Французский писатель Эрик-Эмманюэль Шмитт ждал десятки лет, прежде чем решиться рассказать о божественном откровении, которое пережил в молодости. Свой опыт он описал в книге «Ночь огня». Мы поговорили о вере, гуманизме и религиозных фанатиках.
Psychologies: Почему вы так долго ждали?
Эрик-Эмманюэль Шмитт: Это очень личное переживание, и я не собирался выносить его на публику. Но события нашего времени заставили меня заговорить о вере откровенно и, я надеюсь, с должным смирением.
Сегодня всем нам угрожают агрессивные создания, которые объявляют себя поборниками веры, но на деле представляют собой уродливые карикатуры на таковых. Они прикрываются верой, выплескивая свою жестокость. Те же, кто отвергает веру, искажают ее смысл, как если бы она устарела, как будто верить сейчас несовременно…
Я хотел развеять эти ложные представления: да, человечество добилось прогресса в науке, технике, но не в морали. Верить в это после Освенцима и Хиросимы означало бы закрывать глаза на факты. Области, в которых у нас нет никакого прогресса, как раз не имеют отношения к знанию. Ведь вера — это не знание. Об этом прекрасно сказал Паскаль: «Сердце открывает Бога, а вовсе не разум».
Ваши переживания в пустыне не могли быть плодом галлюцинации?
Я говорил это себе тысячу раз! Конечно, это могло быть чисто химическим ответом моего тела, направленным на устранение тревоги. Я исследовал все это. Вы знаете, я философ, я приучен к практике рационального исследования. И все-таки, вопреки беспристрастному анализу, происходило какое-то чудо. Во мне на органическом уровне что-то росло и ширилось: маленький ручеек веры, появившийся в пустыне, становился мощным потоком.
В конце концов я признал различие порядков, о котором говорил Паскаль: порядка сердца и порядка разума. И потом, я наконец-то чувствовал себя свободным. У меня был выбор: верить или не верить. Я честно пытаюсь сохранять в душе оба компонента: разум и веру. Если вы спросите меня: «Бог существует?», я вам отвечу, что ничего об этом не знаю.
Я верующий агностик. Но я добавлю: «Я верю, что да». Именно это и есть гуманизм: прежде всего сказать о фундаментальной непознаваемости.
Я верующий агностик. Но я добавлю: «Я верю, что да». Именно это и есть гуманизм: прежде всего сказать о фундаментальной непознаваемости.
Отношение к сомнениям отличает истинно верующего от того, кто лишь думает, что верит. Истинная вера — это сомнение, движение
Истина — то, чего нам не хватает, а не то, чем мы обладаем. Современный гуманизм должен опираться на общее для всех нас отсутствие знания. И затем, на уровне сердца, мы можем сказать, что верим, что Бог есть или его нет.
Вы дважды за время работы над книгой попадали в больницу. Это было непросто?
О да! Когда я описывал сцену откровения в горах, я рассказывал о том, как тело словно раздваивается, разрывается на части… Эти ощущения снова нахлынули с такой силой, что я думал, что у меня инфаркт. Меня отвезли в больницу, но у меня ничего не было, лишь болезненные спазмы в груди: так я был возбужден, взволнован, счастлив, когда писал об этом моменте!
Вы так говорите о своей вере, словно это любовное чувство…
Так и есть… Я рассказываю о своей встрече с Богом. По словам Паскаля, «вера не доказывается, она постигается на опыте». Точно так же, как и любовное чувство. К сожалению, мы можем лишь свидетельствовать, мы не можем убеждать. Я бы хотел убедить, но я не могу, у меня нет рациональных аргументов.
Но в этом двойственная природа веры. Во имя веры можно пытаться убить того, кто не верит…
Фундаментализм и фанатизм возникают как гиперкомпенсация сомнений. Я не подавляю сомнения. Я отказываюсь смешивать веру и знание, путать уверенность субъективную и объективную. Отношение к сомнениям отличает истинно верующего от того, кто лишь думает, что верит. Фанатики — это узурпаторы. Такова героиня моей книги Сеголен, ортодоксальная католичка. Она замыкается в вере, чтобы перестать думать. А ведь истинная вера — это сомнение, движение.
Получается, что вероисповедание – это противоположность веры?
Нет, противоположность веры — это вероисповедание, которое считает себя объективной истиной. Это заблуждение должно быть отвергнуто, потому что мы будем лучше уживаться друг с другом, если поймем, что значит верить и не верить. И что никакая религия не должна ставиться выше других.
Теперь, когда я чего-то не понимаю, я виню в этом свои ограничения, а не ограничения мира
Я не считаю себя выше кого-то из-за того, что пережил этот опыт в пустыне. Я считаю, что мне повезло, меня щедро одарили, но не избрали и не вознаградили. Я не искал ничего, а вот нашел что-то. Теперь, когда я чего-то не понимаю, я виню в этом свои ограничения, а не ограничения мира. Я перешел от философии абсурда к философии тайны.
Вы соблюдаете обряды?
Нет. Этот опыт не относился к какой-то конкретной религии. Вернувшись во Францию, я стал читать великих тибетских, индийских, христианских, мусульманских мистиков… Годы спустя я прочитал на одном дыхании все четыре Евангелия. И меня потряс до глубины души образ Христа, говорящего о любви и умирающего за любовь.
Сегодня я считаю себя христианином. Любовь должна быть цементирующей силой отношений с другими людьми. Нужно заменить подозрительность на любовь. Эта идея — просто бомба!
Об эксперте
Эрик-Эмманюэль Шмитт (Éric-Emmanuel Schmitt), французский писатель и драматург. Его пьесы были переведены и поставлены в более чем тридцати странах мира. Свой опыт в поисках Бога описал в книге «Ночь огня» (Азбука-Аттикус, 2016).
