Метка: симптомы депрессии

Опубликовано от — 1 комментарий

После жизни: как помогать людям, совершившим попытку суицида.

Суицидальные риски есть отнюдь не только у тех, кто впал в сильную депрессию. Им подвержены люди с психическими расстройствами, пережившие насилие или столкнувшиеся с сильным стрессом. Решение навредить себе или покончить с жизнью может прийти в состоянии аффекта, а иногда это ответная реакция на слишком сильные переживания.
«СПИД.ЦЕНТР» поговорил с людьми, у которых были попытки суицида, чтобы понять, что происходит с человеком после. А также со специалистами, которые объяснили, как можно помочь в преодолении этого кризиса.
«Не хватало опыта и понимания, чтобы как-то помочь»
Первая суицидальная попытка у Анастасии Ларкиной произошла в одиннадцать лет. Это было следствие тяжелой психологической травмы — смерти отца. Родственники видели, как девочка стоит на подоконнике, но не восприняли происходящее всерьез. По ее воспоминаниям, они стояли в этой же комнате, хлопали и смеялись. От падения спас брат — стащил с подоконника. После этого Анастасию стали преследовать суицидальные мысли.
Вторая попытка случилась в девятнадцать лет. К тому моменты она уже бросила университет после затяжной депрессии и успела полежать в психиатрической больнице: поставили пограничное расстройство личности и через месяц выписали. Становилось только хуже, она начала калечить себя по несколько раз в неделю и решила покончить с собой.
«Я ночью возвращалась домой из бара и резко поняла, что мне это все надоело. Что ничего не помогает, и жить не хочется, — рассказывает девушка. — Денег у меня не было, и я заложила телефон в ломбарде. Купила препараты, сняла номер в гостинице, надеялась, что меня не найдут и никто не сможет спасти».
Анастасия очнулась в реанимации, в отделении токсикологии, привязанная к кровати. Два дня ей не давали связаться с родственниками и только на третий позвонили матери. К тому моменту ее уже искали полиция и волонтеры, а друзей допрашивали. Девушке и самой пришлось давать показания в больнице: о том, что ее не похищали и что она пыталась покончить с жизнью. Через три дня отпустили домой.
Она считает, что ей удалось самостоятельно справиться с произошедшим и вернуться к прежней жизни — события оказались для нее «очень шокирующими». Но была и следующая попытка суицида, уже в другом городе. Тогда она попыталась отравиться на дне рождения своего парня, но испугалась и успела предварительно написать друзьям, где она. Те вызвали скорую, МЧС и полицию. Очнулась девушка снова в токсикологии. Парень почти не интересовался ее состоянием в больнице и после этого разорвал отношения. Сейчас Анастасия занимается активизмом в составе проекта «Психоактивно», который изучает темы психических и ментальных расстройств и борется с их стигматизацией.

Анастасия Ларкина, фото из личного архива.

Схожая история и у художницы Есении Аулютс, которая пережила насилие в детстве. Навязчивые мысли и суицидальные голоса начались у нее в семь лет. Первая попытка самоубийства была импульсивной: ссора, пришла домой из школы, попыталась отравиться. Так происходило несколько раз, причем родители об этом не подозревали: все выглядело как отравление, и Есению увозили на скорой в больницу.
Они узнали про попытку суицида, только когда все закончилось госпитализацией в психиатрическую больницу. Есения попыталась покончить с собой в гостях у друга. Но у него тоже недавно была попытка суицида, и девушка решила, что ее поступок будет слишком травматичным для него. В итоге сама приняла решение отправить в больницу.
События в больнице она помнит плохо — из-за тяжелых препаратов постоянно чувствовала себя вяло и не понимала, что происходит. Говорит, «было все равно», После этого она обратилась к специалисту, начала психотерапию и продолжает ее до сих пор. Суицидальные попытки девушка связывает с детской травмой и изнасилованием, которое произошло уже во взрослом возрасте.
Еще до попытки Есения говорила окружающим о своем состоянии, но не встречала понимания. Знакомые говорили, что она «играет роль страдальца» и что на самом деле у нее все в порядке. «Думаю, людям не хватало опыта и понимания, чтобы как-то помочь, поэтому они ничего и не делали, — предполагает Есения. — Но сейчас у меня хорошее окружение, которое меня хоть немножко, но поддерживает».

Есения Аулютс, фото из личного архива.

