Это была консультация по скайпу. Город называть не буду, но скажу, что он довольно большой. Женщина назвалась Эвелиной.
— Я давно читаю ваши материалы на «Снобе», — сказала она. — Но никогда даже и не думала с вами лично встречаться, потому что понимаю, что вы в моем случае ничем помочь не можете. Но ваш недавний материал про культуру вины и культуру совести вызвал у меня столько чувств, что я не удержалась. Простите.
— За что же тут извиняться? — удивилась я. — Это моя работа. Лучше поясните, о каком чувстве в вашем случае идет речь.
— Разумеется, о чувстве вины, — усмехнулась Эвелина. — О своей совести кто же с другими людьми разговаривает? Но вот вина — это просто мое все. Я виновата во всем и перед всеми, и практически всю жизнь только это чувство в первую голову и ощущаю.
— Расскажите подробнее и конкретнее, как вам это удается. Обычному человеку устроить свою жизнь именно таким образом непросто.
— Ничего, я вполне справляюсь. Привыкла. И всегда получалось, что эта вина именно моя, идущая изнутри. Но вот прочитала ваш материал и задумалась: а моя ли она? Наверное, надо с детства начать?
— Как вам удобнее.
— Тогда с детства. Я была больным ребенком. Без подробностей — почки и еще астигматизм, на одном глазу минус 11. То нельзя, это нельзя, это просто не могу. В садик не ходила, в школе сначала училась очень плохо, не могла приспособиться, первая учительница считала меня умственно отсталой, а вслед за ней — и весь класс. Когда спрашивала у матери: «За что они меня так?» — она отвечала: «Ты от них отличаешься». Я это понимала так: сама виновата.
Потом, уже в средней школе, я приспособилась, стала учиться лучше и даже полюбила некоторые предметы. Ходила в химический кружок, учитель меня любил, он был такой увлеченный, странноватый, как алхимик из Средневековья, руки и у меня, и у него всегда были разноцветные от реактивов. В классе меня продолжали привычно, хотя уже и не очень активно, дразнить. Мои родители развелись. Папа нашел другую женщину, мама плакала и говорила: как же она одна со мной, больной. А папа сказал: ты в нее столько в детстве вкладывалась, отказалась от того и от этого, сына мне не родила, как я хотел, а она, видишь, все равно какая-то бесперспективная…
Я, конечно, это поняла так, что в их разводе и мамином несчастье тоже я виновата. Но ведь на самом деле в какой-то степени так и было.
Потом школа закончилась, я поступила в институт химического машиностроения и училась там хорошо. На пятом курсе вышла замуж. По любви, все как положено. Но тут выяснилось, что мне из-за почек нельзя рожать. Муж сначала говорил: ничего, будем жить без детей, а потом на него семья надавила, и он сказал: прости, но семья без детей — это неправильно, а если из детского дома взять — так зачем же оно, если я сам здоров и могу своих иметь. Ну и кто тут виноват? Он ко мне всегда хорошо относился и даже плакал, когда уходил, предложил остаться друзьями, но тут уж я сама как-то не смогла.
По работе у меня все хорошо получалось — и деньги, и карьера, и уважение коллег. А потом, спустя много лет, я забеременела — в общем-то, случайно. И решила все-таки попробовать родить: медицина продвинулась, и не такие рожают.
Почти всю беременность пролежала в больнице: то почки отказывают, то сетчатка отслаивается. Однако почти доносила и родила девочку Вику. Сейчас ей 13 лет. У нее глубокая умственная отсталость, она почти не говорит, ставят ей кто аутизм, кто еще чего-нибудь, но я, если честно, уже несколько лет новых мнений не ищу, потому что какая разница. Хотите, покажу вам сейчас Вику?
Я, поколебавшись мгновение, кивнула.
— Вика, пойди сюда!
Вика темноволосая, грузная, смотрит исподлобья прямо в экран. Я приветственно машу ей рукой. Она не отзывается. Показываю большой кусок голубой бирюзы, который сама кручу в руках во время скайп-консультаций. Потом — два простых фокуса с исчезновением пальцев. И вдруг Вика улыбается совершенно фантастической большезубой улыбкой, которая буквально, ну вот просто как включившийся фонарик, на мгновение освещает ее темное лицо.
Эвелина отсылает дочь, она отходит от экрана, но явно остается где-то неподалеку — я слышу мычание и ритмичное щелканье.
