Метка: депрессия

Опубликовано от — Оставить комментарий

Мозг и агрессия.

Физиолог Вячеслав Дубынин о роли гипоталамуса в агрессивных реакциях, межвидовой агрессии и социальных функциях агрессивного поведения | Анатомия, Мотивация, МозгФизиолог Вячеслав Дубынин о роли гипоталамуса в агрессивных реакциях, межвидовой агрессии и социальных функциях агрессивного поведения

Агрессия переводится как «нападение, атака, активная борьба». То есть это ситуация, когда организм сражается против источника неприятностей, прежде всего, например, источника боли, и пытается уничтожить этот источник, то есть решить проблему радикально. Это довольно затратная с точки зрения энергии и потенциально опасная ситуация, поэтому, как я рассказывал в лекции о страхе, агрессия, как правило, выбирается во вторую очередь: вначале все-таки пассивно-оборонительное поведение, а если не получается, то активно-оборонительное. И если животное, даже вроде бы весьма слабое, загнать в угол, оно может начать защищаться по-серьезному. И крыса или заяц, которых загнали в какое-то замкнутое пространство, могут драться, да еще как.
Соответственно, если вы с кем-то общаетесь, пытаетесь его заставить что-то делать и как-то апеллируете к каким-то неприятным эмоциям, то будьте осторожны: вы можете перегнуть палку и вместо реакции подчинения и согласия с вашим мнением вызовете агрессивный взрыв, когда мозг переключится на другую программу. Тут уже все может пойти вразнос, потому что если уж драться, то драться по-настоящему. Хотя, действительно, еще раз повторяю, это очень затратно, травматично, поэтому на самом деле довольно часто, перед тем как пойдет настоящая агрессивная реакция, организм подает знаки: еще немного — и будет драка, осторожнее.
Поэтому, если мы смотрим на поведение рыб или рептилий, птиц, млекопитающих, мы очень часто видим так называемые угрожающие позы или угрожающую мимику. Как правило, перед тем как напасть, животное, например, пытается визуально показать, что оно большое: «Вот какой я большой и страшный, убегай, иначе будет поздно, иначе я тебя покусаю». Рыба растопыривает плавники, жаба поднимается на лапах и надувается, птицы топорщат перья, кот изгибает спину — опять же шерсть у него тоже дыбом. Кроме того, довольно часто показывается «оружие», то есть когти, зубы. Человеческая мимика агрессии тоже связана с оскаленными зубами. Это очень характерное выражение нашего лица. И агрессивная мимика относится к разряду базовых мимических выражений, таких как улыбка или гримаса боли, гримаса плача. Например, наши зрительные системы подобные сигналы опознают врожденно. Базовые мимические выражения мощно влияют на работу мозга и тут же вызывают соответствующие эмоции и соответствующие реакции. И вы этого агрессивного типа начинаете опасаться, выстраиваете свое поведение так, чтобы рассчитывать на возможность ответной агрессии и какой-то драки.
Итак, исходно агрессия появляется как один из двух видов реакции на реально или потенциально опасные события. Но дальше оказывается, что агрессия имеет тотальное значение. И поведение животных выстраивается так, что агрессия в качестве дополнения способна как бы пристегиваться к любой неудачной деятельности. Вы взаимодействуете с каким-то другим организмом, особенно если это член вашей семьи, член вашей стаи, ближайшее окружение, и что-то у вас не получается, — например, проблемы с разделением территории, еды на всех не хватило, половое поведение нарушено (вы полюбили одну и ту же девушку). В этих случаях агрессия добавляется к некой текущей программе и становится важнейшей добавкой, которая опять-таки может направлять поведение, и это уже серьезно.

В итоге оказывается, что агрессивные реакции могут сопровождать самые разные события и появляться тогда, когда человек почему-то потерпел неудачу. И в этом случае агрессия вливает дополнительную энергию в поведение, и вы, несмотря на возникшие препятствия, пытаетесь прорваться, проломить уже за счет порой достаточно деструктивных действий, и это далеко не всегда дает позитивный результат, но мы так устроены. Наш мозг так устроен, что действительно способен перескакивать на активное оборонительное поведение.За агрессию, если мы смотрим на нервные структуры, отвечает гипоталамус. Он выдает эндокринные и вегетативные реакции. Отвечает миндалина. И еще очень важным игроком в этой ситуации является так называемая поясная извилина, которая расположена на внутренней поверхности больших полушарий и занимается сопоставлением реальных и ожидаемых результатов поведения. Поясная извилина вместе с лобной корой прогнозирует наше поведение, прогнозирует последствия нашего поведения. И чем сильнее эта система развита и чем качественней она работает, тем, как правило, меньше проявления агрессивности. То есть человек все-таки оценивает последствия этих агрессивных реакций и видит, что через два или три шага все это все равно приведет к негативу, и блокирует агрессию. Но если миндалина сильнее связки «поясная извилина — лобная кора», тогда агрессии больше, и мы говорим о холерическом темпераменте. Такие люди тоже есть, и порой они нужны, потому что иногда действительно возникают ситуации, когда нужно плюнуть на опасность, на какие-то негативные последствия и все-таки проломиться в светлое будущее, хотя в данном случае риски далеко не всегда удается полностью просчитать.
Мне в этом смысле нравится фраза Наполеона. Его как-то спросили: «Император, у вас есть план битвы?» Он сказал: «Ввяжемся, а там видно будет». Такой несколько агрессивный подход к ситуации. Он, возможно, иногда оправдан, но тем не менее нужно к этому относиться с большой осторожностью.
Надо сказать, что один из великих мыслителей XX века зоопсихолог Конрад Лоренц призывал очень осторожно относиться к агрессии и считал агрессию бомбой замедленного действия, которая вложена в наш мозг, потому что в итоге агрессивные реакции способны приводить и к межличностным конфликтам, и к конфликтам на уровне государств. И все это, конечно, очень серьезно. И Лоренц говорил, что агрессия — это главная опасность для существования человечества. Поэтому все хорошо в меру. Разумная агрессия порой действительно вносит дополнительную энергию в наши дела, планы и свершения. Но избыток агрессии, как правило, деструктивен, а иногда очень деструктивен, плох и неуместен.