Теория диатез-стресса
В разговоре о суицидальном поведении нужно обращать внимание не столько на само поведение, сколько на его причины, считает врач-психотерапевт, кандидат медицинских наук, координатор программы диалектической поведенческой терапии в России Дмитрий Пушкарев. С одной стороны, оно связано с нарушениями работы мозга, с другой, влияют наследственность и определенные социальные предпосылки.
По словам Пушкарева, к факторам риска относят наличие психических расстройств: биполярного аффективного расстройства, пограничного расстройства личности, шизофрении и других. Смертность от суицидов у людей с этими диагнозами составляет 10-15 %. К другим факторам риска относят безработицу, насилие (в том числе бытовое), хронические заболевания с сильной болью, опыт дискриминации, наркозависимость и другие. Но каждый конкретный случай уникален, и специалисты разбирают их индивидуально.
Медицинский психолог Кризисного психиатрического отделения № 2 ГКБ им. А. К. Ерамишанцева Ксения Чистопольская считает, что любой психически здоровый человек, попав в трудную жизненную ситуацию, может быть склонен к суицидальным переживаниям. Но также существует и определенная предрасположенность.
«Самая распространенная теория — диатез-стресса, — отмечает она. — Это когда у человека есть стрессор и какая-то ранимость, диатез. Когда на ранимость накладывается стресс, человек может быть более склонен к суициду, нежели тот, у которого такой уязвимости нет. А уязвимости бывают разными. Это может быть очень выраженный перфекционизм, какие-то семейные трудности в детстве, предшествующий травматический опыт».
Люди, которые думают о суициде, могут ошибочно воспринимать его как решение проблемы. Они могут заниматься самоповреждениями или пытаться покончить с собой с расчетом, что это избавит их от эмоциональной боли. Порой они стремятся таким образом донести до окружающих какое-то сообщение. Иногда человек вредит своему здоровью в состоянии аффекта, когда сталкивается с сильной стрессовой ситуацией. При этом он вовсе не обязательно намеревается умереть, а делает это на почве сильных эмоций.
В любом случае после суицидальной попытки сложности, которые были и до этого, никуда не уходят. Только теперь на них накладываются проблемы со здоровьем, негативная реакция со стороны окружающих и, возможно, отторжение близких. Задачей врачей становится предотвращение следующих попыток суицида, поскольку такие пациенты сразу оказываются в группе повышенного суицидального риска.
«Если мы хотим спрогнозировать суицидальный риск, то самый главный вопрос, который стоит задать, — это совершал ли раньше человек попытки, — поясняет Пушкарев. — Важно понять, как управлять риском и как помочь человеку построить свое поведение таким образом, чтобы эти попытки прекратились. И чтобы он ощущал жизнь как стоящую продолжения».
Пережить и отпустить
Тетя Алены работала в школе, где произошла трагедия — изнасиловали ученицу. Незнакомый мужчина представился одним из родителей, зашел внутрь и, спрятавшись в туалете, напал на школьницу. Никто из педагогического состава был не виноват, но тетя Алены переживала эту историю особенно болезненно.
«Видимо, у нее началась депрессия. Тогда, лет пятнадцать назад, депрессию еще особо никто не ставил: ну плохо человеку и плохо, работает и работает, — вспоминает Алена. — Но по ней было видно, что ей тяжело, что она погружается в это. Она разговаривала с моей мамой, рассказывала, что ей плохо. Мама не знала, что делать, говорила: „Ну вот, попей таблеточек. Сходи к врачу“».
Однажды тетя позвонила матери Алены со словами «Наташ, я собираюсь умереть» и вскоре совершила задуманное. Алене об этом сообщили по телефону, когда она была с подругой. Гостья никак не отреагировала, продолжила будничный разговор и не хотела уходить. «Она искренне не понимала, что тут такого. Ну, умерла тетя и умерла», — рассказывает Алена.
Для нее суицид тети, близкого и важного человека, стал неожиданностью. Еще несколько лет после этого она не разрешала себе думать о случившемся. Но года через три вспомнила, когда во время дружеских посиделок зашел разговор о самоубийстве. Алену прорвало, и она начала плакать.
На этом история не закончилась. Начав работать журналистом, она встретила человека, из-за которого ее тетя покончила с собой. К тому моменту преступник уже отсидел один срок за изнасилование, и его снова судили за то, что «собутыльника прикончил по пьяному делу». Алене стало интересно, что это за человек, она поискала информацию о нем, и оказалось, что это именно он изнасиловал девочку в школе ее тети.
«Он был весь такой алкаш, руки у него дрожали. Это был не человек уже, а какая-то пародия на человека, — вспоминает она. — Вначале, когда я поняла, что это он, испытывала чувство ненависти. Затем была на нескольких судебных заседаниях, и я даже не то чтобы простила его… Скорее, показалось, что он уже заплатил за все, что сделал. После этого меня очень сильно отпустило».
Она со многими обсуждала самоубийство своей тети, а после истории с судом очень помогла поддержка любимого человека, с которым можно было поделиться чувствами. Было важно услышать от кого-то, что тетя Алены не совершила ничего ужасного и это не что-то табуированное.
Как помочь?
В российской медицине есть стандартная практика: человека, совершившего попытку суицида, забирают в реанимацию. Оттуда его могут отпустить уже через три дня, даже не выдав направления в психоневрологический диспансер (ПНД) и не назначив никакой реабилитации. Дмитрий Пушкарев объясняет это тем, что в России нет единой согласованной универсальной процедуры, и алгоритмы в разных учреждениях различаются.
Также у человека, совершившего попытку суицида, не всегда есть доступ к психиатру. «Подход «Надо полечить психическое расстройство, и суицидальный риск снизится» логичен с медицинской точки зрения. Но он не всегда подтверждается исследованиями, — продолжает врач-психотерапевт. — Есть данные, что после выписки из стационара этот риск повышается многократно. Но не очень понятно — это связано со стационаром или с тем, что они не могли совершить попытку в больнице и делают это после выписки?»

