В Истории
Полтора года назад об этой истории не писал только ленивый: председатель ТСЖ в центре Москвы жестоко избит в собственном подъезде. Сотрясение и гематомы мозга, семь ран на голове, переломы черепных костей, состояние тяжелое. Врачи борются за жизнь пострадавшего.
Некоторое разнообразие в новостную картинку внесли съемки потенциальной вдовы с трехдневным младенцем. Мне потом приходилось читать, что выглядела я в телевизоре подозрительно бодро – уж не знаю, чего от меня ожидали, но, когда я потом пересмотрела этот сюжет, мне мой уклончивый взор, странная ускользающая улыбка и быстрая речь показались выразительной картиной клинического безумия. С тех самых пор мне трудно смотреть на эту конкретную пару соведущих федеральных новостей – особенно когда, сообщая очередном чрезвычайном происшествии, они смотрят друг на друга с профессиональной тревожностью на лицах. Младенец, впрочем, держался очень достойно.
Что такое ЖКХ, я до поры до времени не знала – в счастливые годы моей трудовой юности была я девушка свободная, квартиру снимала, и никакими вопросами недвижимости не интересовалась. Сфера ЖКХ была в моем сознании «жэками», где сидят «тетки» и выдают «справки», а также бродит фольклорный сантехник. Гораздо позже пришлось узнать, что это обширная и темная отрасль экономики с оборотом, как в нефтегазе, и нравами, как в наркоторговле.
Самый быстродоходный отдел этой отрасли – похищение общего имущества: подвалов и чердаков, которые, по закону, принадлежат всем собственникам дома. Чем старше дом, тем обширнее эти чердаки и подвалы. Чем ближе дом к центру, тем они дороже. Сами собственники либо не понимают этого, либо, если понимают, то боятся связываться с рейдерами, коммерсантами со связями в госструктурах и среди бандитов. Если дом действительно ценный, то после захвата чердака-подвала его будут расселять – кого выкупят, кого припугнут – а когда жильцов останется мало, то подожгут. Типичнейшая московская история.
В нашем конкретном случае рейдер, который живет на крыше, вселился в дом с первобытной простотой – подделав свидетельство на собственность. Остановить ползучее распространение захватчиков по чердакам с перспективой принудительного расселения всего дома удавалось судебными методами. После удачного судебного результата часто следовала какая-нибудь уголовная акция: то машину во дворе подожгут, то окна в музее разобьют. Крупная уголовная акция, попавшая во все федеральные новости, случилась после открытия музея и окончательной судебной победы.
Не то, чтобы я сознательно решила связать свою жизнь с председателем ТСЖ, борющемся с рейдерами в историческом доме в центре Москвы. О том, что на самом деле он Бэтмен, и по ночам, надев костюм супергероя, сражается с преступностью на улицах родного города, при первоначальном знакомстве мне никто не сообщил.
Познакомились мы в набоковском жж-сообществе. Чуть позже я узнала, что он автор довольно знаменитой книги о Набокове, которую я по сей день продолжаю считать лучшим, что вообще о нем написано. Потом выяснилось еще больше увлекательного. Автор самого лирического и художественно-ценного блога во всем русском жж (мое субъективное мнение) оказался в придачу потомком лифляндских дворян (частицу «фон» из фамилии убрали при советской власти) с одной стороны, и поморов-старообрядцев – с другой, а также наследником северного сказочника Бориса Шергина. Про Шергина я знала куда меньше, чем про Набокова, но змею Скарапею и пинжак с карманами, как всякий постсоветский ребенок, помнила.
В том доме писатель Борис Шергин работал и умер, и мои новообретённые родственники мечтали создать там музей его имени. Но, как было сказано, дома в центре Москвы привлекают внимание не одних только ревнителей старины и народной культуры.
Музей Шергина открылся с большой торжественностью, когда я была уже на финальном этапе своей второй беременности, и украшала собой это фольклорное празднество, вызвав особое восхищение фотокорреспондента журнала «Православная женщина». Через месяц, в феврале стоял такой сильный мороз, что мы с мужем совместно решили никуда не ехать, а вызвать к себе на дом двух акушерок, и с большим успехом родили второго ребенка – мальчика.
Был это понедельник, а в четверг вечером он отпросился у меня отойти на час по хозяйственному делу. Я лежала в кровати с ноутбуком, рядом спал новенький младенец. Через час я услышала крики в подъезде (помню свою первую мелькнувшую мысль: «Не пронесло») и спустилась вниз.