И раз агрессия присоединяется к разным другим поведенческим проявлениям, можно пройтись по этим проявлениям и привести несколько примеров. Скажем, материнская агрессия. Это, с одной стороны, святое дело, потому что взаимодействие «мать — дитя» — это прекрасно. С другой стороны, если вы попытаетесь причинить вред ее ребеночку, вы сразу получите такую реакцию, что мало не покажется. И все знают, что мать за своего ребенка готова буквально загрызть всех вокруг. Какая-нибудь курица, которая защищает цыплят, нападает на огромную собаку, и собака понимает, что курица будет драться до конца, и убегает, потому что в данном случае агрессия идет с такой безоглядной яростью, что даже крупное животное обращается в бегство: если ты получишь травму, то дальше-то как жить? В принципе материнская агрессия является очень четким, ярким примером.
Другой пример — это агрессия в ходе полового поведения. С агрессией мы сталкиваемся тогда, когда потребности организма не соответствуют каким-то событиям в реальной среде. Скажем, есть одна самка и несколько самцов, а дальше нужно выяснять отношения, кто сильнее. На самом деле эволюция полового поведения приводит к появлению таких ситуаций.
Дело в том, что само половое поведение изменяется в ходе развития животных так, что оно становится все сложнее, самец постепенно начинает участвовать в выращивании потомства. Половое поведение начинается с того, что животные просто при встрече спариваются, а дальше на самке забота о будущих детенышах. Но в какой-то момент оказывается, что выгодно, чтобы самец после спаривания не исчезал в тумане, а продолжал, например, охранять территорию, приносить еду. А раз вы с ним будете дальше существовать несколько недель и несколько месяцев, то неплохо бы выбрать не какого попало самца, а лучшего. Соответственно, при встрече двух полов спаривание происходит уже не мгновенно, а самка говорит: «Нет, постой-ка, дорогой. Давай-ка сделай это, это и это». К этому моменту обычно набирается еще несколько самцов, и они начинают сначала выяснять между собой отношения. И часто именно этот факт выяснения отношений для мозга самки является тем самым сигналом: «Да, вот этот самый крутой и самый лучший». Он и обусловит выбор полового партнера.
И агрессия, которая возникает при ухаживании, при так называемом турнирном поведении самцов, очень характерна. Здесь есть процедура бодания, взаимного кусания. Видно, как действительно активно-оборонительное поведение направляется уже на более отдаленную цель, на размножение, но тем не менее в поведенческом репертуаре используются те реакции, которые исходно задействованы, для того чтобы бороться с опасностью.
Надо сказать, что по ходу эволюции полового поведения, как правило, животные от прямой грызни, укусов и прочего переходят к ритуалам. Опять же на самом деле нецелесообразно травмировать друг друга, поэтому зачастую те же самые турниры самцов сводятся к тому, что выходят два самца, растопыриваются — кто больше, тот и победил. Такой бесконтактный вариант. Или, например, то же самое бодание или выяснение отношений у жирафов — это скорее армрестлинг: вы по строго установленным правилам ударяете друг в друга, жирафы сплетаются шеями, для того чтобы выяснить свои собственные возможности и вовремя уйти.
Агрессия при половом поведении, как правило, хорошо ритуализирована, для того чтобы не травмировать слабого самца, потому что слабый самец — это, как правило, просто более молодой самец. Он подрастет, и от него еще будет большая польза. А у того, который здесь и сейчас самый сильный, хорошие гены, и он достоин стать отцом детенышей. У самок в голове действительно стоят такие галочки. Как правило, если половое поведение включает подобные ритуалы и турниры, самцы оказываются весьма крупные, порой значительно крупнее самок. Классический пример — это морские львы, у которых самец в пять-десять раз больше, чем самка.
Но даже то, что мужчины крупнее женщин по размеру, — это тоже результат полового отбора. Это значит, что Homo sapiens женского пола в течение многих тысяч или миллионов лет предпочитали более крупных самцов. Возможно, даже более агрессивных. И эволюция нашего вида шла в эту сторону.
То же самое можно сказать, например, о пищевом поведении. Пища — это ресурс, который ограничен. И для того, чтобы как-то решить проблемы, животным порой приходится вступать в драку за нее. Когда это в ходе эволюции ритуализируется, это часто принимает характер так называемого территориального поведения. Происходит разделение некой доступной территории на участки, на каждом участке, например, живет один тигр, или семья волков, или стая гиен. Территориальное поведение исходно базируется на недостатке пищевых ресурсов. А разделение территории идет за счет агрессивного взаимодействия. Причем на первых уровнях эволюции агрессия настоящая, с настоящей грызней, а по мере ритуализации это становится все более бесконтактным, безобидным. И с точки зрения эволюции вида это хорошо, потому что нет дополнительного травмирования.
В этом смысле человекообразные обезьяны и, в частности, Homo sapiens, к сожалению, — это достаточно молодые биологические виды. У нас механизм ритуализации агрессии отстроен достаточно плохо. Поэтому если мы посмотрим, например, на больших шимпанзе, наших ближайших родственников, то это весьма агрессивный вид. Охраняется и защищается территория стаи, и самцы постоянно патрулируют границы территории. И если попадается, например, самец из другой стаи, то дальше будет драка, а то и вообще его насмерть убьют. Это все очень серьезно. К сожалению, в нашем человеческом мозге это все установлено всерьез. Поэтому история человечества — это история войн, история конфликтов.
Еще раз могу процитировать Конрада Лоренца, что агрессия — это бомба, заложенная в наш мозг, и к ней нужно относиться очень осторожно. В каких-то случаях она уместна, но необходим очень серьезный контроль, иначе ваше поведение окажется неэффективным и пойдет во вред не только вам, но и всем окружающим.