Ксения Чистопольская считает, что госпитализация в психиатрическую больницу — дело добровольное, и пациент сам решает, обращаться туда или нет. Он может выбрать как государственное, так и частное учреждение. А госпитализация после попытки суицида показана в том случае, когда человек находится в остром состоянии, представляет для себя опасность: то есть вне больницы он в скором времени может совершить повторную попытку.
Если же госпитализация необходима, то нельзя ограничивать социальную составляющую, объясняет медицинский психолог. Когда человек заперт в учреждении и находится в изоляции, это не способствует выздоровлению: «Наше отделение (кризисное психиатрическое отделение № 2 ГКБ им. А. К. Ерамишанцева) уникально, потому что там открытое посещение. С разрешения врача человек может уйти из больницы на несколько часов. Он может встретиться с друзьями или поехать домой на выходные».
Она выделяет, что необходима фармакологическая поддержка (не только антидепрессанты, но и другие поддерживающие препараты) и работа с психологом или психотерапевтом. Во время сессий разбирается, что человек хотел бы изменить в своей жизни и как этого можно достичь, прорабатываются перспективы будущей жизни. Также важно общение с родственниками тех, кто совершил попытку суицида. На совместных сессиях обсуждаются предшествующие отношения, существующие конфликты и кризисы.
Один из действенных подходов к предупреждению следующих попыток суицида — диалектическая поведенческая терапия, которой придерживается Дмитрий Пушкарев. Это метод помощи, эффективность которого подтверждена многочисленными исследованиями, проведенных в разных странах мира. По мнению врача-психотерапевта, использование слова «реабилитация» не совсем корректно с семантической точки зрения. В своей работе он обучает пациентов новым навыкам: что делать, когда хочется заняться самоповреждением, как справляться с острыми стрессовыми ситуациями. Такой метод особенно эффективен для людей с пограничным расстройством личности.
Близких человека, совершившего попытку суицида, следует учить тому, как правильно поддерживать члена семьи, партнера или друга, в чем заключаются особенности психического расстройства (если оно есть). Для этого существуют определенные психообразовательные программы. Если речь идет о тех, кто потерял близких, то им требуется иная помощь.
«Одна из самых больших проблем — табу на обсуждение темы суицида. Если у родителей ребенок-подросток совершил суицид, то в нашем обществе родителей чаще всего будут осуждать. Зачастую об этом не принято говорить, и люди остаются один на один со своим горем», — объясняет Дмитрий Пушкарев. Для таких людей проводят группы поддержки, на которых они могут пообщаться с теми, кто испытывает подобные чувства. Одна из задач в этом случае — преодоление молчания и одиночества.
spid.center
 
Опубликовано от — Оставить комментарий

Андреа Рок. Почему мы видим кошмары и чем они полезны?

Почему мы видим кошмары и чем они полезны?Что нужно знать о бессоннице?

