток агрессии, как правило, деструктивен, а иногда очень деструктивен, плох и неуместен.

И раз агрессия присоединяется к разным другим поведенческим проявлениям, можно пройтись по этим проявлениям и привести несколько примеров. Скажем, материнская агрессия. Это, с одной стороны, святое дело, потому что взаимодействие «мать — дитя» — это прекрасно. С другой стороны, если вы попытаетесь причинить вред ее ребеночку, вы сразу получите такую реакцию, что мало не покажется. И все знают, что мать за своего ребенка готова буквально загрызть всех вокруг. Какая-нибудь курица, которая защищает цыплят, нападает на огромную собаку, и собака понимает, что курица будет драться до конца, и убегает, потому что в данном случае агрессия идет с такой безоглядной яростью, что даже крупное животное обращается в бегство: если ты получишь травму, то дальше-то как жить? В принципе материнская агрессия является очень четким, ярким примером.
Другой пример — это агрессия в ходе полового поведения. С агрессией мы сталкиваемся тогда, когда потребности организма не соответствуют каким-то событиям в реальной среде. Скажем, есть одна самка и несколько самцов, а дальше нужно выяснять отношения, кто сильнее. На самом деле эволюция полового поведения приводит к появлению таких ситуаций.
Дело в том, что само половое поведение изменяется в ходе развития животных так, что оно становится все сложнее, самец постепенно начинает участвовать в выращивании потомства. Половое поведение начинается с того, что животные просто при встрече спариваются, а дальше на самке забота о будущих детенышах. Но в какой-то момент оказывается, что выгодно, чтобы самец после спаривания не исчезал в тумане, а продолжал, например, охранять территорию, приносить еду. А раз вы с ним будете дальше существовать несколько недель и несколько месяцев, то неплохо бы выбрать не какого попало самца, а лучшего. Соответственно, при встрече двух полов спаривание происходит уже не мгновенно, а самка говорит: «Нет, постой-ка, дорогой. Давай-ка сделай это, это и это». К этому моменту обычно набирается еще несколько самцов, и они начинают сначала выяснять между собой отношения. И часто именно этот факт выяснения отношений для мозга самки является тем самым сигналом: «Да, вот этот самый крутой и самый лучший». Он и обусловит выбор полового партнера.
И агрессия, которая возникает при ухаживании, при так называемом турнирном поведении самцов, очень характерна. Здесь есть процедура бодания, взаимного кусания. Видно, как действительно активно-оборонительное поведение направляется уже на более отдаленную цель, на размножение, но тем не менее в поведенческом репертуаре используются те реакции, которые исходно задействованы, для того чтобы бороться с опасностью.
Надо сказать, что по ходу эволюции полового поведения, как правило, животные от прямой грызни, укусов и прочего переходят к ритуалам. Опять же на самом деле нецелесообразно травмировать друг друга, поэтому зачастую те же самые турниры самцов сводятся к тому, что выходят два самца, растопыриваются — кто больше, тот и победил. Такой бесконтактный вариант. Или, например, то же самое бодание или выяснение отношений у жирафов — это скорее армрестлинг: вы по строго установленным правилам ударяете друг в друга, жирафы сплетаются шеями, для того чтобы выяснить свои собственные возможности и вовремя уйти.
Агрессия при половом поведении, как правило, хорошо ритуализирована, для того чтобы не травмировать слабого самца, потому что слабый самец — это, как правило, просто более молодой самец. Он подрастет, и от него еще будет большая польза. А у того, который здесь и сейчас самый сильный, хорошие гены, и он достоин стать отцом детенышей. У самок в голове действительно стоят такие галочки. Как правило, если половое поведение включает подобные ритуалы и турниры, самцы оказываются весьма крупные, порой значительно крупнее самок. Классический пример — это морские львы, у которых самец в пять-десять раз больше, чем самка.
Но даже то, что мужчины крупнее женщин по размеру, — это тоже результат полового отбора. Это значит, что Homo sapiens женского пола в течение многих тысяч или миллионов лет предпочитали более крупных самцов. Возможно, даже более агрессивных. И эволюция нашего вида шла в эту сторону.
То же самое можно сказать, например, о пищевом поведении. Пища — это ресурс, который ограничен. И для того, чтобы как-то решить проблемы, животным порой приходится вступать в драку за нее. Когда это в ходе эволюции ритуализируется, это часто принимает характер так называемого территориального поведения. Происходит разделение некой доступной территории на участки, на каждом участке, например, живет один тигр, или семья волков, или стая гиен. Территориальное поведение исходно базируется на недостатке пищевых ресурсов. А разделение территории идет за счет агрессивного взаимодействия. Причем на первых уровнях эволюции агрессия настоящая, с настоящей грызней, а по мере ритуализации это становится все более бесконтактным, безобидным. И с точки зрения эволюции вида это хорошо, потому что нет дополнительного травмирования.
В этом смысле человекообразные обезьяны и, в частности, Homo sapiens, к сожалению, — это достаточно молодые биологические виды. У нас механизм ритуализации агрессии отстроен достаточно плохо. Поэтому если мы посмотрим, например, на больших шимпанзе, наших ближайших родственников, то это весьма агрессивный вид. Охраняется и защищается территория стаи, и самцы постоянно патрулируют границы территории. И если попадается, например, самец из другой стаи, то дальше будет драка, а то и вообще его насмерть убьют. Это все очень серьезно. К сожалению, в нашем человеческом мозге это все установлено всерьез. Поэтому история человечества — это история войн, история конфликтов.
Еще раз могу процитировать Конрада Лоренца, что агрессия — это бомба, заложенная в наш мозг, и к ней нужно относиться очень осторожно. В каких-то случаях она уместна, но необходим очень серьезный контроль, иначе ваше поведение окажется неэффективным и пойдет во вред не только вам, но и всем окружающим.