Тарантиновские подробности ближайшего часа, до приезда нейрохиругической реанимации, который мы провели вместе над ванной, куда потоками стекала кровь, каждый может вообразить себе сам – или не воображать. Я помнила, что при сотрясении мозга нельзя засыпать, поэтому мы должны были непрерывно разговаривать. Речь его путалась и растворялась, в нее внезапно вплывали непонятные мне немецкие слова, каждую минуту я ждала, что он закроет глаза и на этом все закончится, но он постоянно был в сознании. Приехала скорая – отправиться в больницу я не могла по понятной причине, и с ним поехала его сестра. Пообщавшись положенное время с полицией, и позвонив няне, чтоб старшую дочь не приводили домой, а отвели к бабушке с дедушкой, ночь я пробродила по пустой квартире. Утром я была в некотором ожидании звонка из реанимации о том, что ночью пациент скончался – но новости оказались не такие финальные. Представьте себе, сказал мне врач, арбуз, который покрылся сеткой трещин, но остался целым. Хорошо арбузу, подумала я, а на голове как это отразиться? Сможет ли он говорить? Ходить? Вспомнит ли он обо мне? Узнает ли меня? Буду ли я говорить детям: вот ты не помнишь, а он был совсем другой?
В реанимации он пролежал две недели – были опасения, что понадобится операция, были ухудшения, когда его выписали в общее отделение, но отек мозга усилился, и пришлось вернуться в реанимацию обратно. Еще две недели он провел в больнице, куда я с ребеночком уже смогла приехать. Говорить ему было трудно, а читать и писать еще труднее, так что телефонные переговоры были довольно мучительны, а привычная нам электронная переписка и вовсе невозможна.
Я выясняла все, что касается о видах и степенях тяжести ЧМТ, гематоме мозга и отеке мозга (и разнице между ними), операционных и медикаментозных методах лечения, различных видах афазии и способах посттравматической реабилитации – большой объем новой информации. У меня появился бесценный друг – бывший реаниматолог и начинающий писатель Алексей Моторов (прославившая его книжка «Юные годы медбрата Паровозова» вышла через некоторое время после нашего знакомства), который сам нашел меня в соцсетях, и с которым мы обсуждали мои новые познания, врачей, больницы и что делать дальше. С журналистом Кашиным мы вели светскую переписку: «А перелом основания черепа у вас был? – А как же! Главный сюрприз – от этого не умирают». Мне тоже перелом основания черепа всю жизнь казался медицинским эвфемизмом выражения «оторвали голову».
После выписки начался долгий и медленный реабилитационный период, который, как мне сказали врачи, должен продолжаться 14-18 месяцев. Были сложности со слухом, зрением, речью и координацией, которые уходили очень постепенно – пока живешь, кажется, что ничего не меняется, а, оглянувшись назад, видишь – стало лучше.
Выяснилось, что никаких волшебных процедур и препаратов не существует, а все решают время и покой, покой и время, позитивные впечатления и набор довольно смешных логопедических упражнений, вроде скороговорок или чтения вслух.
Через три месяца после выписки мы решились на небольшую поездку на машине в Крым. Получилось удачно, и тогда мы поехали уже дальше, в Европу.
Можно сказать, что вся задача излечения от травмы сводится к тому, чтобы в вашей жизни появилось какое-то иное содержание, сравнимое по значимости с переживанием беды. Главная задача травмы – сделаться самым важным, что у вас есть в жизни. Вся жизнь моя была залогом свиданья верного с тремя мордовскими уголовниками. Еще вчера ты был работник, родитель, гражданин и налогоплательщик, а с нынешнего дня ты только Человек-с-которым-случилось-ЭТО.
Как этого избежать? Напрашивающийся выход – забыть все, что случилось, и сделать вид, что этого никогда не было. Второй вариант, более парадоксальный – делиться опытом. Впервые эта мысль появилась у меня, когда нашего соседа по Рождественскому бульвару (он помогал нам с видеонаблюдением в доме) избили во дворе так, что врачи фактически сделали ему новое лицо («Говорят, теперь у меня будет курносый муж», задумчиво написала его жена в фейсбуке). Мы с ней тогда начали переписываться, и я впервые увидела, что мое частное несчастье может быть источником каких-то наблюдений, которые помогут другим людям.