В 1991 году было проведено сравнительное исследование, продемонстрировавшее, что наяву люди чаще, чем во сне, испытывают положительные эмоции, а чувство страха возникает в снах во много раз чаще, чем в период бодрствования. И вообще две трети возникающих в сновидениях эмоций — отрицательного свойства. Данные о том, какие именно отрицательные эмоции преобладают, в разных исследованиях варьируются, но несомненно одно: они не выходят из «негативного спектра».

Например, проводившееся в 1966 году обследование тысячи студентов колледжа показало, что 80 процентов испытываемых ими в сновидениях эмоций были негативными, при этом половина из них описывалась как чувство страха, ощущение опасности, какое-то напряжение, а вторая половина — как печаль, гнев или неприятное смущение, растерянность.
Анализ более чем 1400 отчетов о сновидениях, проведенный Университетом Тафта, продемонстрировал, что в сновидениях чаще всего преобладает страх, следом за ним идут беспомощность, беспокойство и чувство вины.
Некоторые психологи предполагают, что правильно функционирующая модель сновидений на самом деле может быть даже более эффективной при лечении депрессии, чем те формы психотерапии, в которых больных призывают к самоанализу и припоминаниям, становящимся все более навязчивыми.
«Фрейд считал подсознание чем-то вроде выгребной ямы: не полностью выраженные эмоции содержатся в ней в подавленном состоянии, и задача психотерапевта — высвободить эти токсичные эмоции и тем самым освободить человека, — говорит Джо Гриффин, вот уже более десяти лет изучающий фазу REM (быстрого сна) и эволюцию сновидений. — Но исследования совершенно недвусмысленно продемонстрировали, что сновидения занимаются этим каждую ночь. Другими словами, природа изобрела эмоциональный спусковой бачок задолго до Фрейда».
Но если сновидения в фазе быстрого сна представляют собою автономное средство регулирования настроений, что же происходит с мозгом, когда мы видим кошмары? Кошмары — особенно повторяющиеся, характерные для тех, кто пережил ужасы войны, изнасилования, автокатастрофы и другие травмы, — представляют собою смотровое окно, через которое мы можем подглядеть, каким образом функционируют вообще все сновидения, как они создают связи в нашей системе памяти и порождают визуальные образы, отражающие наши превалирующие в данный момент эмоции. Так считает Эрнест Хартманн, профессор психиатрии Университета Тафта и руководитель Центра расстройств сна в больнице Ньютон-Уэллсли в Бостоне. Отец Хартманна был коллегой Зигмунда Фрейда. Что же касается сына, то его собственная теория относительно того, каким образом и почему мы видим сны, основанная на изучении сновидений тех, кто пережил разного рода травмы, противоречит основному тезису Фрейда о том, что каждое сновидение — это исполнение тайного желания. При этом мысль Фрейда о том, что сновидения — это «царская дорога» к бессознательному, совпадает с открытиями Хартманна.
«Во многих из нас, ведущих вполне обыкновенную жизнь, в каждый отдельно взятый момент присутствует множество эмоций, и определить, какая именно из них превалирует, непросто, поэтому наши сны могут казаться такими запутанными и даже хаотичными», — говорит Хартманн. Однако у того, кто недавно пережил травму, эмоции, которые мозгу предстоит переработать, одновременно сильные и понятные, поэтому проще проследить, каким образом мозг переводит эти эмоции в движущиеся картинки — визуальные метафоры переживаний. Например, женщина, пережившая жестокое изнасилование, в течение нескольких недель после этого так описывала свои сны:
«Я иду по улице с подругой и ее четырехлетней дочкой. На девочку нападает банда взрослых мужчин, одетых в черную кожу. Подруга убегает. Я пытаюсь освободить девочку, но понимаю, что с меня сорвали одежду. Я в ужасе просыпаюсь».
«Я пытаюсь пройти в ванную, но меня душат шторы. Я задыхаюсь, пытаюсь глотнуть воздуха. Мне кажется, что я кричу, но на самом деле я не издала ни звука».
«Я снимаю фильм с Рексом Харрисоном. И вдруг слышу звук приближающегося поезда, звук все громче и громче, вот поезд уже рядом с нами, и я в ужасе просыпаюсь».
«Сон цветной. Я на пляже. Поднимается смерч, он накрывает меня. На мне юбка на завязках. Смерч закручивает меня. Завязки превращаются в змей, которые меня душат, и я в страхе просыпаюсь».
И хотя в снах этой женщины присутствуют некоторые детали ужасной реальности (восемнадцатилетний насильник проник к ней в комнату через окно и пытался задушить ее шторами), основная тема ее сновидений — это страх и беспомощность, которые она испытала: ребенок, на которого нападают, ощущение удушья, несущийся на нее поезд, смерч, захвативший ее.
По сути, считает Хартманн, задача сновидений — в зримой форме увязать эмоции с определенной обстановкой, и смерч или приливные волны часто служат метафорой всепоглощающего чувства страха. Он рассказывает о том, что некоторые из переживших пожар сначала видят во сне его, но потом этот образ сменяется на приливные волны или преследование бандитов.
