Не будь дураком! Будь тем, чем другие не были.
Не выходи из комнаты! То есть дай волю мебели,
слейся лицом с обоями. Запрись и забаррикадируйся
шкафом от хроноса, космоса, эроса, расы, вируса.
И. Бродский
Эссенциальная депрессия это состояние, сопровождающееся общим снижением жизненного тонуса. В предлагаемой статье будет рассмотрена феноменология эссенциальной депрессии, а также ее связь с психосоматическими и посттравматическим расстройствами. Гениальный Иосиф Александрович чутко уловил пульсацию этого состояния, так что нам остается только развернуть спираль его текста, увеличив межатомное пространство между плотно подогнанными смыслами.
Метафорически способ существования персонажа, которым овладела эссенциальная депрессия, можно описать с помощью места, в котором угроза непосредственной гибели устранена, но за это заплачено очень высокой ценой — возможностью радоваться жизни. Место в котором чрезмерно много безопасности, благодаря чему новизне не позволено проявляться. Все, что существует вокруг — уже состоялось. Элемент творения отсутствует как феномен. Главная задача — максимально точно повторять одно и тоже однажды найденное решение и контролировать реальность, чтобы она не вторглась в привычный ритуал. Главные атрибуты подобного времяпрепровождения — усталость, скука, апатия. Вместо переживаний — выверенные безупречные рационализации. Направленность деятельности определяется не гедонистическим устремлениями, а возможностью в кратчайшие сроки истощить себя. Или можно сказать, истощение происходит быстрее, чем возникает удовлетворение.
Выбраться за пределы этого места невозможно, поскольку оно окружено частоколом из тревоги и соматических симптомов, при приближении к которому могут возникать панические приступы. Более того, даже идея выбраться за пределы этого периметра не возникает, потому что пейзажи, лежащие за забором уже не радуют. Слишком много сил потрачено на построение устойчивой структуры и стабильность становится главной фигурой интереса. Объекты внешнего мира теряют привлекательностью. Слегка радоваться можно только от того, что пока не умер. Требование постоянного контроля приводит к истощению и “благодаря” этому теряется возможность претерпевать усилие, которое необходимо для обнаружение интереса и возбуждения.
Психосоматика, таким образом, уравновешивает дезорганизованность работы психического аппарата и является следствием продолжающегося нарушения ментализации. Клинически это выражается в невозможности символизировать свой внутренний опыт, связать поведение и эмоциональное состояние, воспринимать себя как целостную функцию по производству смыслов. Опасность этого состояния также состоит в том, что стирается грань между представлениями и реальностью, в результате чего фантазии принимают характер катастрофических последствий.
В поле переживаний много страха разрушения — это касается неустойчивости любой сферы жизни, начиная от здоровья и заканчивая социальными связями. Злость, которая могла бы являться стимулом для изменений, угрожает стабильности и поэтому вытесняется. Злость может оживить, но любые проявления витальности реципрокно активируют тему смерти. Казалось бы, что жизнь и смерть понятия противоположные. В данном случае, они слиты друг с другом. Поэтому, лучше быть живым мертвецом, вместо того, чтобы умирать каждый день. Разумеется, подобная судьба ожидает не только злость, но любые другие чувства, поскольку они являются маркерами возбуждения, которое необходимо подавить.
Возбуждение оказывается похороненным под пластами отрицательных переживаний, которые возникают как реакция на хроническое неудовлетворения разнообразных потребностей. В некоторых случаях лучше вообще перестать хотеть, чем сталкиваться с разочарованием от того, что желаемое и поддерживаемое все дальше и дальше отдаляются друг от друга. В этом смысле жизнь может возвратиться только через обратное погружение в боль.
С темой смерти возникают очень интересные взаимоотношения. С одной стороны существует всемогущая иллюзия ее контроля, с другой стороны, важно скорее обеспечивать ее постоянное присутствие, как будто смерть становится устойчивым фоном жизни. Она все время приглашается и становится привычным элементом повседневности. Внезапность смерти отрицается. Важно следить за ее приближением. Смерть из потенциального измерения, в котором “пока есть я — смерти нет”, постепенно становится элементом жизни, ее необходимым ингредиентом. Влечение к смерти помогает сдерживать непереносимые проявления жизни. Влечение к смерти, принимая форму реального снижения качества жизни, защищает от смерти нереальной и нафантазированной. Настоящая смерть не признается, с идеей смерти нет примирения и чем больше она отодвигается, тем большую тень она отбрасывает на происходящее.
Возникает интересный парадокс. Для того, чтобы спокойно принять смерть, необходимо исчерпать свою страсть. Опустошиться перед жизнью и перестать чего-либо хотеть. В описываемом же случае опустошиться просто невозможно, поскольку страсть отделена от индивида и его жизни. Таким образом, с помощью эссенциальной депрессии достигается или замедленный суицид или наоборот, символическое бессмертие благодаря консервации в промежуточном состоянии — между жизнью и смертью. Смерть настолько пугает, что происходит преждевременный отказ от жизни. Не очень понятной при становится сама идея сохранения жизни на таком низком энергетическом уровне. Человек как будто запирает себя в стерильной камере для того, чтобы выкроить несколько часов из отмеренного срока, при этом не зная, как ему пользоваться этим временем.
