Героиня этой книги, мать-одиночка Саша, довольно быстро понимает, что с ее новорожденным мальчиком что-то не так. Ей предстоит пройти все стадии принятия материнства и научиться жить не только с особенным ребенком, но и с самой собой. «Сноб» публикует отрывок из дебютного романа Маргариты Ронжиной, выходящего в конце мая в издательстве «Альпина. Проза»
Когда-то Саша была маленькая.
Мама заплетала ей косички перед садиком или расчесывала волосы перед сном. В эти чуть ли не единственные полчаса за день, когда они были наедине, мама жадно задавала вопросы о воспитателях, друзьях, впечатлениях, охотно рассказывала о своем детстве. Всегда очень прямолинейно, так, что уже взрослая Саша понимала — мама хотела не поделиться, а скорее извиниться, перед кем-то возможно собой оправдаться. Или заново отрефлексировать прошлое. Или наказать себя, задевая за живое. Или вот так, через дочь, что-то исправить. В любом случае мама рассказывала это себе. Начиналось издалека:
— У тебя есть самое-самое любимое мороженое?
— Самое-пресамое?
— Да, самое-пресамое!
— Клубничное! Нет, с шоколадной крошкой. Шоколадное! — Саша задумывалась, а потом уверенно повторяла: — Шоколадное.
— А когда я была маленькая, любила лакомку. Но ела редко. В первый раз попробовала лет в шесть. Помнишь, я рассказывала про Черное море? Так вот там в первый раз. А потом вернулась и дома откладывала деньги, копила, чтобы купить это мороженое. Но не всегда везло. Или не было копеек. Или в ближайшем киоске она заканчивалась. Пломбир был, шоколадное было, а лакомки — нет.
Мама говорила медленно, нараспев, испытывая какое-то удовольствие от ритмичности движений — расческа ходила сверху вниз по Сашиным волосам.
— У бабушки с дедушкой тоже не было денег?
— Дело не в этом. Мне всегда говорили, что правильно. Часто есть самое дорогое мороженое — было неправильно. Ну и когда мы просили на мороженое — родители привычно совали в ладошку двадцать копеек. Взрослым было некогда подумать о таких мелочах.
Мама согнулась, оказавшись у Саши перед лицом, и подмигнула. Потом вернулась к волосам, начала плести.
— Я даже врала, что мне нужно что-то для школы. А на самом деле после уроков мы с подружками ходили к киоску, покупали мороженое и долго-долго шли домой.
— Ты плохо делала. Врать некрасиво, так праба говорит.
— Ты права. Нельзя было так поступать. Я и говорю, что поступок некрасивый. Я боялась, что мне откажут, если я буду просить на мороженое. Но лакомку очень хотелось! Ну, а еще, наверное, хотелось, чтобы к моим желаниям прислушивались. Я привлекала к себе внимание как могла.
— А как? — заинтересовалась Саша.
— Вредничала и говорила наперекор родителям. Хотела, чтобы они все время уделяли только мне. А не сестре. Не маминой болезни. Не папиной рыбалке. Я была типичным младшим ребенком.
— Что такое «наперекор»?
— Мм. Это когда я предлагаю тебе шоколадное мороженое, а ты кричишь, что будешь, например, крем-брюле, хотя любишь шоколадное. И почему-то думаешь, что мне, а не тебе, будет от этого хуже.
Саша почти ничего не поняла, но мороженое из топленого молока ей не нравилось. Кто это вообще придумал?
— Крем-брюле. Бе-е.
— Вот и я о чем.
— Ну мам, я же не вредина. Не вредина!
— Конечно, нет. Ты самая лучшая, понимающая девочка. А вот я, когда была маленькая, очень любила спорить. Поворачивайся, я еще не доплела.
Саша покорялась мягкому движению рук. Что-то вспоминала.
— А почему у бабушки узелки на пальцах?
— Потому что бабушка болеет. И уже давно.
— Я не хочу, чтобы она умерла.
— Нет, — улыбалась мама, — она не умрет. У нее просто болят руки. Бабушка много работает. Учит детей и взрослых. И очень любит свою работу.
— Как и ты?
Недоплетенная косичка нечаянно дернулась.
— Да, как и я. Ты же знаешь, твоя мама работает, чтобы заработать деньги и купить много-много вкусностей.
— И велосипед?
— И велосипед!
— Но ты можешь немного меньше работать? Наверное, я смогу без велосипеда.
— Я стараюсь, но тогда нам будет нечего кушать.
— Днем я ем в садике, а вечером мне хватит каши или супа с макарошками, как бабушка готовит. А еще есть папа. Он будет покупать мне мороженое. И лакомку тебе.
Мама ничего не ответила, лишь сильнее схватилась за косичку.
— А как же велосипед на день рождения?
— Его я очень-очень хочу, — призналась Саша. — Но еще хочу чаще гулять с тобой.
Мама погладила Сашу по тугим тонким косам, по готовой к садику голове и как-то печально улыбнулась:
— А с папой?
— Конечно! С тобой и с папой.
— Хорошо, вот и пойдем в выходные гулять втроем. Я очень постараюсь.
— Правда, пойдем?
— Правда. Скоро эти непростые времена кончатся, и мы будем все вечера проводить вместе. Ведь главное то, как мы с тобой друг друга любим. Да? Потерпишь?