Как установил Хартманн, по мере того как травматическое переживание становится менее острым — в значительной степени благодаря эмоциональной переработке, происходящей во сне, — сновидения все равно остаются яркими и выразительными.
Сначала происшествие проигрывается очень живо и драматично, но часто с одним главным отличием: во сне происходит то, чего на самом деле не было.
Затем, и достаточно скоро, сновидения начинают связывать этот материал с другой содержащейся в автобиографической памяти информацией, которая каким-то образом соотносится с тем, что случилось. Часто тот, кто пережил травму, видит сны о других травмах, которые могут соотноситься с тем же чувством беспомощности и вины. Если человек пережил происшествие, в котором другие были убиты или серьезно ранены, тема вины проявляется почти всегда. Например, спасшийся на пожаре, в котором погиб его брат, рассказывает: «В моих снах брат часто наносит мне какое-то увечье или я получаю увечье в аварии или еще каким-то образом, но брат остается невредимым».
У большинства кошмары превращаются в модифицированные версии происшедшего, но происходит это постепенно, по мере того, как первичное переживание через нейронные сети в коре связывается с эмоционально соотносимым материалом, почерпнутым из реальной жизни или воображения. Через несколько недель или месяцев травма все реже и реже фигурирует в сновидениях, и постепенно содержание возвращается к нормальному, так как тревожное переживание интегрируется в воспоминания о других, позитивных переживаниях, а негативные эмоции, с ним связанные, теряют свою силу.
Хартманн сравнивает эту модель сновидений со своего рода аутопсихотерапией.
Поначалу эмоциональное послание, постоянно звучащее в мозгу, можно было бы выразить словами «Это самое ужасное, что может случиться! Как можно такое пережить?» Хартманн говорит, что мозг пытается ответить на этот вопрос и подбирает образы, суть которых можно выразить другими словами:
«Что ж, давай посмотрим на то, что случилось. Позволь себе это представить, нарисовать, но помимо этого рисуй вообще все, что приходит в голову. Все, что хочешь, представь другие катастрофы. И ты начинаешь видеть других людей, попавших в сходную ситуацию. Все эти сцены ужасны, но не уникальны, люди выживают и как-то переживают все это. Это тебе что-нибудь напоминает? Давай-ка посмотрим на другие случаи, когда ты испытывал ужас. Все было так? Нет?
Тогда давай продолжим: ты испытал такое же чувство? Но ведь ту историю ты пережил! Похоже, переживешь и в этот раз».
И правильная психотерапия, и сновидение имеют один и тот же эффект: они позволяют в безопасной обстановке создать необходимые связи. «Психотерапевт дает возможность пережившему травму пациенту вернуться в прошлое и рассказать свою историю разными способами, устанавливая связи между травмой и другими составляющими жизни, таким образом пытаясь интегрировать травму в его жизнь, — говорит Хартманн. — Сновидение выполняет некоторые из этих функций».
Как только связи между недавним тревожным событием и предыдущим опытом установлены, эмоции становятся не такими острыми, и травма постепенно растворяется в жизни пациента.
Модель посттравматических сновидений четко проявилась в отчетах, собранных после 11 сентября 2001 года Дирдре Барретт, профессором психологии из Гарварда и автором книги «Травма и сновидения». Особенно показательным стал рассказ диспетчера Даниэль О’Брайен, которая в то трагическое утро обслуживала взлет рейса 77 American Airlines из международного аэропорта Далласа. Часом позже она увидела, как белая точка на экране радара — ее самолет — идет прямым курсом на Белый дом, затем разворачивается и врезается в здание Пентагона. После этого в течение нескольких ночей О’Брайен мучили кошмары: «Я просыпалась, сидела в постели и заново переживала все это, снова видела, снова слышала…» Но через пару месяцев начал действовать терапевтический эффект, о котором говорил Хартманн, и сны О’Брайен изменились. Ей снилось, что экран радара превратился в зеленый бассейн: «Это был бассейн, заполненный каким-то гелем, и я ныряла в него, ныряла вэкран радара, чтобы остановить самолет, — рассказывает она. — В этом сне я не причинила самолету никакого вреда, просто держала его в руке и каким-то образом все прекратила».
Нечто подобное произошло и с женщиной, которая выходила из станции нью-йоркской подземки как раз в тот момент, когда из окон горящей башни Всемирного торгового центра прыгали люди — прыгали навстречу смерти. В первое время она постоянно видела это во сне, но через несколько недель сны изменились: она уже не была беспомощным зрителем, она раздавала им цветные зонтики, и они медленно планировали вниз и благополучно приземлялись.
Естественная психотерапия сновидений может, конечно же, быть усилена поддержкой, которую способны оказать родные и друзья или активная психотерапия.
«Но когда по каким-то причинам переживший травму не проходит курса психотерапии, ему, как показали исследования, помогают сновидения и социальная поддержка окружающих», — говорит Барретт.
Конечно, для кого-то процесс регулировки эмоций во время сновидений не срабатывает.