postnauka.ru
Опубликовано Оставить комментарий

Использование антидепрессантов на ранних сроках беременности.

Депрессия и тревожные расстройства достаточно часто встречаются у женщин в период беременности. По статистике, в США 8% – 6% женщин получали препараты антидепрессивного ряда. Лечение депрессии и тревожных расстройств во время беременности и в послеродовой период достаточно сложный, но важный процесс, так как при правильном подходе будет оказываться положительное влияние на женщину и ребёнка, а также на формирование детско-родительских отношений.
 
Однако, приём антидепрессантов в ранние сроки беременности может иметь негативное влияние на здоровье ребёнка. Некоторые антидепрессанты ассоциированы с появлением врождённых пороков сердца и других дефектов у плода. Но большинство исследований изучало лишь влияние препаратов из группы селективных ингибиторов обратного захвата серотонина (СИОЗС). Работ, посвящённых ингибиторам обратного захвата серотонина и норадреналина (ИОЗСН) и бупропиона, критически мало. При этом сложно проследить, вызваны ли врождённые пороки развития (ВПР) только лишь приёмом антидепрессантов в ранний период беременности или же имеет место быть влияние других факторов.
 
В декабре 2020 года в журнале JAMA Psychiatry было опубликовано исследование Kayla N. Anderson et all. С помощью базы данных исследования National Birth Defects Prevention Study (NBDPS) авторы изучили ассоциированность ВПР с приёмом антидепрессантов, по-возможности исключив влияние факторов окружающей среды. Они отобрали детей с ВПР, не связанных с генетическими или хромосомными нарушения. Группу контроля составили дети, родившиеся в той же местности и в том же месяце, что и соответствующие респонденты из основной группы. В период с 6-го до 24-го месяца после родов матерей опрашивали на предмет приёма флуоксетина, пароксетина, циталопрама, венлафаксина или бупропиона (о других антидепрессантах матери докладывали ранее, перед внесением информации в NBDPS) во время беременности или не позднее, чем за 3 месяца до неё. Во время разговора уточняли дозу и кратность приёма препаратов.
 