Саша деловито кивнула. Ей нравилось, что мама говорила с ней как со взрослой, и она старалась высказывать умные мысли.
— Да. Бабушка все время работает, ты выросла и тоже работаешь. Я все понимаю и могу побыть с папой. И с праба. Когда мы к ней поедем?
Мама вздрогнула, но быстро взяла себя в руки. Она обняла свою малышку и слишком сильно прижала ее к себе. Саше казалось, что она слышит стук раненого материнского сердца. И неожиданно решила признаться.
— Мам, я тут подумала.
— Да?
Мамины глаза тревожно забегали.
— Я все-таки выберу клубничное мороженое.
Напряжение спало, и мама, смеясь, согласилась еще до выходных пойти за розовой сладостью.
Когда-то Саше было пять. Надо было терпеть множество косичек на голове. Удивляться отношениям родителей с бабушками и дедушками. Не обращать внимания на тихий шепот мамы, что у папы «не получается, а еще некие они и постоянные угрозы», а ей «так надоело», и все переговоры, из которых становилось понятно: что-то готовится, что-то скоро изменится. А еще надо было выбирать самое-пресамое любимое мороженое.
Мир, в общем-то, уже тогда не казался простым местом.
***
(дом, три месяца после родов)
После того как Саша выписалась и вернулась домой, ее сначала обдало жаром радости, узнавания. Столько недель вынужденного отсутствия! Теперь тугое нечто должно потихоньку уйти из груди, раствориться в рутине, спасительной тяжести быта; да, отпасть неделимым куском вместе с нижним, гнойным слоем.
Она устроила день уборки: отполировала все окна, тщательно помыла темный ламинат, почистила в гостиной — зале, как называла мама, — диван, протерла пыль на видимых местах, не забираясь на балкон и в лакированный дсп-шный шкаф, полный вещей.
Вечером набрала пенную ванну, поставила сок и печенье на доску-столик и отмокала целый час — и ничего, что пузырьки полопались через десять минут, а обещанный на упаковке запах розы больше напоминал полынь. Читала книгу, найденную в кладовке что-то из маминой библиотеки Так, донельзя простой романчик, такой же, как и многочисленные больничные истрепанные, потасканные — отмеченные чаем, супами, соусами после прежних владелиц — экземпляры.
А потом стены стали давить. Саше казалось, что потолок находился чуть ли не в нескольких сантиметрах от ее головы. Через неделю ей стало казаться, что стены почти облепили ее, сдавливая все сильнее. А через две — они уже сжимали голову.
И тут она засомневалась. Хорошо ли было дома? И да и нет.
Не было:
- распорядка дня,
- требовательных взглядов медсестер,
- невозможности уединиться,
- страха.
Было:
- медленное течение жизни,
- застывшее время,
- тщетность,
- скука.
Поэтому на свой же вопрос она не могла ответить однозначно. Она окончательно замерла, одна, в своей голове. Она, запертая в своей квартире с ребенком, подчиненная его плотному расписанию кормления, принятия лекарств, купания, переодевания, его настроению, его болезни. Своему одиночеству.
Папа все чаще писал, родственники поздравляли и спрашивали о делах. Подруги звали встретиться, но она не отвечала. Марк не объявлялся.
Никого не хотелось видеть, слышать, знать. Никого из знакомых, тех, кто задают или могут задать вопросы про первые шаги в материнство — что это вообще за слово? — про состояние ребенка, про жизнь. Инна, вот она была на связи, помогала советами, подсказывала простые бытовые решения, рассказывала о Машеньке. С ней единственной остались силы общаться. Ей ничего не надо было объяснять.
Больница с калейдоскопом женщин, нетипичных детей, историй была и далеко и близко. Саше иногда казалось, что больница, эта зеленая стена и запахи всегда жили в ней. Глубоко, тайно, в полусне. И потом естественным образом вырвались наружу.
Может, она, больница, была злым сном, и вот сейчас она, Саша, проснется дома на своем ортопедическом матрасе и обнаружит огромный девятимесячный живот. Выдохнет, забудет, родит и так далее
Или вдруг — иногда и не такие бывают «вдруг» — это розыгрыш, она попала в передачу и сейчас продолжает шоу-труменовскую традицию. Она должна искать камеры, разоблачать, искать виноватых, искать смеющихся зрителей — всегда смеющихся зрителей своей бутафорской жизни.
уберите, уберите эти декорации вместе с ребенком и принесите новые, скорее, я еле терплю
И может, можно — еще и не такие бывают «можно» — получить другого ребенка. Настоящего, здорового, беспроблемного. Ее. Как бы было хорошо.
Она вздыхала.
Жила. Дни шли, а никто не приходил. Разоблачать было некого.
Оформить предзаказ на книгу можно по ссылке.
https://snob.ru/
https://snob.ru/
К сожалению, не все люди достаточно бережны к тем, кто пережил серьезную психологическую травму. Клинический психолог рассказал, к кому и как в таком случае обращаться за помощью, чтобы внезапно не столкнуться с ретравматизацией.
Психологическая травма, которую человек заработал в детстве, способна определять его привычки и поведение во взрослой жизни. Разумеется, что именно с ним стряслось, пока он сам не расскажет, мы не поймем — однако можно попробовать догадаться по косвенным признакам.
Маргарита Ронжина: «Одиночка». Дебютный роман о послеродовой депрессии