В 25 % случаев посттравматического стрессового расстройства (ПТСР) к кошмарам, в которых снова и снова проигрывается пережитая травма, добавляются эмоциональные элементы, особым способом трансформирующие всю картину.
Хартманн рассказывает о ветеране войны во Вьетнаме, в чью обязанность входило проверять мешки с телами погибших солдат. Непростая задача и сама по себе, но однажды он опознал в погибшем своего лучшего друга. После этого он часто видел один и тот же сон, который не просто отражал этот ужасный опыт, но в котором, по мнению Хартманна, звучал мотив вины этого человека из-за того, что он выжил: «Я один за другим открываю мешки, чтобы опознать погибших… Я слышу крики, шум вертолетов. Открываю последний мешок и вижу в нем самого себя. Я просыпаюсь от собственных криков».
Ученые изучали сновидения страдающих ПТСР, чтобы понять, почему мозг снова и снова проигрывает ужасные воспоминания и как сделать, чтобы он наконец от них освободился. Изучать мозг больных ПТСР с помощью визуализации намерен и Эрик Нофцингер из Университета Питтсбурга: «Мы хотим посмотреть, как выглядит мозг при постоянном, ночь за ночью, повторении таких снов».
Как считает Эрнест Хартманн, поиск метафор и связей с позитивными воспоминаниями, помогающими успокоить порожденные травмами эмоциональные бури, — лишь наиболее яркий пример процесса, которым непрерывно занят наш мозг.
Даже в самых ординарных обстоятельствах он постоянно выстраивает некий образный ряд, относящийся к этим обыденным обстоятельствам и событиям. Например, для беременных в начале срока типичны сны, отражающие беспокойство по поводу происходящих с организмом изменений, страх утратить внешнюю привлекательность. На более поздних сроках они часто видят сны, говорящие о страхах за будущего ребенка, об опасениях насчет собственного соответствия роли матери.
Застарелые волнения и беспокойства также могут выражаться метафорически.
В качестве примера Хартманн часто приводит историю матери двух маленьких детей, вполне успешной и в карьере, и в отношениях с мужем, но она выросла с родителями, которые ее постоянно критиковали, и поэтому, что бы она ни делала, она никогда не бывает довольна собой. Когда она сама стала матерью, ее детское беспокойство по поводу собственной неадекватности вдруг возродилось, и она часто видела сны, в которых возникала одна и та же тема страха, что она недостаточно хорошая мать: «Я оставила сына одного, и на него набросилась огромная кошка, она рвала его когтями, она пыталась его убить». «Мы остановились в прибрежной гостинице в Мэне, оба моих ребенка находились в двух отдельных комнатах. Начался прилив, вода прибывала очень быстро. Я проснулась от страха, что они утонут».
Скептики сомневаются: чем могут помочь эти разыгрываемые мозгом ночные драмы, если, стоит занавесу опуститься, мы их тут же забываем? Но Хартманн, Картрайт и другие считают, что главное — это созидание и перестройка связей в нейронных сетях, сам физиологический процесс, который в одних случаях укрепляет старые воспоминания, в других — строит новые ассоциации, таким образом вплетая в наш прежний опыт новые переживания, обновляя ментальную модель самих себя и окружающего мира. Такая ночная переналадка связей соответствует теориям роли сновидений в эволюции: согласно этим теориям во время сновидений мозг интегрирует информацию, важную для выживания, и это может происходить независимо от того, помним ли мы сны или нет.
Однако это отнюдь не означает, что все попытки вспомнить сон совершенно бесплодны. Некоторые сны действительно лишены какого бы то ни было смысла, но другие могут помочь нам по-другому взглянуть на эмоциональные моменты, которые мы днем порою выпускаем из вида. Способность вспомнить и поразмыслить над своим сном в некоторых случаях оказывает влияние и на модель будущих сновидений, и на дальнейшее поведение.
Некоторые исследования показали, что, если человек записывает свои ночные кошмары, а потом обдумывает их, стараясь не поддаваться пугающему воздействию или придумывая другой, менее ужасный конец, это помогает изменить модель таких сновидений.
Существует методика лечения, которая называется образной репетицией: человеку, терзаемому повторяющимися кошмарами, рекомендуют раз в день представлять себе этот сон, но с другим, позитивным окончанием, и повторять это упражнение в течение двух недель. Измененный сюжет формирует новую стратегию повторов, что как бы размыкает цепь кошмаров. Как считает Дирдре Барретт, такое «овладение» сновидениями не только сокращает или вообще устраняет повторы пугающих снов, но благотворно действует на симптомы дневной реакции на травмы, такие как вспышки прошлого, повышенный старт-рефлекс. Автоматически снижается и общая тревожность.