postnauka.ru
Опубликовано от — Оставить комментарий

Посттравматический стрессовый синдром.

Посттравматическое стрессовое расстройство (ПТСР)Нейроученый Джон Кристал о психопатологических репереживаниях, биологической составляющей психологической травмы и способах лечения посттравматического расстройства

Когда после тяжелых переживаний у людей наблюдаются связанные с ними трудности, мы говорим о посттравматическом стрессовом расстройстве (ПТСР). Люди могут обращать внимание на то, что мысли или воспоминания о травматическом событии врываются в их мысли, влияют на их концентрацию в течение дня и появляются как сны в ночное время. Возможны также сны наяву, причем они могут казаться настолько реальными, что человек может почувствовать, будто снова переживает тот самый травматический опыт. Иногда такое повторное переживание называется психопатологическим репереживанием.

Психопатологические репереживания

Психопатологические репереживания отличаются друг от друга и зависят от природы психологической травмы. Люди с такими репереживаниями обычно имеют самые острые симптомы посттравматического стрессового расстройства. Одна из особенностей этих переживаний — навязчивые воспоминания и мысли о полученной травме. Больные обычно вспоминают печальные события, с которыми они сталкивались в прошлом, например смерть других людей. Кроме того, это могут быть пугающие воспоминания, потому что во время получения психологической травмы человек обычно испытывает сильный страх.
Иногда воспоминания прошлого заставляют человека чувствовать вину, грусть или страх. Даже если человек не вспоминает специально, а просто сталкивается с чем-то, что напоминает ему о травме, он начинает чувствовать напряжение, тревогу и незащищенность. Например, мы часто замечаем, что солдаты, приезжающие домой из точек военных действий, постоянно волнуются и чувствуют себя неуютно в ситуациях, в которых чувствуют себя уязвимыми. Они постоянно следят за открывающимися и закрывающимися дверями и ведут себя осторожно в людных местах. Кроме того, их система возбуждения быстро активируется, они часто бывают напряжены, раздражительны, у них случаются приступы тревоги. Они могут сталкиваться с этим, даже когда не думают о травме.
Обычно психопатологические репереживания бывают кратковременными и длятся одну или две минуты. Но когда человек испытывает психопатологическое репереживание, они плохо реагируют на воздействие внешних раздражителей. Однако если вы говорите с человеком с психопатологическим репереживанием и можете вовлечь его в разговор, вы можете сделать это репереживание короче. Кроме того, есть медикаменты, такие как «Валиум», которые помогают людям расслабиться в подобных ситуациях.

Симптомы и диагностика

Основные симптомы посттравматического стрессового расстройства — это навязчивые мысли о полученной травме, гипервозбуждение, а иногда стыд, вина. Иногда люди не могут испытывать эмоции и ведут себя как роботы в повседневной жизни. Другими словами, люди не испытывают никаких эмоций или не испытывают каких-то определенных эмоций вроде удовольствия. Кроме того, им постоянно кажется, что они должны защищаться, они пребывают в состоянии тревоги, у них наблюдаются некоторые симптомы депрессии. Это основные группы симптомов посттравматического стрессового расстройства.
Было бы хорошо, если бы существовал некий биологический тест, который говорил бы нам, есть ли у человека ПТСР, без проверки симптомов. Но в целом ПТСР диагностируется путем получения от пациента всех подробностей истории, которая с ним произошла, и затем исследования истории каждого симптома.
Есть несколько критериев диагностики, и если вы наблюдаете достаточное количество симптомов, то вы можете диагностировать ПТСР. Однако есть люди, чьи расстройства не отвечают критериям диагностики, потому что у них есть не все симптомы, но тем не менее есть симптомы, связанные с ПТСР. Иногда, даже если вы не полностью отвечаете критериям диагностики, вам все равно нужна помощь, чтобы справиться с имеющимися симптомами.

История исследований

Интересно, что исследователи, опираясь на литературу, обращаясь к «Илиаде» и другим историческим источникам, доказали, что люди во все времена осознавали, что на страшный опыт человек всегда будет отвечать сильной эмоциональной реакцией. Тем не менее в качестве формального диагноза термин «посттравматическое стрессовое расстройство» появился только в 1980 году, то есть достаточно недавно с точки зрения истории психиатрии.
Во время Гражданской войны в США, Крымской войны, Первой и Второй мировых войн, корейской войны, вьетнамской войны — во всех этих событиях в начале конфликта физики, психологи или специалисты в области душевного здоровья вели себя так, как если бы они забыли весь предшествующий опыт предыдущих войн. И каждый раз по окончании одной из них проводилась клиническая экспертиза на уровне, высоком для данного исторического периода.

