1. Слово «депрессия» любимо в народе, часто и легко используется, быть в депрессии прилично и понятно. Чаще всего его используют для обозначения плохого настроения, подавленности, грусти, бессилия. «У меня вчера с утра была сильная депрессия», «Когда ребёнок капризничает, у меня сразу начинается депрессия». При самой первичной диагностике часто оказывается, что речь идёт о ситуативной реакции на жизненные затруднения или травмирующие ситуации или об экзогенной депрессии — той же реакции, только уже затянувшейся. В начале терапевтической практики, вдохновлённая идеями и перспективами гештальт-терапии, я была уверена, что можно и должно лечить депрессию только психотерапией, осознанием происходящего, своего вклада в болезнь, изменением отношения к жизни. Как многим новичкам, мне везло, и моим клиентам тоже, сложных случаев поначалу не было, депрессии у клиентов были реактивные, вызванные жизненными трудностями, кризисными событиями, и действительно, с ними можно было справиться без лекарств.
Но жизнь не стоит на месте, подкидывая нам всё более и более сложные задачи по мере нашего развития (вернее, мы начинаем эти задачи замечать и браться за их решение). У меня стали появляться другие клиенты, непохожие на прежних. Иногда в их жизни было трагическое событие, иногда ничего явного они не могли вспомнить, но ощущение подавленности, безысходности присутствовало у всех. Жить тяжело. Нет сил. Трудно справляться с проблемами. Ничего не получается. Жить безрадостно, беспросветно. У многих объективно жизнь была неплохой, устроенной, интересной, полной — но вся радость, которую эти люди могли бы испытывать, постоянно куда-то исчезала, утекала, как песок сквозь пальцы. Разговорные сессии приносили только кратковременное облегчение клиентам и забирали много сил у меня. Радость не усваивалась у них в душах, как у некоторых не усваивается в организме лактоза или железо. Эндогенная депрессия сидела в кресле напротив и, тяжело вздыхая, медленно жаловалась на чувство никчемности, вины и безысходности.
Моих знаний по клинической психологии, по психиатрии явно не хватало. Когда я училась на психолога, а потом на гештальт-терапевта, слушала лекции по психиатрии и проходила практику в диспансерах, я была твёрдо уверена, что с психиатрическими случаями я работать не буду, что мои будущие клиенты — это люди со здоровой психикой, невротического склада, испытывающие жизненные затруднения.
Всё так. Мои клиенты были социально адаптированными, адекватными и вменяемыми, имели семьи, друзей, работу. Вот только радость у некоторых из них никак не усваивалась в организме. При этом отмечались снижение настроения, пессимистический, упаднический взгляд на жизнь, заторможенность, заниженная самооценка и утрата интереса к жизни. Часто именно это и было поводом к обращению за помощью, или являлось причиной других трудностей (в семье, на работе).
Я стала узнавать про лекарственное лечение депрессии. Прочла множество авторов, предлагающих свои модели её лечения. Стала читать медицинские обзоры. Много разговаривала с врачами, ездила на обучение, читала протоколы и описания случаев.
Искала и находила книги, написанные психиатрами для пациентов, страдающих депрессией, и их близких. (Р.Евсегнеев. Психиатрия для всех., А.Добрович. Выбраться из депрессии.). Я благодарна этим авторам за их работу и жалею только, что их книги недостаточно растиражированы.
Я психолог, не врач, и не имею права назначать или отменять лекарства. Это не моя работа, не моя территория. И клиенты, обращающиеся ко мне за помощью, как правило, это понимают. Более того — многие боятся таблеток, боятся психиатров. У людей до сих пор жив страх перед мозгоправами, люди боятся «отупляющих» таблеток, боятся «превратиться в овощ», «оказаться на учёте» и т.д.
Мне повезло познакомиться с русскоговорящими психиатрами, работающими в государственном и частном секторе. Теперь я могла рекомендовать моим клиентам обратиться к конкретным специалистам и получить помощь на родном языке. Это важно, особенно когда человек растерян и ослаблен депрессией.
