В рубрику Истории
Я сижу в центре большого зала, по периметру которого сидят врачи-психиатры и молча смотрят на меня. Напротив меня, из-за стола, величественно выглядывает маленький профессор лет, наверное, девяносто девяти, и я переживаю за то, чтобы он дожил до конца нашего разговора. Прищуриваясь, он слишком громко задает мне вопросы, один сомнительнее другого, а я пытаюсь понять, как я оказалась здесь, где-то между ненаписанным сценарием Коэнов и трагикомедией Роя Андерсена.
— Вы знаете, почему вы здесь?
— У меня биполярное расстройство.
— Значит, у вас то плохое настроение, то хорошее?
— Нет, не совсем…
— Не слышу! Я говорю, то плохое, то хорошее?
Хотела бы я, чтобы это было так просто.
Биполярное аффективное расстройство (БАР) — это психическое заболевание при котором у человека чередуются между собой фазы мании и депрессии (раньше заболевание называлось маниакально-депрессивный психоз, но нынче это сочли неэтичным). БАР существует разных типов и выражается у больных по-разному, но если грубо обобщить, мания — это исключительное нервное перевозбуждение, физический и эмоциональный подъем, зачастую, расходящийся со здравой оценкой своих ресурсов. Депрессия — это эмоциональная и физическая дисфункция, сопровождающаяся тоской, тревогой или апатией, нарушение естественных человеческих ритмов жизни. В моем случае преобладают депрессивные фазы, а эпизоды мании (гипомании) практически никак не выражаются. В общем, начать мою историю стоит так: меня зовут Аполлинария, я занимаюсь кинематографом и преподаванием, у меня есть семья, друзья и хроническое психическое расстройство, от которого я лечусь второй год.
Как я поняла, что больна
К тяжелым эмоциональным перепадам и трагическим переживаниям я была склонна сколько себя помню (я даже родилась сильно позже срока и путем кесарева сечения, так как с сомнением относилась к идее приходить в этот мир), но до поры до времени ситуация никогда не доходила до клинической картины. На данный момент у медицинского сообщества нет единой версии касательно того, почему люди болеют БАР, но многие истории пациентов подтверждают, что болезнь долгое время может не проявлять себя, пока не возникнет внешний триггер, который запустит её развитие. Мой триггер настиг меня зимой 2015 года прямо посреди пустыни Негев. В тот момент я жила на юге Израиля, жизнь моя проходила «с замороженными пальцами в отсутствии горячей воды» и была наполнена всевозможным стрессом и печалью. В какой-то момент я поймала себя на том, что сплю сутки на пролет или лежу, глядя в стенку, не зная, какое сейчас время суток. Следом, я перестала следить за состоянием моей комнаты, вовремя есть и выполнять многие из ежедневных обязанностей. Так и начала разваливаться на кусочки моя жизнь (что, кстати, не метафора, так как в одну из ночей из-за аварии с водонагревательным бойлером разрушилась стена в комнате, где я жила). А потом, довольно быстро, подключилось тело. У большого количества людей депрессии носят соматический характер и влекут за собой различные нарушения в работе организма и физические страдания. В моем случае так и произошло: внутренние органы, один за другим начали давать сбой, и , когда через полгода я вернулась в Москву, то уже с трудом могла ходить. Депрессия становилась глубже, жизненные обстоятельства только ухудшались, и я захотела умереть. По-настоящему. Тогда, я поняла, что мне нужна помощь.
О лечении и психиатрической больнице
Одного понимания оказалось недостаточно, и прошел еще один довольно мрачный год, прежде чем я переступила порог кабинета психиатра. И сделала я это только тогда, когда мне стало немного лучше и острую депрессивную фазу сменила смешанная (к депрессивным эпизодам добавляются гипоманиакальные эпизоды подъема). Может показаться парадоксальным то, что именно улучшение катализировало мой поход к врачу, но, в действительности, это был первый момент за очень долгое время, когда у меня хватало ресурсов на такой ответственный шаг. Человек, находящийся в депрессии долгое время не способен мыслить позитивно и, как правило, не способен помочь себе сам. Вся его психика работает деструктивным разрушительным образом, это очень важно знать тем, кто находится рядом с больным близким человеком.
К счастью, у меня было несколько надежных рекомендаций, и так я попала к прекрасному врачу, который диагностировал мне БАР и помог мне госпитализироваться.
У людей могут возникать разные ассоциации при слове «психиатрическая больница», среди них, конечно, имеют место жуткие образы врачей-садистов возле аппарата электрошоковой терапии, смирительные рубашки, стоны больных. И хотелось бы сказать, что это чудовищные стереотипы о психиатрии XIX-XX века, которые следует изживать, но и сегодня в России можно столкнуться с чудовищными историями о насилии, неподобающих условиях и вопиющем непрофессионализме в психиатрических медицинских учреждениях. Моя же история будет другая. Я лежала в одном из филиалов Института им. Сербского, и это, по большей части, был очень хороший опыт.