FAQ: Посттравматический стрессовый синдром
Во время Первой мировой войны проводилось много работ с тем, что тогда называлось окопным шоком, или травматическим неврозом. В США психиатр Абрам Кардинер много писал на эту тему, а Зигмунд Фрейд писал об этом в конце Первой мировой войны и во время Второй. Когда люди видят столько травм, начинается серьезное осмысление феномена, но, с другой стороны, кажется, что существует тенденция, что в обществе после основных травматических периодов знание о травме и ее важности постепенно утрачивается.
Тем не менее после Второй мировой войны появилось классическое исследование докторов Гринкера и Шпигеля о пилотах, которое можно считать замечательным описанием посттравматического стрессового расстройства. В конце 1950-х и в начале 1960-х годов группа психиатров занималась изучением ПТСР. Роберт Дж. Лифтон был одним из них, а также мой отец, Генри Кристал. После этого была целая группа людей, включая Мэтта Фридмана, Терри Кина, Денниса Черни и др., которая работала с ветеранами вьетнамской войны, а также многие другие исследователи со всего мира, как, например, Лео Эйтингер и Ларс Вейсет. Это поле исследований, эта проблема актуальна во всех странах, и в каждой стране есть люди, которые занимаются изучением данного феномена и вносят свой вклад в общий труд.
Одним из важных исследователей ПТСР был мой отец, Генри Кристал, который ушел из жизни в прошлом году. Он был одним из выживших в Аушвице, прошел также через другие лагеря. Когда он был освобожден из лагерей, он решил попробовать пойти в медицинскую школу. В конце концов он переехал в США со своей тетей, окончил медицинское училище, стал заниматься психиатрией и начал работать с другими выжившими в нацистских лагерях смерти. Осматривая других выживших, претендующих на пособие по инвалидности, он тщательно изучал их случаи, что и стало одним из самых ранних описаний синдрома посттравматического стрессового расстройства. Он был психоаналитиком, поэтому пытался развивать психотерапевтические подходы с психоаналитической точки зрения, которые включали в себя элементы бихевиоральной психологии, когнитивной неврологии и других дисциплинарных полей, его интересовавших. Таким образом он разработал некоторые улучшения терапии, помогающей людям с ПТСР, у которых часто наблюдались сложности с выражением эмоций и чувств.

Классификация травмы

Одним из важных результатов таких культурных опытов, как война, и других основных потрясений явилось то, что мы начали расширять оценку тех ситуаций, которые могут привести к травме (травма у взрослых, травма у детей, физическое или сексуальное насилие), или ситуаций, когда пациент является свидетелем ужасных событий и так далее. Такие образом, ПТСР охватывает в обществе не только такие социальные группы, как солдаты, для которых ПТСР является заметной проблемой.
Что часто недопонимается насчет ПТСР, так это то, что не так важно, насколько тяжелыми были произошедшие события с точки зрения другого человека. Несмотря на то, что существуют попытки классифицировать или в некотором смысле сузить тот набор событий, которые считались бы действительно травматическими, для отдельных людей причиной травмы является не столько объективная опасность события, сколько его субъективное значение. К примеру, есть ситуации, когда люди остро реагируют на то, что представляется совсем безобидным. Такое происходит, как правило, потому, что люди считают, что жизнь в том виде, в котором они ее знали, закончилась; что-то глубоко трагическое и разрушительное произошло с ними, и это воспринимается ими именно так, даже если для других все выглядит иначе.
Легко запутаться в обозначениях, поэтому целесообразно развести понятие ПТСР и другие типы реакций на стресс. Но вы можете представить, к примеру, что некоторыми людьми разрыв в романтических отношениях переживается как конец жизни в привычном для них виде. Так что, даже если событие в итоге не вызывает ПТСР, врачи научились серьезно относиться к воздействию такого рода событий на жизнь людей, и они пытаются помочь им вне зависимости от того, через какой процесс приспособления к новой ситуации они проходят.