Розалинд Картрайт обнаружила, что даже тем ее испытуемым, которые не страдали от последствий травм, было полезно размышлять над сюжетами негативных сновидений и представлять себе их позитивные окончания — это позволяло не только избавляться от такого рода снов, но и положительно воздействовало на настроение. В качестве примера она приводит историю женщины, у которой хватало проблем: она только что рассталась с мужем, который ее всячески подавлял и унижал, а на работе один из сотрудников тоже все время пытался, как она говорила, «ставить ее на место». Этой женщине приснилось, как бывший муж заявился в ее новую квартиру и в грязных ботинках протопал по белому ковру. Картрайт посоветовала ей подумать над этим сном и перекроить его так, чтобы не чувствовать себя в роли жертвы. После этого женщине приснился другой сон: она лежала на полу лифта, а стенок у лифта не было. Лифт поднимался в воздух над озером Мичиган, и она боялась встать. Однако где-то в глубине дремлющего сознания, видимо, возникло воспоминание о том, как она перекраивала предыдущий сон так, чтобы снова не быть жертвой, и в этом сне о лифте она, несмотря на свой страх, все-таки решила встать на ноги. «Как только она встала, вокруг нее выросли дарующие безопасность стенки, и она поняла, что ей надо уметь постоять за себя, и тогда все будет в порядке», — рассказывает Картрайт.
Работая над собственной пассивностью, выразившейся в сюжетах сновидений, она сумела так перестроить свой эмоциональный подход, что это нашло отражение в повседневной жизни: она решилась поговорить с боссом по поводу коллеги, который ее третировал, и проблема была решена.
«Психотерапевты могли бы лучше понимать своих пациентов и видеть, какие из их проблем могут решиться сами собой, а в каких случаях требуется помощь, если бы просили их припомнить последний из привидевшихся им снов, который у тех, кто страдает депрессией, часто бывает самым негативным, — считает Картрайт. — Вопреки теории Фрейда главная проблема вовсе не спрятана. Она здесь, прямо на поверхности».
Но чтобы проанализировать собственные сны, нам нужно их запоминать, а большинство из нас могут вспомнить не более одного процента сновидений. В среднем взрослый человек может запомнить один-два сновидения в неделю, но есть и варианты: кто-то уверяет, что вообще снов не видит, а кто-то регулярно помнит мельчайшие детали ночных приключений.
Исследования показали, что способность хорошо помнить сны не имеет ничего общего с уровнем развития интеллекта, однако на нее влияют другие личностные характеристики. Зачастую такие люди лучше других помнят свои детские впечатления, они склонны к мечтательности, у них, скорее всего, имеются творческие наклонности, особенно в области визуальных искусств.
Специалисты предлагают несколько простых, но эффективных способов улучшить запоминание сновидений. Например, самовнушение, аутотренинг — он творит чудеса, особенно когда вы внушаете себе, что должны проснуться в определенное время. Дирдре Барретт советует улечься поудобнее и несколько раз повторить про себя, что вам что-то непременно приснится и что вы собираетесь запомнить сон.
Когда бы вы ни проснулись — среди ночи, наутро, — тут же спросите себя, что вам снилось, не меняя при этом положения и не позволяя другим мыслям сбить вас с толку или разбудить окончательно. Если вы запомнили только одну какую-то сцену, попытайтесь припомнить, что ей предшествовало и что следовало потом, что еще вы видели, какое у этого сна общее настроение. Держите на ночном столике дневник, в который могли бы записывать сны, а лучше включающийся от голоса диктофон, чтобы не приходилось двигаться и менять позу.
Ученые также обнаружили, что способность запоминать сновидения резко возрастает уже только потому, что испытуемых просят записывать сны. Здесь важно правильно выбрать время. Бывает, что то, что вы увидели или услышали в течение дня, может вдруг вызвать воспоминание об увиденном накануне ночью сновидении, но большинство снов, если мы не совершаем сознательного усилия их запомнить, тут же улетучиваются из памяти. Некоторые исследования говорят о том, что люди, страдающие нарушениями сна, часто просыпающиеся, например из-за ночного апноэ, запоминают сны лучше. Вот почему невролог из Гарварда Роберт Стикголд не шутит, когда говорит, что один из самых надежных способов запомнить как можно больше снов — выпить на ночь как можно больше воды. Из-за этого вам придется подскакивать несколько раз, и пару раз это случится в середине интересного сна. Но, судя по многим данным, хватит и простой заинтересованности в запоминании снов — уже одно это служит хорошей мотивацией.
Повышает шанс на успех и старание запоминать сны, которые снятся нам по утрам в выходные дни — ведь тогда мы можем поспать подольше, а давно установлено, что под утро периоды сновидений становятся дольше и сами сновидения становятся ярче и насыщеннее.
Как только способность к запоминанию станет лучше, вы сами будете поражены результатами, особенно если раньше думали, что сны вам снятся редко. Розалинд Картрайт рассказывает: «Мы передали нашим испытуемым распечатки их рассказов о сновидениях и сопроводили их вопросником: узнали ли они кого-то из персонажей своих снов, есть ли какие-либо связи между снами и связи с тем, что происходит в их жизни, и т. п. После этого даже те, кто отрицал важность снов, принялись их с энтузиазмом записывать. Потому что они увидели, что таким образом могут стать сами себе психоаналитиками».
Опубликовано от — Оставить комментарий

