Сексуальное насилие, ужасы войны, абьюз, политический террор, тяжелое детство… Каждое из этих событий оставляет след в психике выжившего. Травму, с которой ему нередко приходится оставаться наедине, потому что общество не знает, как о ней говорить. А тем более — как ее исцелять. Джудит Герман, психиатр из Гарварда, предлагает свой ответ на этот вопрос в книге «Травма и исцеление».
Травма крадет у жертвы чувства власти и контроля, поэтому главная задача восстановления — их вернуть. Сам процесс делится на три стадии:
создание безопасности;
вспоминание и оплакивание;
воссоединение с обычной жизнью.
Никакая терапевтическая работа не может быть успешной и просто не может начинаться, пока для человека, пережившего травму, не будут созданы безопасные условия. Длительность стадии зависит от самой травмы — те, кто проживал негативный опыт единожды, могут пройти ее за пару недель, но в случае хронического насилия на нее могут понадобиться месяцы и годы.
БЕЗОПАСНОСТЬ В СОБСТВЕННОМ ТЕЛЕ
Создание безопасных условий начинается с фокуса на контроле над телом, ведь выжившие не чувствуют себя в нем в безопасности. Им кажется, что их эмоции и мысли им неподвластны. Кроме того, они не чувствуют себя в безопасности и в отношениях с другими людьми.
Как это лечится:
Лекарственными средствами — чтобы снизить реактивность и перевозбуждение;
Поведенческими техниками — например, релаксация и интенсивные физические упражнения помогают в управлении стрессом;
Когнитивной и поведенческой терапиями — они особенно важны в случае спутанности сознания;
Развитием доверительных отношений с психотерапевтом;
Мобилизацией естественных систем поддержки — речь идет о родственниках, друзьях, а также группах самопомощи.
Обретая чувство безопасности в собственном теле, человек возвращает внимание к своим базовым нуждам, таким как сон, прием пищи и физические упражнения. А также учится контролировать саморазрушительное поведение.
КОНТРОЛЬ НАД СРЕДОЙ
О чем идет речь? О финансовой защищенности, мобильности и плане самозащиты. В первую очередь — об обеспечении убежища. Когда выживший его обретает, он может постепенно возвращаться во внешний мир. Но на возобновление таких обыденных занятий, как вождение автомобиля, совершение покупок в магазинах, общение с друзьями или работа, могут потребоваться недели.
Отдельно стоит отметить вопрос коммуникации. Отношения человека, пережившего травму, с другими людьми обычно колеблются между двумя крайностями:
Стремление постоянно находиться рядом с людьми.
Желание полностью самоизолироваться.
Конечно, такого человека стоит поощрять к общению, но и здесь он должен чувствовать, что принимает решение самостоятельно. Иначе ему может показаться, что его ни во что не ставят, обращаются к нему снисходительно, унизительно. Или что психотерапевт вступил в союз с его родственниками и именно они теперь ответственны за его выздоровление.
Родственники и друзья, которые решаются участвовать в системе обеспечения безопасности близкого, должны учитывать, что на какое-то время нормальное течение их жизни будет нарушено. Возможно, им придется обеспечивать круглосуточную поддержку в решении простейших задач повседневной жизни.
Во время такого кризиса часто всплывают на поверхность скрытые проблемы в семейных отношениях
В то время как кризисное вмешательство призвано сосредоточиться на оказании помощи выжившей и ее семье в попытках справиться с самой травмой, иногда этот кризис вынуждает семью разбираться с проблемами, которые прежде отрицались либо игнорировались.
ОБРЕТЕНИЕ БЕЗОПАСНОСТИ
Какого-то определенного драматического события, знаменующего завершение первой стадии восстановления, не существует. Это постепенный процесс, темп которого может меняться, то ускоряясь, то затихая.
Мало-помалу пережившие травму люди начинают понимать, что могут полагаться на себя и других. Пусть они стали намного осторожнее и недоверчивее, чем были до травмы, пусть они по-прежнему избегают близости, но больше не чувствуют себя уязвимыми или изолированными.