Вот некоторые обобщения, которые приходили мне в голову:
1. Есть, как известно, два основных типа реакции на стресс: кто-то в момент шока теряет самообладание, а кто-то держится бодро, зато потом долго отходит. Я принадлежу ко второму типу, потому мне пришлось познакомиться со всеми подробностями пост-травматического расстройства. PTSD сопровождается разными довольно унизительными физическими синдромами – у меня, например, с тех пор во всех хоть сколько-нибудь напряженных ситуациях стал пропадать голос. Флэш-беки, как показывают в голливудских фильмах, навязчивые воспоминания и неадекватная реакция на разные невинные слова, ассоциирующиеся с произошедшим – тоже не выдумка сценаристов. Помните, что это не проявление вашей индивидуальной слабости и безволия, а болезнь такая – и она проходит. Обращаться ли за профессиональной помощью – вопрос непростой. Я лично не совсем верю в психотерапию. Правда, ближайшая наша подруга, очень важный для нашей семьи человек – профессиональный терапевт Ольга Прохорова. С ней, конечно, я общалась очень много – и один раз она снимала мне парез связок методами телесно-ориентированной терапии. Это был, скажу сразу, тяжкий и жутковатый опыт – но голос вернулся.
2. Идея, что страдание возвышает и смягчает душу, всегда казалось мне компенсационным мифом из серии «бедные, зато добрые» или «страшненький, зато изменять не будет». Природа, по моим наблюдениям, никому ничего не компенсирует, и вообще не озабочена идеей справедливости. «Несчастные эгоистичны, злы, несправедливы, жестоки и менее, чем глупцы, способны понимать друг друга. Не соединяет, а разъединяет людей несчастье, и даже там, где, казалось бы, люди должны быть связаны однородностью горя, проделывается гораздо больше несправедливостей и жестокостей, чем в среде сравнительно довольной», с неприятной проницательностью писал Чехов. Печально вдруг осознать себя таким несчастным – эгоистичным, несправедливым и зацикленным исключительно на собственных потерях и убытках. В какой-то период пост-травматической депрессии вся душевная жизнь сводится к нежной жалости к самому себе. Приходится как-то специально вспоминать, что ты тут, собственно, не главный пострадавший. Тут важно помнить, что это не ваша истинная натура внезапно открылась в трудную минуту, а временная болезнь, слабость и бессилие. Сразу загадайте себе год на возвращение к нормальному состоянию — ближайший год вы оба потратите на реабилитацию, причем может оказаться, что, когда физически пострадавший уже оклемается, второй партнер останется в худшем состоянии.
3. Просите и принимайте помощь. Это непростой навык, которому, впрочем, первым делом обучает нас опыт родительства. Ребенок – не дело одного, и даже не дело двоих, он вовлекает прежде автономную пару в густую сеть социальных и коммерческих контактов, и приучает сознательно рассчитывать и использовать содействие других. Большое несчастье немедленно делает нас зависимыми от окружающих – что трудно перенести тем, кто привык справляться со всем самостоятельно. Попробуйте рассматривать это как управленческую задачу: можно, конечно, выйти в широкий мир с воплем «помогите, люди добрые, не знаю, что и делать» (некоторым это тоже помогает), но эффективней обращаться с конкретной просьбой к конкретным людям. Люди, в свою очередь, бывают признательны за возможность посодействовать тем, чем они могут – связями ли, контактами или специальными знаниями. Помните, вам хотят помочь – скажите только, как именно, и не отпугивайте потенциальных помощников невнятными запросами. Ставьте задачу и выражайте благодарность не только за помощь, но и за предложение помощи.
4. Поддержка собственной кровной семьи – необходимое условие выживания. Знаю, что у некоторых такие родственники, общение с которыми само по себе – травма, но в моем (и мужа) случае это не так. То, что называется ненуклеарной семьей – идеальная среда для преодоления последствий травмы. Потом вам все равно придется снова отделиться и жить самостоятельно, но это будет, когда на вас уже нарастет новая кожа.
5. Неотменяемые обязанности поддерживают на плаву. Когда надо делать нечто, чего нельзя не делать, депрессивные состояния переживаются как-то незаметней, и можно достичь ценного состояния здоровой усталости (не путать с травматическим бессилием). Первое время надо прежде всего думать, как спать — мне помогал новорожденный (совместный сон и кормления), некормящим и небеременным можно подумать о каком-то невредном транквилизаторе. Круглосуточные кормления не только дают приятные тактильные ощущения (что ценно), но и заставляют спать и есть самой. Не все травмированные могут срочно обзавестись грудным младенцем, но необходимость заботиться о других есть у каждого.