На раннем сроке беременности антидепрессивную терапии получали 1562 (5,1%) женщин из основной группы и 467 (4,1%) женщин из группы контроля. В группе контроля чаще применялись сертралин, флуоксетин, пароксетин, циталопрам, эсциталопрам, венлафаксин, бупропион. Женщины из группы контроля, принимавшие антидепрессанты, по сравнению с женщинами этой же группы, но не принимавших антидепрессанты, старше, имели лучшее образование, чаще сообщали о курении или употреблении алкоголя в ранний период беременности, уже имели по крайней мере одного ребёнка. При сравнении их с женщинами из группы контроля, получавших антидепрессанты вне раннего периода беременности, обнаружено отличие только в уровне образования.
 
При сравнении женщин, принимавших антидепрессанты в ранний период беременности, с женщинами без терапии, было обнаружено увеличение OR между приёмом пароксетина, флуоксетина, венлафаксина, бупропиона и ВПР. Эсциталопрам не выявлял такой связи.
 
Затем была исследована частота возникновения определённых видов ВПР путём её сравнения у детей матерей, принимавших антидепрессанты в раннем периоде беременности, и у матерей, находившихся на терапии вне данного периода.
 
Было проверено влияния на них внешних факторов. Авторы обнаружили,  что приём флуоксетина коррелирует с коарктацией аорты, атрезией пищевода, цитолапрама – с нарушениями предсердножелудочковой перегородки, диафрагмальной грыжей, сертралина – с диафрагмальной грыжей, пароксетина – с анэнцефалией, краниорахишизисом, гастрошизисом, бупропиона – с диафрагмальной грыжей. Эсциталопрам практически не влиял на возникновение ВПР, а венлафаксин наоборот, коррелировал со многими из них.
 
Ранее данные о связи врождённых пороков сердца с антидепрессантами были получены без учёта влияния основного заболевания матери, авторы нового исследования предполагают, что ассоциированность между данными заболеваниями и препаратами может быть не столь однозначной из-за влияния на плод состояния матери, условий, в которых она проживает.
 
Среди антидепрессантов не из ряда СИОЗС венлафаксин продемонстрировал наибольшую частоту увеличения риска возникновения внесердечных ВПР. Ранее исследования демонстрировали противоречивые результаты: некоторые из них подтверждали ассоциированность венлафаксина с многими ВПР, а некоторые напротив, не обнаруживали связи между данным препаратом и нарушениями формирования плода.
 
Новое исследование с учётом состояния матери обнаружила ассоциированность бупропиона только с диафрагмальной грыжей. Предыдущие исследования, как и в случае венлафаксина, демонстрировали противоположные результаты: в одних не было связи между препаратом и каким-либо ВПР, другие же находили корреляцию с врождёнными пороками сердца.
 
Новое исследование имело ограничения. Во-первых, у базы данных NBDPS не было цели точно установить диагноз, в рамках которого были назначены антидепрессанты. Следовательно, установить отсутствие влияния состояния матери с максимальной точностью не удалось. Во-вторых, назначение препаратов происходило не рандомно, и авторы не могли проследить, чем были обусловлены выбор препарата, снижение или увеличение  его дозировки, длительность лечения, необходимость продолжить его приём во время беременности: тяжестью состояния матери или риском рецидива.
 
Таким образом, лечение депрессии и тревожных расстройств в период беременннсти является непростой задачей. Новое исследование подчёркивает важность установления наиболее безопасных препаратов для терапии первой линии для данной группы пациентов. В настоящее время необходимо тщательно взвешивать риск и пользу приёма антидепрессантов при лечении тревожных и депрессивных расстройств у беременных.
 
Автор: Вирт К.О.
 
Источник: Kayla N. Anderson, Jennifer N. Lind, Regina M. Simeone, William V. Bobo, Allen A. Mitchell, Tiffany Riehle-Colarusso, Kara N. Polen, Jennita Reefhuis. Maternal Use of Specific Antidepressant Medications During Early Pregnancy and the Risk of Selected Birth Defects. JAMA Psychiatry.
http://psyandneuro.ru
 

Опубликовано Оставить комментарий

Мне не больно. Я — травматик.