У них есть некоторая уверенность в своей способности защитить себя; они знают, как контролировать самые тревожные симптомы; знают, на чью поддержку могут рассчитывать.
Они начинают верить не только в то, что способны хорошо заботиться о себе, но и в то, что заслуживают этого
В своих отношениях с другими они восстановили способность к уместному доверию и самозащите. В своих отношениях с терапевтом они пришли к обоснованно безопасному альянсу, сохраняющему и автономию, и контакт.
В этот момент, особенно в случае острой единичной травмы, человек может захотеть на какое-то время выбросить этот опыт из головы и продолжить жить своей жизнью. И, возможно, на какое-то время это ему это удастся. Но травмирующие события в итоге отказываются навсегда уйти в забвение.
Позже воспоминание о травме непременно вернется, требуя внимания. Это значит, что человек готов к переходу на вторую стадию восстановления — вспоминанию и оплакиванию.
Широко распространено мнение, что любить других людей добродетельно, а любить себя – грешно. Считается, что в той мере, в какой я люблю себя, я не люблю других, что любовь к себе – синоним эгоизма. Этот взгляд довольно стар в западной философии. Кальвин говорил о любви к себе как о «чуме».
Подобный смысл заключался и в суждениях З.Фрейда, хотя тот и прибегал к психиатрическим терминам. Для него любовь к себе – то же, что и нарциссизм: обращение либидо на самого себя. Нарциссизм являет собой раннюю фазу человеческого развития; человек же, который в позднейшей жизни возвращается к нарциссической стадии, не способен любить; в крайних случаях это ведет к безумию. Фрейд утверждал, что если либидо направлено на других людей, то это «любовь», а если на своего носителя, то это «любовь к себе».
Следовательно, «любовь» и «любовь к себе» взаимно исключаются в том смысле, что чем больше первая, тем меньше вторая. Если любить себя плохо, то отсюда следует, что не любить себя добродетельно.
Однако тут возникают вопросы.
Подтверждает ли психологическое исследование тезис о существенном противоречии между любовью к себе и любовью к другим людям? Любовь к себе – это тот же феномен, что и эгоизм, или они противоположны? Далее. Действительно ли эгоизм современного человека – это интерес к себе как к индивидуальности, со всеми его интеллектуальными, эмоциональными и чувственными возможностями? Не стал ли он придатком социально-экономической роли? Тождествен ли эгоизм любви к себе или он является следствием ее отсутствия?
Прежде чем начать обсуждение психологического аспекта эгоизма и любви к себе, следует подчеркнуть наличие логической ошибки в определении, что любовь к другим и любовь к себе взаимно исключают друг друга. Если добродетельно любить своего ближнего как человеческое существо, то должно быть добродетелью – а не пороком – любить и себя, так как я тоже человеческое существо. Нет такого понятия человека, в которое не был бы включен и я сам.
Доктрина, которая провозглашает такое исключение, доказывает, что она сама внутренне противоречива. Идея, выраженная в библейском «возлюби ближнего, как самого себя», подразумевает, что уважение к собственной целостности и уникальности, любовь к самому себе и понимание себя не могут быть отделены от уважения, понимания и любви к другому индивиду. Любовь к своему собственному «я» нераздельно связана с любовью к любому другому существу.
Теперь мы подошли к основным психологическим предпосылкам, на которых построены выводы нашего рассуждения. В основном эти предпосылки таковы: не только другие, но и мы сами являемся объектами наших чувств и установок; установки по отношению к другим и по отношению к самим себе не только не противоречивы, но и основательно связаны.
В плане обсуждаемой проблемы это означает: любовь к другим и любовь к себе не составляют альтернативы. Напротив, установка на любовь к себе будет обнаружена у всех, кто способен любить других. Подлинная любовь – это выражение созидательности, и она предполагает заботу, уважение, ответственность и знание. Это не аффект (в смысле подверженности чьему-то воздействию), а активная борьба за развитие и счастье любимого человека, исходящая из самой способности любить.