6. Не лежите. Не в смысле «не бездельничайте» — если к вам пришла беда, это вряд ли вы себе сможете позволить – а буквально. Горизонтальное положение – зло. Мне объясняли, что в нем человек впадает в какое-то пренатальное состояние беспомощности, и я сама замечала, что из позиции лежа все задачи кажутся невыполнимыми, а встанешь – уже и легче. Если вы не спите – лежать не нужно. Хочется лечь лицом к стенке (а это основное, чего хочется) – лучше сидите лицом к стенке.
7. Овладевайте новыми массивами информации. Сократ, как известно, всем советовал жениться: попадется хорошая жена – станешь счастлив, плохая – станешь философом. Так и тут: если захотят мужа посадить – станешь юристом, если убить – станешь врачом. Чрезвычайная ситуация – хороший повод получить дополнительное образование. Если вы похожи на меня, то сам процесс сбора и анализа информации будет действовать на вас терапевтически. Узнавать новое – это возвращать себе ощущение контроля, которое отнимает травма. Кроме того, эти новые знания очень помогают установить равноправное общение с медицинским или правоохранительным персоналом, и не до такой степени чувствовать себя дезориентированной жертвой.
8. «Специалистов» не существует – точнее, они существуют по отдельным отраслям, но нет никого, кому вы могли бы полностью делегировать ответственность за свою жизнь. Это, опять же, как с родительством: есть ЛОР и есть репетитор, но здоровье и образование ребенка – дело только ваше. Никто не обладает такой полнотой информации, как вы, а, главное, никто не обладает вашей заинтересованностью в результате. Врачи вообще склонны оперировать категориями жизни и смерти – не умер пациент, значит, спасли. А вот понятие качества жизни для них не очень существует. Так что, см. предыдущий пункт – овладевать знаниями и принимать финальные решения придется все равно самостоятельно.
9. Вы начнете выбираться из травмы, когда у вас появится желаемое будущее – не обычное безнадежное завтра, полное дел, которых не успеть и задач, с которыми не справиться, а нечто, что вы сами захотите совершить. Если вы начали строить планы – хотя бы самого фантастического мечтательного свойства – значит, силы начинают возвращаться к вам. Со мной это случилось где-то через десять месяцев после происшествия. Тогда же, по удачном совпадению (вселенная всегда охотно подстраивается под наши запросы) открылся диссертационный совет, в котором я должна была защищаться и ускорились мои научные дела, заброшенные после происшествия. В начале нового года я прошла предзащиту, а в мае защитилась – не по медицине, как можно было предположить, и даже не по психологии, а по моей прямой политологической специальности.
10. «Жизнь продолжается» — фраза, которая больше всего раздражает несчастных, потому что ее обычно употребляют в смысле «хватит уже про ваши беды, давайте о чем-нибудь веселом поговорим». Но ее можно понимать так: время идет, к счастью, вне зависимости от наших усилий, и живой тканью покрывает раны и утешает болезненную память. Но само по себе время, вопреки популярному выражению, не лечит – ему нужно помочь.
Оглядываясь, вижу, что мои рекомендации по преодолению травмы сильно напоминают анекдотический совет «как пережить черный день»: отложите про запас миллион, и день будет не таким уж черным. Родитесь в счастливой семье, проживите жизнь, полную труда и достижений, имейте кучу поддерживающих родственников и плотную сеть социальных контактов – и, если к вам придет беда, вы с ней справитесь.
Понятно, что весь мой личный оптимизм строится на везении, в котором нет ничьей особенной заслуги – на тех нескольких миллиметрах, на которые НЕ сдвинулась сломанная левая височная кость.
С другой стороны, можно сформулировать и так: лучшая страховка от беды – это все те усилия, которые вы прикладываете к тому, чтобы ваша жизнь была полноценной. Берегите здоровье – оно вам пригодится, если надо будет восстанавливаться после травмы. Читайте больше – будет, что вспомнить на больничной койке. Изучайте иностранные языки – легче будет восстанавливать речь. Работайте головой – наука говорит, что интеллектуалы меньше подвержены старческому слабоумию. Живите с теми, кто вас любит – в чрезвычайной ситуации они вас поддержат. Рожайте детей сейчас – потом не будете сокрушаться, что не успели. Создавайте собственные социальные сети – вам будет, к кому обратиться в день беды. Помогайте людям – когда понадобится, они вам помогут. Будьте доброжелательны – тогда на запрос, исходящий от вас, будут готовы откликнуться другие.