Мое пребывание в больнице было бесплатным, при этом институт имеет право полной конфиденциальности, то есть никаких постановок на учет в ПНД это за собой не повлекло. Главной целью моей госпитализации был подбор схемы медикаметозного лечения, так что большую часть времени я пила таблетки и разговаривала со своим врачом. Подбирать схему — это ювелирная работа для психиатра и большое испытание для пациента. Первое время это всегда очень сложно, мои побочные эффекты были самые разнообразные: головокружение, обмороки, тремор, потеря аппетита, один раз даже позеленел язык. Так или иначе, это линия огня через которую нужно пройти каждому, кто начинает лечиться, за ней начинает маячить улучшение. Сама больница больше походила на санаторий или реабилитационный центр, нас окружали довольно нежные и заботливые медсестры, на этаже находилась бильярдная комната, в главном корпусе функционировали различные секции, платные и бесплатные, от танцевальной терапии до треннингов по личностному росту, а после первой недели пребывания, по разрешению врача можно было выходить гулять (даже за территорию) и жить, в целом, нормальной жизнью. Были, правда, и детали, напоминавшие нам о том, где мы находимся: отделение было закрыто на вход и выход без сопровождения, все двери в кабинеты были заперты и без ручек (открывались только универсальным ключом, который был у персонала), а из столовых приборов были разрешены только ложки. Гуманность политики больницы демонстрировало то, что нам разрешали курить в туалете и главные социальные взаимодействия, знакомства, обмен новостями и откровениями происходили непременно в курилке. Атмосфера царила дружественная, все старались как-то друг друга поддерживать, проявлять участие, что, правда, иногда, приводило к трагикомическим сценам «цепной депрессивной реакции». Стоило одной девочке разрыдаться, как через 10 минут рыдала вся ее палата, а через 20 и половина отделения заливалась слезами.
Так я провела в больнице месяц, встала на ноги и получила свою первую схему, которая, в процессе, неоднократно менялась. Сейчас я постоянно принимаю таблетки, регулярно наблюдаюсь у своего врача и с недавнего времени пошла на психотерапию.
Про жизнь сейчас
Основная трудность для любого ментального больного в России — это тотальная необразованность населения в этой области и, связанная с ней, стигматизация психиатрии. У медали стигмы две стороны. Одна из них — это стереотипы, демонизирующие психиатрию и ментальных больных, благодаря которым лечение представляется страшным и жестоким процессом, а сами больные (независимо от диагноза) опасными или ущербными асоциальными людьми. Эти стереотипы не только ставят в уязвимое положение больных, которые, нередко, должны скрывать свой диагноз в социальных кругах, чтобы обезопасить себя, но и тормозят огромное количество людей перед тем, чтобы начать диагностику и лечение. Люди просто бояться узнать о своем диагнозе и приступить к лечению, и, в итоге, не получая своевременной помощи, проходят через ужасные страдания. Я сама пробыла в клинической депрессии больше полутора лет, прежде чем приступить к лечению. И сейчас я могу спокойно сказать: я лечусь, состою в отношениях, общаюсь с людьми, работаю с детьми и взрослыми — я такой же человек, как и ты. Другая же сторона медали — это обесценивание депрессии как болезни. Из-за неверного понимания и злоупотребления этим термином, больные сталкиваются с большим количеством трудностей и непонимания. Начиная от советов «не грустить и просто заняться делом», заканчивая тем, что я не могу позвонить на работу и сказать, что не приду сегодня, потому что «у меня депрессия» (ну представьте себе это), что я могла бы сделать в случае пищевого отравления. А больничный по своему диагнозу я могу получить только в случае госпитализации.
Сейчас я знаю о себе и своем расстройстве намного больше, чем в начале пути. Прежде всего я приняла тот факт, что больна, я знаю, что с высокой вероятностью никогда не вылечусь до конца и всю жизнь буду на терапии. Когда ты впервые сталкиваешься со своим ментальным расстройством, оно кажется монстром, который уничтожает тебя и всю твою жизнь. Но если от него нельзя избавиться, то нужно его приручить и научиться уживаться с ним. Безусловно, я считаю, что лечение спасло мою жизнь в прямом смысле слова, и сейчас мое состояние намного более стабильное, но рецидивы все еще являются постоянной частью моей реальности. Это означает, что бывают дни и недели, когда я переживаю нервные срывы, не могу подняться с кровати, выполнять свои обычные функции, а разговоры с людьми оказываются ужасным стрессом. Но жизнь устроена так, что не всегда я имею возможность остановиться и дать себе отдых. С этим пришло понимание, что иногда ты хвалишь себя за великие достижения, а иногда надо хвалить себя за то, что ты просто встал и почистил зубы, и это нормально.
За время болезни я научилась нескольким очень важным вещам. Во-первых, знания о психиатрии и своей болезни в частности, общение с людьми с твоим диагнозом и честность по отношению к близким — это очень большая помощь в лечении и в жизни в целом. Во-вторых, не без помощи своего психиатра, я научилась понимать что я — это не моя болезнь. Отделять болезненное от естественного, свои эмоции от своего ментального расстройства и, в конце концов, просто мыслить себя вне болезни — это очень непростая задача. Но преодоление ее позволяет совершенно по новому смотреть как на себя, так и на других людей. И, наконец, я поняла, что быть откровенным — это храбрость, а делиться своим опытом — это не только хорошая терапевтичная практика, но и капля в море борьбы за дестигматизацию психиатрии. Три года назад я была бы рада прочитать подобный текст. И если найдется хоть один человек, которому моя история окажется полезной, будет чудесно.
Берегите себя.