Любовь к кому-то – это сосредоточение и осуществление способности любить. Основной заряд, содержащийся в любви, направлен на любимого человека как на воплощение существеннейших личностных качеств. Любовь к одному человеку предполагает любовь к человеку как таковому. «Разделение труда», как называл это У. Джемс,* при котором человек любит свою семью, но не испытывает никакого чувства к «чужому», означает принципиальную неспособность любить.
* У.Джемс (1842-1910) – американский философ-идеалист и психолог, один из основоположников прагматизма.
Любовь к людям выступает не следствием, как часто полагают, а предпосылкой любви к какому-то определенному человеку. Из этого следует, что мое собственное «я» должно быть таким же объектом моей любви, как и другой человек.
Утверждение собственной жизни, счастья, развития, свободы коренится в моей способности любить, т.е. в заботе, уважении, ответственности и знании. Если индивид в состоянии любить созидательно, он любит также и себя; если он любит только других, он вообще не может любить.
Считая, что любовь к себе и любовь к другим в принципе связаны, как мы объясним эгоизм, который, очевидно, исключает всякий истинный интерес к другим? Эгоистичного человека волнует только собственное «я», он желает всего хорошего только для себя, чувствует удовлетворение не тогда, когда отдает, а когда берет. На внешний мир он смотрит с точки зрения того, что он может получить от него для себя; такой человек безучастен к потребностям других людей, он не уважает их достоинство и целостность. Он в принципе не способен любить.
Не доказывает ли это, что интерес к другим и интерес к самому себе неизбежно альтернативны? Это было бы так, если бы эгоизм и любовь к себе были тождественны. Но такое предположение как раз и является тем заблуждением, которое ведет к столь многим ошибочным заключениям относительно нашей проблемы. Эгоизм и любовь к себе ни в коей мере не равнозначны, но прямымо противоположны.
Эгоистичный человек любит себя не слишком сильно, а слишком слабо, более того – по сути он себя ненавидит. Из-за отсутствия созидательности, что оставляет его опустошенным и фрустрированным, он неизбежно несчастен и потому судорожно силится урвать у жизни удовольствия, получению которых сам же и препятствует. Кажется, что он слишком носится с собственной персоной, но в действительности это только безуспешные попытки скрыть и компенсировать свой провал по части заботы о своем «я».
З.Фрейд придерживается мнения, что эгоистичный человек влюблен в себя, он нарциссист, раз отказал другим в своей любви и направил ее на собственную особу. Безусловно, эгоистичные люди не способны любить других, но точно так же они не способны любить и самих себя.
Легче понять эгоизм, сравнивая его с неестественно жадным интересом к окружающим, какой мы находим, например, у чрезмерно заботливой матери. Хотя она искренне убеждена, что идеально нежна со своим ребенком, в действительности она испытывает к нему глубоко подавленную враждебность. Ее интерес избыточен не потому, что она слишком любит ребенка, а потому, что вынуждена компенсировать отсутствие способности вообще любить его.
Эта теория природы эгоизма рождена психоаналитическим опытом изучения «отсутствия эгоизма» – симптома невроза, наблюдаемого у немалого количества людей, которые обычно обеспокоены не самим этим симптомом, а другими, связанными с ним, – депрессией, утомляемостью, неспособностью работать, неудачей в любовных делах и т.п. Это «отсутствие эгоизма» не только не воспринимается как невротический симптом, но часто кажется спасительной и даже похвальной чертой характера.
Человек, лишенный эгоизма, «ничего не желает для себя», «живет только для других», гордится тем, что не считает себя сколько-нибудь заслуживающим внимания. Его озадачивает, что вопреки своей неэгоистичности он несчастен и его отношения с близкими людьми неудовлетворительны.
Анализ показывает, что полное отсутствие эгоизма – один из его признаков, причем зачастую самый главный. У человека парализована способность любить или наслаждаться чем-то, он проникнут враждебностью к жизни; за фасадом неэгоистичности скрыт утонченный, но от этого не менее сильный эгоцентризм. Такого человека можно вылечить, только если признать его неэгоистичность болезненным симптомом и устранить ее причину – нехватку созидательности.