Лечение психотерапией

Самым распространенным видом лечения ПТСР является, с одной стороны, либо психотерапия, либо психологическое консультирование, с другой стороны, применение специальных лекарств. Сегодня больше никто не принуждает людей, которые расстроены и озабочены травмой, рассказывать травматическую историю снова и снова сразу же после травматического опыта. Раньше, однако, такое практиковалось: использовалась техника «облегчения травмы» (traumatic debriefing), поскольку считалось, что если получится сделать так, чтобы люди рассказали свою историю, то последние почувствуют себя лучше. Но впоследствии было открыто, что слишком сильное настаивание и подталкивание к рассказыванию истории, как правило, лишь усиливали воспоминания и негативные реакции на травму.
В наше время существует ряд техник, использующихся для того, чтобы очень осторожно подвести людей к их воспоминаниям и разговору о них, — консультативные или психотерапевтические техники, которые очень полезны. Среди них наиболее надежными и практикуемыми являются прогрессивная экспозиционная терапия (progressive exposure therapy), коррекция когнитивных искажений (cognitive processing therapy) и десенсибилизация движением глаз (eye movement desensitization). Эти терапии имеют много общего: все они начинают с того, что приучают людей расслабляться, поскольку, чтобы эти терапии были эффективными, необходимо уметь расслабиться и быть расслабленным, когда работают с травмой. Каждая из них по-своему касается связанных с травмой воспоминаний, воспроизведения травмы и анализа тех аспектов травматической ситуации, которые люди находят наиболее трудными.
При прогрессивной экспозиционной терапии начинают с воспоминания, которое связано с травмой и при этом является наименее болезненным, и учатся расслабляться и не расстраиваться. Затем переходят к следующему моменту, который болезненнее, и так далее. В коррекции когнитивных искажений есть аналогичные процедуры, но, помимо этого, осуществляется работа, при которой пациент пытается скорректировать неверные идеи, предположения или заключения, извлеченные из травматического опыта. Например, женщина, которая подверглась сексуальному насилию, может думать, что все мужчины представляют опасность. На самом деле только некоторые мужчины опасны, и вписывание травматических идей в более адаптированный контекст является важной составляющей коррекции когнитивных искажений. Десенсибилизация движением глаз, в свою очередь, включает элементы двух других видов терапии, а также третий компонент, при котором терапевт отвлекает пациента, заставляя его двигать пальцем из одной стороны в другую и фокусироваться на движении пальца назад и вперед. Это фокусирование на пальце, который не имеет отношения к травме, — техника, помогающая некоторым людям расслабиться во время травматического воспоминания.
Есть также и другие техники, которые начинают исследоваться. Например, есть терапии, основанные на осознанности. Они представляют собой различные практики, с помощью которых люди могут научиться расслабляться и можно управлять их эмоциональными реакциями, а также многие другие терапии. При этом люди считают это и приятным, и полезным. Еще один общий аспект всех этих терапий заключается в том, что все они содержат дидактический/образовательный компонент.
В дни, когда посттравматическое стрессовое расстройство еще не было понятно, люди приходили на лечение, но совсем не понимали, что происходит, и думали, что что-то не так с их сердцем, кишечным трактом либо головой или что-то плохое происходит с ними, но они не понимали, что это. Отсутствие понимания было источником тревог и проблем. Так что когда доктора объяснили этим людям, что такое посттравматическое стрессовое расстройство и что симптомы, которые наблюдались у них, были вполне распространенными и излечимыми, то это понимание помогло людям почувствовать себя лучше.

Лечение медикаментами

В настоящее время доказательства в пользу психотерапии более убедительны, чем те, которые поддерживают медикаментозное лечение. Однако существует несколько протестированных медикаментов, показавших свою эффективность. Оба препарата, утвержденные для лечения в Соединенных Штатах, являются антидепрессантами и имеют схожий механизм действия. Они относятся к селективным ингибиторам обратного захвата серотонина, и один из них называется «Сертралин», а другой — «Пароксетин».

FAQ: Посттравматический стрессовый синдром
Это стандартные лекарства-антидепрессанты, разработанные для лечения депрессии. Они в какой-то мере воздействуют на пациентов с ПТСР и помогают многим из них. Существует также множество других родственных препаратов с относительно доказанной эффективностью. К ним относятся ингибиторы обратного захвата серотонина и норадреналина, примером которого является препарат «Венлафаксин». «Венлафаксин» исследовался для лечения ПТСР, а также проводилось несколько исследований антидепрессантов более ранних поколений, таких как «Дезипрамин», «Имипрамин», «Амитриптилин», и ингибиторов моноаминоксидазы, которые часто прописываются в Европе и других частях света.
Некоторые медикаменты, применяемые в клинической практике, не имеют достаточного количества теоретических обоснований для использования. В их число входят антипсихотические препараты второго поколения, бензодиазепины, например «Валиум», антиконвульсанты, такие как «Ламотригнин», и типичный антидепрессант «Тразодон», который нередко прописывается как снотворное. Такие лекарства служат для облегчения тревожности, повышенной возбудимости и обычно помогают пациентам лучше контролировать свои эмоции и нормализовать сон. В общем плане лекарства и психотерапия показывают одинаковую эффективность. В клинической практике зачастую можно наблюдать случаи, когда для лечения пациентов с тяжелой симптоматикой ПТСР используют и психотерапию, и медикаменты.

Банк мозговой ткани и SGK1

В последнее время наблюдалось много прорывов в исследованиях ПТСР. Один из самых волнующих среди них принадлежит доктору Рональду Думану из Йельского университета, который работал с первой коллекцией тканей мозга в области ПТСР. С медицинской точки зрения, если у пациента есть какие-то проблемы с почками, высока вероятность того, что лечащий врач хорошо в этом разбирается, так как ранее он изучал биологию почек в контексте всех возможных почечных заболеваний. Врач посмотрит на почечные клетки под микроскопом и определит, что с ними происходит.
Такой же подход был крайне эффективен и в некоторых случаях нейропсихиатрии: ученым удалось многое выяснить о биологии болезни Альцгеймера, шизофрении и депрессии в результате изучения тканей, полученных при вскрытии. Однако образцы мозговой ткани пациентов с ПТСР никогда не коллекционировали, так как это достаточно узкая область исследований.
При поддержке Департамента по делам ветеранов в 2016 году начались первые попытки сбора коллекции мозговых тканей ПТСР, а также было опубликовано первое исследование на ее основе, которое, как и ожидалось, показало, что только часть наших представлений о ПТСР верна, в то время как другая ошибочна. Мозговая ткань ПТСР рассказывает о многих интересных вещах, и есть история, которая прекрасно это иллюстрирует.
При посттравматическом стрессовом расстройстве нарушается исполнительный контроль эмоций, то есть наша способность успокаиваться после столкновения с чем-то пугающим во внешней среде. Некоторые из способов, которые мы применяем, для того чтобы успокоить себя, заключаются в отвлечении внимания. Например, когда мы говорим: «Все в порядке, не волнуйся», фронтальная кора нашего мозга отвечает за этот успокаивающий эффект. В «мозговом банке» теперь присутствует ткань из фронтальной коры ПТСР, и доктор Думан изучал уровни мРНК в этой ткани. МРНК — это продукты генов, кодирующие белки, из которых сделан наш мозг. Оказалось, что уровень мРНК под названием SGK1 был особенно низким во фронтальной коре. SGK1 никогда раньше не изучался в области ПТСР, но он в небольшой степени связан с кортизолом — гормоном стресса, который выделяется у людей во время стрессовых ситуаций.