— Зачем я ее рожала? Представьте, сколько раз я этот вопрос слышала. Вот, теперь она мучается, и ты с ней. Виновата, чего же. Моя мать снова замуж вышла и уехала к мужу в другой город, областной. Сказала: я столько с тобой возилась — и все без толку, даже внучку нормальную не смогла мне родить. Я с ней сейчас не общаюсь почти, только денег иногда посылаю, если получается. Все из того же чувства вины, типа с паршивой овцы хоть шерсти клок. Но и это еще не все…
— Да неужели? — не удержалась я.
— Ага, — усмехнулась Эвелина. — Меня активно осуждают не только, так сказать, нормальные люди, но и, так сказать, товарищи по несчастью. Ну те, у кого такие же больные детки.
— А эти-то почему? — изумилась я. Мне всегда казалось, что в подобных сообществах — понимание и взаимоподдержка.
— А потому что я не развиваю Вику, по их мнению. Сначала пыталась, конечно, но давно уже бросила. Не вожу к специалистам. Не прохожу всякие реабилитации. Не веду социальные сети. Она не ходит в школу, где, на мой взгляд, детей с таким уровнем поражения не учат ничему такому, что бы им пригодилось в жизни, и эта школа по сути — просто передержка. Мы с Викой не ходим на спектакли, в кафе, на балет и прочее. Я с ней гуляю по ночам или совсем рано утром, когда на детских площадках и в парке никого нет — она иногда орет, от неудобства или просто даже от радости, или хочет что-то показать, и это пугает других детей, да и взрослых тоже. Я этого не хочу. Да и ей лучше, когда вокруг спокойно. Поэтому я виновата, так как легла на дно, не привлекаю внимания общества к проблемам семей с такими детьми и не способствую своим примером развитию инклюзивной среды.
— На что вы живете? — спросила я. Картинки, проносящиеся перед моим внутренним взором, были ужасны и вызывали глубокое сострадание.
— Я работаю, — невозмутимо ответила Эвелина.
— Кем? Где? Как успеваете? (Днем сидит с умственно отсталой Викой, по ночам с ней же гуляет, где-то в промежутке — моет подъезды — такой приблизительно ужас-ужас мигом представился мне.)
— Начальником. Все та же химическая промышленность. Три дня в неделю — на производстве или в офисе, два дня — дома, онлайн, с документами. Вика обучена мне почти не мешать. Когда я на работе — с Викой няня, сиделка.
— Она справляется?
— Они часто меняются, устают. Я нахожу новых. Вике, мне кажется, это даже полезно, она учится приспосабливаться к разным людям. Как правило, это женщины из Средней Азии. Каждая чему-нибудь конкретному Вику учит — такой у нас договор. Одна научила плести косы, другая — катать такие соленые съедобные шарики. Третья — нескольким простых играм, мы теперь с Викой играем. И мести пол, и вытирать пыль, и мыть посуду — если она небьющаяся, так у Вики прямо почти хорошо получается. Полдня Вика теперь «прибирается». Результат, конечно, так себе, но я довольна. Цветы она раньше выкапывала, грызла и землю разбрасывала, а теперь — поливает их, листья тряпочкой протирает, все время сажает что-то в ящик и даже проращивает иногда. Это ее русская пожилая женщина научила, она у нас в прошлом году с осени всю зиму продержалась, пока не уехала в апреле к себе на дачу, огород сажать.
Так что скажете насчет моего чувства вины?
— Почему-то мне кажется, что вы вот прямо сейчас, буквально на моих глазах с ним разобрались.
— Угу, мне тоже что-то такое кажется. Но если здесь у нас освободилось место, то ведь есть, по вашей терминологии, еще культура совести. Как мне произвести полноценную замену?
— Совесть изнутри, в отличие от вины снаружи, и она — действенное чувство. Для начала стоит провести инвентаризацию. Есть у вас что-нибудь на той полке?
— Да, есть, — тут же кивнула Эвелина. — Только я очень сомневаюсь насчет действенности.
— Рассказывайте. Посмотрим.
— В одном из старших классов я сожгла серной кислотой красивое и дорогое пальто самой популярной девочки в нашем классе. Это была, конечно, зависть, но и месть — она возглавляла группу, для которой я много лет была таким вялым козлом отпущения.
— Вас разоблачили?