Природа неэгоистичности становится особенно очевидной в ее воздействии на других, а в нашем обществе наиболее часто – в воздействии «неэгоистичной» матери на своего ребенка. Она убеждена, что благодаря этому ее свойству ребенок узнает, что значит быть любимым, и увидит, что значит любить. Результат ее неэгоистичности, однако, совсем не соответствует ее ожиданиям. Ребенок не обнаруживает счастливости человека, убежденного в том, что он любим, напротив – он тревожен, напряжен, боится родительского неодобрения и опасается, что не сможет оправдать ожиданий матери. Обычно он находится под воздействием скрытой материнской враждебности к жизни, которую он скорее чувствует, чем явно осознает, и, в конце концов, сам заражается этой враждебностью.
В целом воздействие неэгоистичной матери не слишком отличается от воздействия матери-эгоистки; а на деле оно зачастую даже хуже, потому что материнская неэгоистичность удерживает детей от критического отношения к матери. На них лежит обязанность не обмануть ее надежд; под маской добродетели их учат нелюбви к жизни. Если бы кто-то взялся изучить воздействие матери, по-настоящему любящей себя, он смог бы увидеть, что нет ничего более способствующего привитию ребенку опыта любви, радости и счастья, чем любовь к нему матери, которая любит себя.
Эти идеи любви к себе нельзя сформулировать лучше, чем это сделал М.Экхарт*:
«Если ты любишь себя, ты любишь каждого человека так же, как и себя. Если же ты любишь другого человека меньше, чем себя, то в действительности ты не преуспел в любви к себе, но если ты любишь всех в равной мере, включая и себя, ты будешь любить их как одну личность, и личность эта есть и Бог, и человек. Следовательно, тот великая и праведная личность, кто, любя себя, любит всех других одинаково».
«Ты ищешь смысла в жизни, но единственный ее смысл в том, чтобы ты наконец сбылся, а совсем не в ничтожном покое, позволившем позабыть о противоречиях», – писал Экзюпери в «Цитадели».
Эта фраза постоянно крутилась в моей голове и не оставляла. Мой год был сумбурным, волнующимся, словно море. Приятным, но беспощадным. Я встречала разных людей, чтобы узнать их – и все больше не понимала себя. Иногда хотелось остаться на берегу и просто не жить – остановиться и наблюдать за теми, кто оказался рядом, думать о том, что с нами стало и почему все вокруг потерялись. И где же в этом место для меня самой, если оно есть? Почему раньше нам всегда хватало сил и времени, чтобы забыться и быть счастливыми, а сейчас всех словно обесточили?
Чтобы не унывать, я решила спасаться.
И хотя Брэдбери в своем «Лекарстве от меланхолии» предлагал иные способы спасения, я выбрала самый любимый – книжный. Нет ничего приятнее библиотерапии, а свидания под открытым небом прибережем для более теплых времен.
Со мной бы, как минимум, согласилась журналистка The Telegraph и известная комедиантка Вив Гроскоп. В сложный жизненный период она тоже обращалась к великой литературе – искала в ней душеспасительные советы и утешение. Так и родилась книга «Самопознание по Толстому» – увлекательный и ироничный гид с 11 уроками, которые можно вынести из художественных произведений. Например, «как пережить неразделенную любовь» на примере Тургенева или «как сохранять оптимизм перед лицом отчаяния», если ты как Ахматова, живешь в страшные времена. «Не дерись на дуэлях, – пишет Гроскоп. – Не совершай саморазрушительных поступков. И если не хочешь выглядеть как клоун, не одевайся как клоун». Все очень просто. Жизнь порой правда «бессовестней, чем литература», а литература – интереснее, чем жизнь – но и то, и другое выбираешь ты сам.
Автобиография Марины Абрамович «Пройти сквозь стены» не столь литературоцентрична, зато оглушительна – не жизнеописание, а перформанс обнажения. Когда читаешь книгу мастера выносливости, как-то стыдно становится за собственные страхи и нерешительность, за неумение собраться, сделать выбор и взглянуть в глаза бездне. О чем думала Абрамович, рискуя собой на отчаянных выступлениях? И если состояться в жизни и стать великой смогла забитая девочка из послевоенной Югославии, до 29 лет прожившая с матерью, то может быть, тоже стоит хотя бы раз попробовать пройти сквозь стены?