Вообще тема ценностей становится очень сложной, поскольку все становится одинаково пресным. Это состояние можно описать такой формулой — того, что есть уже достаточно для того, чтобы ничего больше не хотеть. Личные дефициты отрицаются, поиск потерянного рая становится ненужным, галлюцинаторная способность выходить за пределы себя и распространять влияние на реальность утрачивается. Метафорически ситуация напоминает отношения трупа и окружающей среды, когда температура между ними уравнивается и не существует более никакой предпосылки для обмена энергией. Личность проживает свою жизнь так, будто она одержима средой, является часть окружающего порядка и относится скорее к неживой природе, поскольку не дает повода подозревать реакций, отличающихся от проходящих процессов в фоне. Поведение приобретает характер полевого.
В подобном состоянии одиночество из ресурсного способа бытия, при котором достигается максимальное погружение в себя и наиболее ясный контакт со своей страстью, превращается в наказание. Не только внешние объекты теряют привлекательные атрибуты, но и сама личность становится неинтересной себе.
Можно сказать, что теряется контакт с реальностью здесь и сейчас, то есть актуальное состояние скуки и беспомощности становится неважным, его необходимо терпеть, не имея возможности изменить, поскольку подобное оцепенение спасает от угрожающих фантазий. Фантазии это пожалуй единственное, что имеет ценность.
Складывается впечатление, что события, в которые включена личность, изолированы от переживаний по их поводу. Либо же глубина переживаний настолько невыражена, что сигнал о нарушении является результатом скорее интеллектуальной деятельности, чем эмоционального отклика. “Я понимаю, что что-то идет не так, но даже не могу по этому поводу как следует огорчиться, я понимаю, что и это тоже неправильно” — такое вербальное послание часто сопровождается недоумением и растерянностью как высшей точкой эмоционального осознавания. Соответственно, процесс кодирования смыслов в промежутке между событиями и реакцией на них становится крайне бедным и клиенту, фактически, нечего предложить терапевту в качестве ключа к своей субъективности.
Способ, каким клиент формулирует запрос на терапию очерчивает очередной тупик отношений — клиент просит избавить его от соматических симптомов, не имея возможности удерживать в фокусе внимания свое состояние. Симптом как бы скрывает клиента от самого себя. Вот избавлюсь от симптома и заживу, думает клиент. Буду путешествовать, раскрашу мир новыми красками и стану другим человеком. На самом деле симптом скрывает более страшную тайну о том, что за ним нет никакой жизни кроме той, что происходит сейчас. Потому что хроническое выживание, в которое погружен клиент, является не следствием появления симптома, а его причиной.
В терапии подобная личность выбирает стратегию убеждения. Она доказывает правильность своих логических построений, не имея возможности опираться на переживания скуки и отчаяния, злости и желания. С другой стороны, соматические симптомы часто становятся ядром переживаний, Id затопляет внутренний мир и тогда попытка обуздать телесность является ведущей задачей. Таким образом, Personality или изолирована от туловища, или порабощена им. Можно охарактеризовать подобный способ бытия как сильно полярный — с человеком либо не происходит ничего, либо любое происшествие оборачивается катастрофой.
Такой же модус прослеживается и в отношениях с окружающими. Они представляются обладателями слишком большой власти, поскольку, имея важный ресурс поддержки, распоряжаются им односторонне, в авторитарном режиме. Им нельзя доверять, с ними опасно импровизировать и безопасно только соглашаться. Они могут легко карать и от этого невозможно защититься. Лучшее лечение конфликта — профилактика. Лучшее время для жизни — последний день творения, когда уже все названо и признано хорошим. В коктейль счастья добавили слишком много покоя, тем самым сэкономив на воле.
Можно говорить о том, что эссенциальная депрессия симптоматически напоминает посттравматическое состояние. Другим краем оно примыкает к нарциссическому расстройству, при котором, доступ к полноценному переживанию собственного Я затруднен ориентацией на конформность. Обобщая эти две нозологические единицы, можно сделать вывод о том, что к эссенциальной депрессии приводит травматическая потеря объекта, слияние с которым было настолько тотальным, что его исчезновение воспринимается как потеря значительной части себя самого. Травматическая дезинвестиция объекта в силу нарушения границ между ним и объектом приводит к дезинвестиции самости. Не имея возможности противостоять этому процессу и сохранять собственные границы, личность выбирает путь отказа от претензий.
В конце концов, задает она вопрос, для чего куда то стремиться, если смерть все равно заберет все, что есть? Для чего необходимо совершать разнообразные телодвижения, если их результат временный и нестабильный? Уж лучше приготовиться к смерти заранее, чтобы не сокрушаться и страдать, сомневаться в выборах или испытывать чувство вины. На эти вопросы невозможно ответить из головы, а только из того места, где хаос, противоречивость и сложность внутренней жизни противостоит упорядоченному протеканию физиологических и социальных процессов, которые на пике своей организации вовсе не нуждаются в присутствии сознания.
Источник — gestaltclub.com