FAQ: Посттравматический стрессовый синдром
Чтобы понять, что может означать низкий уровень SGK1, мы решили изучить стресс, и первым, что мы обнаружили, стало наблюдение, что в мозге животных, подвергаемых стрессу, понижается уровень SGK1. Вторым нашим шагом, особенно интересным, стала постановка вопроса: «Что происходит, если уровень SGK1 сам по себе низкий? Имеет ли низкий уровень SGK1 какое-то значение?» Мы вывели животных с низким уровнем SGK1 в мозге, и они оказались очень чувствительны к стрессу, как будто у них уже есть ПТСР, хотя они никогда до этого не подвергались стрессовому воздействию. Таким образом, наблюдение низкого уровня SGK1 при ПТСР и низкого уровня SGK1 у животных под воздействием стресса означает, что низкий SGK1 делает человека более тревожным.
Что же произойдет, если повысить уровень SGK1? Доктор Думан использовал специальную технику, чтобы создать такие условия и затем поддерживать высокий уровень SGK1. Оказывается, что в этом случае у животных не развивается ПТСР. Другими словами, они становятся устойчивыми к стрессу. Это дает возможность предполагать, что, возможно, одна из стратегий, которой должны придерживаться исследования ПТСР, — это поиск лекарств или других методов, например физических упражнений, которые смогут повышать уровень SGK1.

Альтернативные области исследований

Эта совершенно новая стратегия перехода от молекулярных сигналов в ткани мозга к новому лекарству никогда раньше не применялась в ПТСР, но сейчас стала осуществимой. Существует также много других захватывающих областей. Из результатов сканирования мозга мы узнаем о возможных контурах мозга, вовлеченных в ПТСР: как эти контуры искажаются, как они связаны с симптомами ПТСР (это узнается с помощью функционального нейросканирования). Из генетических исследований мы узнаем о вариациях генов, которые влияют на повышенную чувствительность к стрессу.
Например, ранее исследование предполагало, что ген серотонинового транспортера способствовал большей чувствительности детей к плохому обращению в раннем детстве и повышал шансы развития у них симптомов ПТСР и депрессии. Исследования такого типа сейчас активно проводятся на детях и взрослых, и недавно был обнаружен еще один ген, связанный с кортизолом, FKBP5, изменения в котором могут иметь отношение к ПТСР.
В частности, есть один интересный пример того, как биология переходит в новое лечение. В данный момент, в 2016 году, мы тестируем новое лекарство для ПТСР, которое использовалось для лечения депрессии и болевых синдромов, — препарат для анестезии кетамин. Пятнадцать или даже двадцать лет исследований показали, что, когда животные подвержены неконтролируемому продолжительному стрессу, со временем они начинают терять синаптические связи (соединения между нервными клетками в мозге) в мозговом контуре, отвечающем за регуляцию настроения, а также в некоторых областях, отвечающих за мышление и высшие когнитивные функции.

Один из стоящих перед учеными вопросов — как можно разработать лечение, нацеленное не только на облегчение симптомов ПТСР, но и на то, чтобы помочь мозгу восстановить синаптические связи между нервными клетками, чтобы контуры эффективнее регулировали настроение? И, что достаточно интересно, лаборатория доктора Думана обнаружила, что при применении однократной дозы кетамина на животных контуры действительно восстанавливают эти синапсы.
Это невероятная вещь — смотреть в микроскоп и в действительности видеть, как эти новые «дендритные шипики» вырастают в течение часа или двух после одной дозы кетамина. Впоследствии кетамин давали людям с ПТСР, и у них наблюдались клинические улучшения. Это еще одна увлекательная область, где лекарства разрабатываются не только на основании видимых симптомов заболевания, но и в контексте работы мозговых контуров. Это рациональный, научный подход.
Таким образом, с точки зрения биологии сейчас ведется очень много интересных исследований, идет работа по изучению и распространению психотерапии, продолжаются исследования по генетике, и делаются попытки разработать медицинские препараты. Многое из того, что происходит, несет в себе потенциал изменить наши представления о вещах, касающихся ПТСР.
postnauka.ru
 
Опубликовано от — Оставить комментарий

Suomen mielenterveysjärjestelmä jättää kaikkein vakavimmin sairastuneita heitteille.