Сквозь стены, но не по головам – какие бы противоречия не разрывали на части. То, что закон кармы никто не отменял, показывает Джон Бойн в своей «Лестнице в небо», где литература и жизнь тоже тесно переплетены. Сомневался ли его герой хоть раз прежде, чем сделать шаг в жизненной игре? Вряд ли. Но тайное всегда становится явным, а любой нечестный взлет оборачивается оглушительным падением. И ничто не сможет спасти тебя от тебя самого.
«Средняя Эдда» Дмитрия Захарова – книга, которая поглотила меня на пару вечеров. История одного политического художника, картины которого обрекают на внезапную смерть всех изображенных на ней – мистическая и совершенно завораживающая. Несмотря на то, что мир «Средней Эдды» – искаженная реальность, явная политическая сатира, от него не устаешь как от ток-шоу или российских детективов на Первом. И получаешь куда больше удовольствия.
А если опускаются руки и все же начинается жалость к себе, нет книги лучше, чем журналистки Кейт Мур «Радиевые девушки». Трагическая история работниц фабрики по покраске циферблатов радием полностью отвлекает от любых насущных проблем. Не знаю, почему всегда становится не так страшно и грустно, когда видишь, с какими трудностями приходится справляться другим – вероятно, мозг переоценивает масштаб твоих личных проблем. «Радиевые девушки», построенная на документальной истории, похожа на отрезвляющий ушат воды – самое то для тех, кто страдает от меланхолии. И пусть даже написана она немного как агитка, вполне понимаешь автора – о беспределе корпораций и осознанном убийстве работниц, можно только кричать во весь голос.
Кстати, о голосах – их много, и они разные в «Речах на заметку», недавно вышедших в издательстве Livebook. Составитель Шон Ашер собрал семьдесят пять выступлений известных ученых, политиков, писателей и журналистов. Там есть, например, речь за мир против войны от Пабло Пикассо, или выступление Вирджинии Вулф о положении женщин в литературе и профессиях. А речь Кей Харинг о ее умершем брате Ките, популярном нью-йоркском художнике 80-х, который рисовал на улицах свои граффити с реакцией на политические и социальные явления – чем не отсылка к герою «Средней Эдды»?
Но лучше всего от уныния, пожалуй, спасает… книга о смерти. Сборник рассказов Людмилы Улицкой «О теле души» учит относиться ко всему по-философски, без драматизма. Ты никогда не сможешь никого потерять, если не отпустишь мысленно – а дорогие люди, ушедшие из жизни, будут всегда с тобой, улыбаться со страниц, присутствовать в тебе твоими мыслями. Зыбкий поэтичный текст Улицкой погружает в приятную меланхолию, в которую хочется укутаться, а вовсе не утопиться в ней. И если принятие, это спасение – то все получилось.
В рубрику Книги о депрессии и ее преодолении
Широко распространено мнение, что любить других людей добродетельно, а любить себя – грешно. Считается, что в той мере, в какой я люблю себя, я не люблю других, что любовь к себе – синоним эгоизма. Этот взгляд довольно стар в западной философии. Кальвин говорил о любви к себе как о «чуме».
Со мной бы, как минимум, согласилась журналистка The Telegraph и известная комедиантка Вив Гроскоп. В сложный жизненный период она тоже обращалась к великой литературе – искала в ней душеспасительные советы и утешение. Так и родилась книга «Самопознание по Толстому» – увлекательный и ироничный гид с 11 уроками, которые можно вынести из художественных произведений. Например, «как пережить неразделенную любовь» на примере Тургенева или «как сохранять оптимизм перед лицом отчаяния», если ты как Ахматова, живешь в страшные времена. «Не дерись на дуэлях, – пишет Гроскоп. – Не совершай саморазрушительных поступков. И если не хочешь выглядеть как клоун, не одевайся как клоун». Все очень просто. Жизнь порой правда «бессовестней, чем литература», а литература – интереснее, чем жизнь – но и то, и другое выбираешь ты сам.