— Нет. В том-то и дело. На меня вообще никто не мог подумать. Я была тихой и безобидной. Поступок приписали классному записному хулигану. Доказать, понятное дело, ничего не смогли, но как-то его даже наказали. А я и тогда не призналась. При этом он-то мне никогда ничего не делал, он был слегка криминализированный, и я совершенно не входила в сферу его интересов. Это уже была моя подлость в ее чистом, дистиллированном виде. Но что же я могу сделать сейчас?
— Социальные сети, — сказала я. — Иногда — ужасное зло, а иногда — помощники для культуры совести.
— Я подумаю, — сказала Эвелина.
***
«Можете ли вы уделить моему случаю еще десять минут вашего времени? Это будут хорошие десять минут» — так она мне дословно написала. Я согласилась. Кто же в наше сложное время откажется от хороших десяти минут?
У Эвелининого класса есть группа во «ВКонтакте». Она туда никогда не писала, но читала, что пишут другие. Парень, бывший хулиган, в группе состоял и активно участвовал — поздравлял всех с праздниками, выкладывал фото своих машин и каких-то экстремальных развлечений. Девочки с погибшим пальто там не было. Эвелина запросила ее контакты. Ей тут же их дали. Выросшая девочка теперь живет в Канаде и поддерживает отношения с двумя подругами-одноклассницами.
Эвелина написала в группу: «Пальто и серная кислота, кто помнит, — так вот, это была я. Из зависти, злобы и подлости. Васька ни в чем не виноват. Прости, Васька. Прости, Ира».
Ваське и Ире написала в тот же день отдельно.
Васька и Ира отписались один тем же вечером, а другая — следующим утром. Тон посланий был один и тот же: «Ну и ни фига ж себе! Кто бы мог подумать! Ну, Линка, ты крутая!» Приблизительно так же откликнулись в группе другие одноклассники. Ира приписала: «Да я тогда и вправду была та еще стерва!» А Васька ожидаемо приписал в конце: «Девочки, надо чаще встречаться!»
Но самое удивительное личное послание пришло к Эвелине через два дня. Оно было от одноклассницы Лиды, которая вроде бы не имела к вышеописанной истории никакого отношения:
«Эвелина, спасибо тебе. Сложилось так, что все эти годы я знала, кто испортил Ирино пальто. Потому что я тебя там, в раздевалке, видела. Сначала я не поняла, что ты делала. А потом, конечно, сложила два и два. Почему я тебя не выдала? Это было так сильно и неожиданно. Я два дня думала о тебе. Вспоминала все с первого класса. И, наверное, в первый раз в жизни поставила себя на место другого человека. И поняла, что ты чувствовала. Это перевернуло мой мир. Я тоже поступила подло по отношению к Ваське, и сейчас это признаю. Но тогда я решила вот так. И сейчас, пожалуй, об этом не жалею. И теперь, когда ты опубликовала этот пост в группе, особенно. Этот случай очень повлиял на мою жизнь. Я стала видеть других людей, думать о чувствах, которые не очевидны, и о которых не говорят, не пишут, которыми не кичатся и не тычут в лицо. Можешь смеяться, но возможно именно благодаря тебе я сейчас работаю в помогающей организации. Я очень люблю и ценю свою работу. От других одноклассников я узнала о твоей дочери и ее проблемах. Я сейчас живу в Москве, и здесь есть некоторые возможности, о которых ты, возможно, просто не знаешь. Буду рада помочь…»
***
Все четыре поименованных участника истории (Эвелина, Ира, Лида и Вася — имена, разумеется, изменены) дали свое письменное согласие на публикацию.
Общее мнение всех четверых: к черту культуру вины, да здравствует культура совести.
Вспышка COVID-19 была объявлена Всемирной организацией здравоохранения 11 марта 2020 г. глобальной пандемией. Известные физические и психические потери от новой коронавирусной инфекции огромны. Mayopoulos et al. изучили, как пандемия в качестве стрессового фактора влияет на женщин в послеродовом периоде, и пришли к выводу, что она способствует увеличению риска развития ПТСР у родильниц.
По данным Всемирной организации здравоохранения, с послеродовой депрессией сталкиваются от 10 до 20% женщин. Если перенести эти цифры на Россию, то получится, что от такой формы депрессивного расстройства страдают порядка 100–150 тысяч женщин — население целого города вроде Электростали или Пятигорска!