Мне не больно. Я - травматик.У человека перенесшего, но не пережившего эмоциональную травму могут быть заблокированы, заморожены чувства. Внешне человек может выглядеть спокойным, уравновешенным, общаться с людьми, поддерживать социальные контакты. Но если присмотреться внимательно, то оказывается, близко к себе он никого не подпускает. Контакты с людьми поверхностны, глубинная потребность в близости не удовлетворяется. Легко общаясь на темы «о природе и погоде» травматик тщательно оберегает внутренний мир, соприкасающийся с темой травмы, сооружая внутри себя мощную защитную стену. Когда-то, в ситуации травмы, чувств было слишком много, интенсивность переживаний была на грани переносимости.
Каким образом это происходит? 
Травма появляется в том месте, где происходит столкновение реальности и внутренних установок, ценностей, какого либо знания о себе и мире. Травматическая реакция на событие развивается в том случае, если эту реальность невозможно принять. Либо события развиваются слишком быстро, информация и эмоции не успевают перерабытываться, либо на переработку, проживание не хватает ресурсов. В первом случае можно говорить скорее о шоковой травме, во втором вероятнее травма развития. Шоковая травма – событие, которое резко меняет жизнь человека. Изнасилование, автокатастрофа, внезапная смерть близкого человека – травмирующие события. Иногда шоковой травмой может быть и измена, развод, потеря работы – это во многом зависит от сопутствующих факторов, от той жизненной ситуации, в которой находится человек и его личностных особенностей. Травма развития – травма протяженная во времени, когда интенсивность переживаний в единицу времени может быть не высока, но накапливаясь, приводит к разрушительному эффекту.
Возникает впечатление, что «я неправильная» или «мир неправильный» – это сильнейший внутренний конфликт, который бывает очень больно и непросто прожить. Заблокировать, отщепить эмоции от себя в тот момент было необходимо для самосохранения. Человеку может даже казаться, что ничего страшного не произошло, что ситуация завершилась и все уже в прошлом и можно просто жить. Однако просто жить почему-то не получается. Периодически всплывают воспоминания, какие-то случайные события, вещи вдруг вызывают сильную эмоциональную реакцию.
Его эмоции заморожены, чувствительность снижена. Человек живет словно вполсилы, дышит верхушками легких. Не допуская глубокого вдоха, потому что это может причинить боль. И тогда кажется, что проще не чувствовать совсем, убрать эмоции из своей жизни – это своеобразная анестезия, защищающая от страха, злости, вины…
Почему это не работает? Невозможно заблокировать эмоции избирательно, нельзя отказаться от переживания злости и оставить любовь – чувства идут комплектом. Отказываясь от «плохих» мы автоматически лишаем себя хороших. Общение превращается в сухой пересказ событий жизни, иногда с оттенком цинизма. Человек обесценивает собственную боль и не замечает ее в других.
Например, пережив в детстве насилие, взрослый человек может рассуждать о пользе такого подхода к воспитанию. «Меня били, наказывали ремнем и ничего (ничего страшного) – человеком вырос. И своих детей лупить буду». Тем самым приближая насилие к норме, отрицая собственную боль и страх — невыносимые чувства в детстве.
Женщина, столкнувшаяся с грубостью и хамством, негуманным отношением медиков в родах, травмированная этим, может потом говорить: «Ничего страшного, раньше вообще в борозде рожали, а современные женщины неженками стали».
Чем же так страшно отщепление этих болезненных чувств? 
Во-первых, это существенно обедняет собственную жизнь, лишает ее красок. Делает процесс жизни механистическим, пустым.
Во-вторых, неосознанно мы все же стремимся избавиться от боли, прожить ее. Из-за этого человек может регулярно попадать в ситуации, в которых травма, так или иначе, повторяется. Это происходит неосознанно, в надежде прожить травму с другим исходом, более благополучным. И тем самым восстановить собственную целостность, вернуть себе себя.
К сожалению, чаще это приводит к ретравматизации – повторной травме «по тому же месту». Так происходит, потому что нет собственного ресурса для проживания эмоционально напряженной ситуации, сил недостаточно, нет и поддержки окружающих – они либо не знают, что травматик в ней нуждается, либо он не может ее принять, не умеет этого делать, неосознанно отвергает. Ситуацию усугубляет и то, что большая часть переживаний не только не озвучена, но и не осознана, внутренне не распознается. И кажется, что события – набор несчастливых случайностей.