Такая совместная работа оказалась очень полезной. Для меня, как для гештальттерапевта — тем, что я могла разделить ответственность с врачом. Для врачей — тем, что их пациенты помимо изменений химических (регуляции уровня серотонина, дофамина и норадреналина) получают изменения психические, формируя с помощью психотерапии новые нейронные связи в мозгу.
Ну, и прежде всего, для моих клиентов — всем вышеперечисленным, (ни один клиент за всю мою практику, кстати, не превратился при этом ни в какой овощ и не впал в зависимость от лекарств).
Эта работа — долгая, трудная. Это благодарная работа. Я восхищаюсь своими клиентами — их мужеством, их волей, их смелостью. Я чувствую себя проводником, сопровождающим отважных путешественников в их долгом и трудном выходе из депрессии.
Я ходила по этим тропам множество раз, и каждый раз это новая дорога. Но всегда это дорога от холода и темноты к свету, к теплу. От изоляции — к контакту. Контакту с собой, с близкими, с миром
2.
Клиент, описывая свои переживания депрессии, оговорился. Он хотел сказать, что для него депрессия — это «стена, которая отгораживает», но сказал «стена, которая ограждает». Исправился, а я задумалась — какое описание точнее?
Пожалуй, оба определения верны, но для разных случаев. При реактивной депрессии человек ограждается от проблем, бед, переживаний и получает возможность пережить кризис, перевести дух, собраться с силами. При эндогенной депрессии эта стена становится тюремной стеной, она отгораживает от контакта с происходящим, от участия в жизни, и приводит к изоляции, отчуждённности, усиливая чувство одиночества, ненужности, никчемности. Страдает человек, портятся его отношения с миром.
Чтобы разобраться с проблемами в отношениях, надо понять, какие чувства возникают в них. Эти чувства могут быть дискомфортными, пугающими, непонятными, но они есть. Избегание ведёт к изоляции, к депрессии.
Важно находиться в контакте с чувствами, в контакте с человеком, к которому эти чувства направлены. Тогда становится возможным что-то изменить в отношениях.
Если чувства подавляются, не признаются, игнорируются, а сама проблема уносится с собой по ту сторону «ограждения» — в депрессию, то сделать с этим ничего нельзя. Остаются только навязчивые, повторяющиеся мысли, которые ни к чему не приводят.
Чувства — это индикатор потребностей. Чего я хочу, чего боюсь, как я себя останавливаю. Останавливаю и уношу в свою норку. Потребность остаётся неудовлетворённой. Более того — непризнанной. В депрессии человек останавливает себя раньше, чем успевает чего-то захотеть. Он не разрешает себе хотеть.
3.
В одиночку не справиться с проблемой, возникшей в контакте — только в контакте.
Собственно, поэтому и нужна терапия. Можно прочитать много книг, советов, пройти кучу тестов, но это не заменит отношений. Отношений, в которых мы находимся всю жизнь — с самого рождения, получая (или, увы, не получая) от родителей обратную связь «ты есть», «ты хороший», «ты нам нужен». Отражаясь в их глазах, ориентируясь на их эмоциональные реакции, мы составляем представление о себе. Я есть, я хороший, я нужный. Это база, это фундамент. Потом на него накладывается представление о мире — что такое хорошо и что такое плохо? От чего радуется мама? Что её расстраивает? На что сердится папа? Как он справляется со своей злостью?
Пока ребёнок маленький, ему трудно разобраться со своими чувствами, эмоции захватывают его целиком, как волна. Чтобы не утонуть, надо за что-то держаться. В норме — это родитель. Он тоже испытывает эмоции, но он сильный, устойчивый. Они не топят и не смывают его. Мама расстроена моим поведением, но это её не разрушает, она меня любит. Папа сердится на меня, но он всё равно остаётся со мной в контакте. Мой мир может устоять.