Väsyneen ja sairaan ihmisen voi olla mahdotonta lähteä hakemaan itselleen apua ja tukea. Kuva: IstockTutkija Karoliina Ahosen mukaan mielenterveyspotilaiden palvelujärjestelmää on kehitetty kyvykkäiden ja aktiivisten ihmisten ehdoilla.
Suomalaisessa mielenterveyspolitiikassa on tapahtunut 1980-luvulta alkaen iso muutos. Tuolloin siirryttiin laitoshoidosta avohoitoon.
Yhdessäkään mielenterveyspolitiikkaa ohjaavassa asiakirjassa ei ole järjestelmällisesti arvioitu, mitä seurauksia tästä on ollut vakavasti sairaiden ihmisten perusoikeuksille, sanoo tutkija Karoliina Ahonen. Hänen mukaansa järjestelmä jättää nyt kaikkein eniten apua tarvitsevia ihmisiä jopa heitteille.
Ahosen sosiaalietiikan alaan kuuluva väitöskirja tarkastettiin viime viikolla Helsingin yliopiston teologisessa tiedekunnassa. Tutkimukseensa Suomalainen mielenterveyspolitiikka – Julkisen vallan ohjaus mielenterveyden häiriöön sairastuneiden ihmisoikeuksien turvaamiseksi Ahonen sai sytykkeen järjestötyöstään vakavasti sairaiden ja vammaisten ihmisten parissa.
– Olen teologian maisteriksi valmistumisen jälkeen työskennellyt kolmannella sektorilla kehittämistehtävissä, esimerkiksi Kuntoutussäätiöllä ja Mielenterveyden keskusliitossa. Järkytyin siellä vakaviin mielenterveyden häiriöihin sairastuneiden henkilöiden heikosta yhteiskunnallisesta asemasta. Halusin lähteä tutkimaan, mistä se johtuu, Ahonen kertoo.
Tällä hetkellä hän toimii Vammaisten lasten ja nuorten tukisäätiössä kehittämispäällikkönä. Tarkoitus on parantaa vammaisten ja pitkäaikaissairaiden lasten ja nuorten asemaa yhteiskunnassa. Tässä tehtävässä Ahonen on törmännyt samoihin asioihin kuin mielenterveyspotilaiden kohdalla. Palvelujärjestelmä ei toimi, eikä kehitysvammaisilla tunnu olevan samanlaisia ihmisoikeuksia kuin muilla kansalaisilla.

Sairaalla ei ole voimavaroja hakea apua

Karoliina Ahosen mukaan mielenterveyspotilaiden palvelujärjestelmää on viime vuosikymmenet kehitetty kyvykkäiden ja aktiivisten ihmisten ehdoilla. Siis pikemminkin terveiden kuin sairaiden.
– Suomalainen mielenterveyspolitiikka on ollut terveyden edistämiseen, ennalta ehkäisemiseen ja hoidon kehittämiseen keskittyvää hyvinvointivaltion politiikkaa. Valtio tarvitsee terveitä ja työkykyisiä kansalaisia, ja sellaisille palvelujärjestelmää on kehitetty, Ahonen kiteyttää.
Mielenterveystyön kehittämisessä esille nostetut ihmisoikeuskysymykset liittyvät lähinnä kamppailemiseen ennakkoluuloja vastaan ja asennevaikuttamiseen. Vaikka nekin ovat tärkeitä asioita, pinnan alle jää vielä olennaisempia kysymyksiä.
Nykylainsäädännön mukaan ihmiselle on annettava tarpeelliset palvelut. Tämän tarpeen määrittely on viranomaisen vastuulla.

Koska kunnilla ovat rahat aina vähissä, ihmisille ei automaattisesti kerrota heidän oikeuksistaan.

– Apua hakevan ihmisen on itse osattava tuoda tarpeensa perustellusti esille aina uudestaan ja uudestaan eri palveluihin siirtyessään. Lisäksi hänen on tiedettävä, mitä vaihtoehtoja on, mihin hänellä on oikeus ja miten palveluihin pääsee.
– Koska kunnilla ovat rahat aina vähissä, ihmisille ei automaattisesti kerrota heidän oikeuksistaan. Päinvastoin, he joutuvat usein erilaisten valitusmenettelyiden kautta taistelemaan saadakseen tarvitsemansa palvelut. Tämä edellyttää runsaasti voimavaroja, taitoa, tietoa ja sinnikkyyttä, Ahonen toteaa.
Kaikki nuo ovat ominaisuuksia, joita vakavasti sairaalla ei usein ole.
– Väsyneen, alakuloisen, lannistuneen ja itsensä jo valmiiksi arvottomaksi kokevan ihmisen voi olla mahdotonta lähteä hakemaan apua järjestelmästä. Tästä seuraa, että hän jää täysin vailla hoitoa tai sopeutuu tarjolla olevaan hoitoon, vaikka se ei olisi juuri hänelle se kaikista sopivin hoitomuoto, Ahonen sanoo.
Vakavasti sairaat ovat usein pelkän lääkehoidon varassa, vaikka he voisivat hyötyä yhdessä tekemisestä tai toisten kanssa keskustelemisesta.
– Elämänlaatua kohentaisi tukihenkilö, jonka kanssa voisi käydä kaupassa tai ulkoilemassa. Tällaisen palvelun saaminen kunnalta on usein suuren taistelun takana. Yleensä käy siis niin, että vakavasti sairaat saavat lääkkeet ja omaiset auttavat heitä arjen pyörityksessä. Omaiset uupuvat tässä itse – eikä kaikilla edes ole omaisia, jotka voisivat auttaa. Tällöin ihminen voi jäädä heitteille. Näin ei tulisi hyvinvointivaltiossa olla, Ahonen jyrähtää.