Что с этим можно делать?
Травма нуждается в проработке. Причем в профессиональной.
В этой работе важно учитывать еще одну особенность травматика. Ему не больно! Точнее кажется, что ему не больно, а на самом деле боль настолько хорошо упакована. Такие клиенты легко открываются, смело идут навстречу своей боли, кажутся очень стойкими и невозмутимыми. Если чувствительности и опыта психолога не хватит, чтобы это распознать, то клиент, соприкасаясь со своим травматическим опытом, остается один, без поддержки и ресурса. Ресурс был потрачен на рассказ, на то, чтобы собраться с силами, дойти до психолога, сесть на стул и просто все изложить. Все! Запасы истощились. А со стороны может показаться, что он в норме и достаточно крепок. С учетом того, что у травматика снижена чувствительность к собственной боли, чувства заблокированы, есть вероятность попасть в ре-травму прямо в кабинете психолога.
Как это преодолеть? 
В терапии травмы важен темп сближения и постепенная наработка доверия между клиентом и психологом, что требует времени и терпения. Не стоит сразу глубоко заныривать — это бывает больно.
Если приближение к травме будет слишком интенсивное, клиент потеряет свои старые способы защиты от травмы, но не успеет нарастить новые. При том, что блокировка переживаний, эмоциональная анестезия, позволяла держать себя в рамках, не развалиться. Она защищала от лишнего внимания и ненужных вопросов. От добавочной боли. Она как корочка на ранке — защищает то нежное, что есть внутри. Сначала надо внутри окрепнуть, чтоб заживали ранки, новой кожицей обрастали, а потом уже от корочки избавляться.
Если в интенсивной работе резко лишить травмированного человека его «неправильных» защит, даже из самых благих намерений, то можно получить новую травму по старому месту. Да, иногда подход, направленный на «открыть глаза», «понять, что сам себе злобный Буратино» и прочая шоковая терапия может сработать. Но не в случае с психологической травмой. В травме только бережно, аккуратно и постепенно.
Для погружения в травмы нужны наработанные ресурсы. Одним из этих ресурсов является доверие психологу, уверенность в его компетенции и стабильности. Что не испугается, не сбежит, не бросит и верно поймет. Что не станет стыдить или винить. Как правило, такая уверенность нарабатывается не одной беседой, а в ходе некоторого количества «проверок». Не форсируя события можно сначала набраться сил, а потом соприкасаться со сложными темами. В моем опыте, чем болезненнее тема, чем она глубже, тем больше времени и внимания нужно отношениям, безопасности, доверию. Это совсем не значит, что все встречи посвящены знакомству и привыканию друг другу. Можно начинать работу с менее значимых тем – на них и проверяются отношения, стиль работы психолога, его темп, его внимание к клиенту.
Добавлю, что клиенту в работе с психологом хорошо бы еще чувствовать, прислушиваться к себе, ориентироваться на свои ощущения, учиться доверять им. Говорить о них и своих желаниях другому. Не просто выполнять задания, а с оглядкой на себя — про что они для меня, что дают, что я узнаю о себе. Прислушиваться к себе хотя бы на уровне собственного комфорта или дискомфорта – насколько это переносимо.
Проживая травматический опыт при поддержке психолога, человек освобождает огромный кусок своей души, обретает целостность. И вместе с этим существенное количество жизненной энергии. Хочется жить, любить, творить, заниматься любимыми делами. Появляются новые замыслы, идеи и силы на их воплощение. Вновь появляется чувствительность, возможность переживать эмоции, проживать их не убегая от собственных чувств во всем их разнообразии. Качественно по-другому стоятся отношения с людьми, более глубоко и интересно.
По-новому ощущается собственное тело – сильным, красивым и гармоничным. Это можно сравнить с ощущением, когда из душного помещения со спертым воздухом выходишь в сосновый бор после летней грозы. Настолько сильно меняется самоощущение при проживании травмы.
Наверное, эти приобретения стоят усилий, которые сопровождают работу с собой? Мне кажется, стоят!