Если мир неустойчив, непредсказуем, опасен, если нет опоры в виде стабильных родителей, остаётся один выход — спрятаться в себя подальше, уйти в депрессию поглубже.
4.
Ребёнок учится у родителей, усваивает их примеры. Родители сами не идеальны, кто-то лучше разбирается в себе, кто-то даже никогда не задумывался, зачем это нужно. Однажды подросток на приёме сказал мне «Папа ругает меня за проявление любых эмоций. Он считает, что это не по-мужски. У него самого нервы, как стальные канаты, он так часто говорит. Он ничего не чувствует».
Ничего не чувствовать, пока человек жив, невозможно. Но можно игнорировать свои чувства, делать вид, что их нет. Вряд ли нервы от этого станут, как стальные канаты, но вот язва желудка, повышенное давление, бронхиальная астма наверняка появятся. Не хочет человек переживать душой, придётся переживать телом.
5.
В терапии депрессии много методов, выбор их зависит от предпочтений и умений самого терапевта, от личности клиента, его предрасположенности. Каждый человек уникален, и каждая терапия особенна, но есть и объединяющие моменты.
Я выделяю следующие:
Телесное осознавание. Человек в депрессии теряет контакт с собой, со своим телом. Ему плохо, тяжко, муторно, но это общее, недифференцированное состояние. Как правило, оно состоит из множества напряжённых, сжатых, «неживых» участков. Обращая на них внимание, клиент «присваивает» эти части тела, восстанавливая свою целостность и витальность.
Внимание к «здесь и сейчас». Фокусирование на актуальном, происходящем здесь и сейчас, на процессе. В депрессии человек склонен застревать в сожалениях о прошлом, заниматься самообвинениями по поводу сделанного или несделанного или переживать о будущем, бояться возможных неудач. В результате он выпадает из настоящего момента, теряет контакт с реальностью. С помощью телесного осознавания, гештальт-практик клиент заново учится присутствию в мире.
Работа с убеждениями, ценностями, интроектами. «Мальчики не плачут», «Девочки не злятся» — это уже классика. Кроме этих установок, существует множество тем — деньги, секс, семейные роли, место в обществе и т.д., собственное отношение к которым у человека не определено или отличается от того, которое он привык считать правильным, и этот диссонанс мучителен и болезненен. С помощью терапии клиент формирует собственные убеждения, учится доверять себе.
Фокусирование на отношениях между клиентом и его окружением. Депрессия — болезнь изоляции, следовательно, задача терапии — помочь клиенту преодолеть изоляцию, наладить связи с окружающим миром. Как человек устанавливает контакты с другими? Как останавливает себя? Чего пугается? Обо что спотыкается? Всё это проявляется в отношениях, которые клиент устанавливает с терапевтом, всё это можно обсуждать, пробовать новые способы.
Экзистенциальный подход. Поиск смысла жизни, своего предназначения, места в мире. Об этом много думают, но мало говорят. Пресловутая заниженная самооценка, обычно встречающаяся при депрессии — это свидетельство недостаточного знания о себе, непонимания себя. Это темы, требующие и от психотерапевта, и от клиента честного отношения к себе
6.
Один человек, когда-то чудом оставшийся в живых после неудавшегося суицида, из травматологии попавший в отделение суицидологии, затем лечившийся в отделении неврозов, получивший лекарственную и психотерапевтическую помощь, спустя много лет сказал мне такую фразу: «Если бы я знал, что это депрессия и что она лечится, я бы никогда такого не сделал. Я просто думал, что этот ужас — навсегда».
Депрессия лечится! Депрессию нужно лечить! Об этом знают, об этом пишут, об этом говорят. Но недостаточно, мало, неубедительно. Я не знаю, что можно ещё сделать, чтоб изменить ситуацию, донести это до всех нуждающихся в лечении и для их близких. Надеюсь, что эти мои заметки тоже кому-то помогут обратиться за помощью и получить её. Я бы очень этого хотела.
Елена Бартош