Депрессия утолщает кору головного мозга.

Ученые из Лос-Анджелеса продемонстрировали, что депрессия приводит к изменениям в структуре коры головного мозга пациентов, однако эти изменения могут быть нивелированы приемом препаратов. Исследование психиатров и неврологов опубликовано в журнале Molecular Psychiatry.
Исследователи из Детского госпиталя в Лос-Анджелесе провели двойное слепое рандомизированое плацебо-контролируемое исследование на 41 пациенте с хронической депрессией и 39 здоровых людях из группы контроля. Здоровые люди проходили МРТ-сканирование единожды, пациенты – дважды, до или после 10-недельного курса лечения. В первой фазе исследования авторы установили, что пациенты с хронической депрессией имеют утолщения коры головного мозга по сравнению со здоровыми людьми. Это явление объясняется, как нейропластический ответ мозга на депрессию под воздействием компенсаторных механизмов.
После этого половина пациентов в двойном слепом рандомизированном режиме получали препараты против депрессии (ингибитор обратного захвата серотонина и норадреналина), а половина – плацебо. После чего снова провели МРТ-сканирование. Оказалось, что пациенты, получавшие реальный препарат, не только чувствовали облегчение, но и, судя по всему, из-за того, что необходимость в компенсации исчезала, их кора головного мозга утончалась. У пациентов, получавших плацебо, изменения в коре после «лечения» не наблюдалось.

«Хотя это исследование было проведено на взрослых, разработанная методика сопряжения рандомизированного контролируемого исследования и МРТ-сканирования может быть применена и ко многим другим группам пациентов, в том числе и детям, – говорит соавтор работы Рави Бансал, — Кроме того, наши наблюдения нейропластичности предлагают новые биологические мишени для лечения пациентов с психоневрологическими расстройствами».

Текст: Алексей Паевский

Главная