Vakavasti sairaat ovat Karoliina Ahosen mukaan usein pelkän lääkehoidon varassa, vaikka he voisivat hyötyä toisten kanssa keskustelemisesta. Kuva: Markku Ulander / Lehtikuva

Vakavasti sairaat ovat Karoliina Ahosen mukaan usein pelkän lääkehoidon varassa, vaikka he voisivat hyötyä toisten kanssa keskustelemisesta. Kuva: Markku Ulander / Lehtikuva

Ihmiset ovat lääkkeiden avulla vankeina kodeissaan

Karoliina Ahosen mukaan ongelmien taustalla on kaksi asiaa. Ensimmäinen on mielisairaaloista luopuminen kansainvälisen esikuvan mukaan. Tähän vaikutti sekä sairaaloiden kalleus että psykiatrisen hoidon kehitys. Uudet lääkkeet mahdollistivat avohoidon, eikä potilaita enää haluttu sulkea pitkiksi ajoiksi laitoksiin.
Toiseksi julkishallinnossa ryhdyttiin tuottamaan entistä lyhyempiä, keveämpiä ja nopeasti tuloksiin johtavia mielenterveyspalveluja. 1990-luvun lamassa hoidon resursseja leikattiin. Kunnat tekivät määräaikaisia kokeiluja, joista tuli pysyviä. Nyt ihmisen avun saanti saattaa olla kiinni siitä, missä hän asuu, eikä siitä, millaista apua hän tarvitsee.
– Ei ole tarkoituksenmukaista eristää ihmisiä laitoksiin. Toisaalta nykyinenkään malli, jossa ihmiset ovat vahvojen lääkkeiden avulla vankeina kodeissaan, ei ole hyvä, Ahonen sanoo.
Hänen mukaansa sairaalat tarjosivat ihmisille asuinpaikan, yhteisön ja tekemistä, ja heidän kokonaisvaltaisesta terveydestään pidettiin huolta. Taloudelliset asiat ja arjen pyörittäminen toimivat myös sairaalan avulla.
– Nykyisen kaltainen hoitojärjestelmä keskittyy pitkälti oireiden hallintaan. Sairaan on hoidettava itse kaikki muu eli talous-, arki-, työ-, ja sosiaalinen elämä. Avohoito on vakavasti sairaiden kohdalla tällä hetkellä riittämätöntä, Ahonen sanoo.

Yhdessäkään asiakirjassa ei arvioida oikeuksien toteutumista

Karoliina Ahonen toteaa käyneensä läpi poliittisia dokumentteja, joiden avulla mielenterveystyötä on kehitetty. Niissä ei aseteta mitattavia tavoitteita sairastuneiden ihmisoikeuksien vahvistamiseksi. Ahonen ei ole löytänyt yhtään ainoaa asiakirjaa, jossa olisi arvioitu, miten ihmisoikeudet tosiasiallisesti toteutuvat.
– Mitään asiaa ei voi kehittää, jos edes nykyistä tilannetta ei ole kartoitettu, Ahonen sanoo.

Malli, jossa ihmiset ovat vahvojen lääkkeiden avulla vankeina kodeissaan, ei ole hyvä.

On puhuttu paljon terapian saamisen vaikeudesta ja itsemurhaa yrittäneiden heikosta tuesta. Kuuluvatko nämä asioihin, jotka pitäisi korjata?
– Nämä haasteet liittyvät palvelujärjestelmän toimimattomuuteen ja ovat hyviä esimerkkejä siitä, miten vaikeaa on saada tarvitsemaansa hoitoa.
Ahosen mukaan mielenterveyspotilaat ovat monin tavoin vähempiosaisia.
– He ovat ihmisryhmänä muuta väestöä huonommin koulutettuja ja osallistuvat muita vähemmän työelämään. He ovat fyysisesti sairaampia kuin muut, kuolevat nuorempina, kuuluvat yhteiskunnan köyhimpiin, perustavat muita harvemmin oman perheen, ovat usein päihdeongelmaisia ja asunnottomia ja elävät yksinäisempinä sekä eristäytyneempinä kuin muut. Heidän ihmisoikeutensa toteutuvat heikosti kaikilla elämän alueilla, eivät vain sosiaali- ja terveyspalveluissa, Ahonen listaa.

Mitä pitäisi tehdä?

Sairaus ja köyhyys kulkevat usein käsi kädessä. Miten tähän pitäisi vaikuttaa?
– Suurin köyhyyttä aiheuttava tekijä on se, että sairaat ihmiset pullautetaan työelämästä ulos, koska työelämä tarvitsee 110 prosentin panoksen jokaiselta tekijältään. Ilman palkkaa ei kerry eläkettä eikä ole työterveyshuoltoa, joten köyhyyskierre on valmis, Ahonen sanoo.
Työelämää pitäisi hänen mielestään kehittää sellaiseksi, että ihmiset voisivat työskennellä silloinkin, kun elämässä on vastoinkäymistä, sairautta tai jokin toiminnan rajoite.
– Asumispalveluiden ongelmat liittyvät kilpailutuksiin ja suuryrityksiin. Mielenterveyskuntoutujien hoitaminen on siirtynyt yksityiselle sektorille. Asumisyksiköiden asukasmäärät ovat jopa kolminkertaistuneet. Ne sulkevat ulos ihmisiä muista palveluista ja edistävät heidän syrjäytymistään. Asumispalveluiden asukkaista juuri kukaan ei ole työelämässä. Näihin epäkohtiin olisi puututtava.
Ahonen korostaa, että myös tukijärjestelmää pitäisi yksinkertaistaa.
– Tukivaihtoehdoista pitäisi kertoa avun hakijalle aktiivisesti sen sijaan, että ihmisiltä itseltään edellytetään suurta aktiivisuutta asioidensa hoitamisessa niin kuin nyt.
www.kirkkojakaupunki.fi