Психические расстройства есть у каждого четвертого человека. Усугубляет все стигматизация, нехватка квалифицированных специалистов и отсутствие четких представлений о врачебной этике. Мы поговорили с людьми, которые столкнулись с неэтичным поведением психиатров, и узнали у эксперта, какие проблемы есть в российской психиатрии и как выбрать врача.
«У такой красивой девушки не может быть депрессии»
Мария Альтерман
Израиль, PR-менеджер, 29 лет
Впервые я попала к психиатру в армии (в Израиле женщины проходят обязательную службу. — Прим. ред.). Он говорил на иврите с тяжелым русским акцентом. Выписал мне стандартные антидепрессанты. От них были страшные побочные эффекты, но на все жалобы психиатр отвечал, что проблема во мне, а не в лекарстве. Когда я сказала, что не хочу больше его принимать, заявил, что в таком случае пишет в моем файле, что я вылечилась.
Спустя два года тот же психиатр вдруг спросил, почему я не на антидепрессантах. Я ответила, что он сам исключил у меня депрессию, потому что я слишком много улыбаюсь. Он посмеялся и выписал атипичные антидепрессанты (это более современные препараты, они отличаются от классических антидепрессантов по структуре и составу и, как правило, переносятся легче), которые в сочетании с психостимулятором дали тахикардию и панические атаки. Вскоре врач отменил эти лекарства, а у меня случился нервный срыв. Я попала в дневной стационар. Там израильские врачи наконец определили, что депрессия у меня с восьми лет, но в таких затяжных формах она не мешает вежливо улыбаться при знакомстве с врачом. После этого мне подобрали подходящие антидепрессанты, которые я принимаю до сих пор.
Я считаю отношение первых двух психиатров обесценивающим и безответственным: они совершенно не заботились ни о моих чувствах, ни о моем здоровье. Мне раз за разом объясняли, что у меня нет никакой депрессии. Первый врач давал всем пациентам одинаковый рецепт, а второй ставил на своих клиентах эксперименты. Сейчас мое состояние гораздо лучше, но, по мнению врачей, понадобится еще два года психотерапии и медикаментозного лечения.
«Врач заявил, что без таблеток я деградирую и становлюсь овощем»
Дарья (имя изменено по просьбе героини)
Москва, фотограф и художник, 38 лет
Диагноз стал для меня огромным ударом, но ни мне, ни окружающим не пришло в голову в нем сомневаться. Я пила прописанные нейролептики, толстела и превращалось в какое‑то абсолютно пассивное существо.
А однажды случилась трагедия. Моего папу сбила машина на переходе, и он погиб. Мой самый близкий человек в мире. У меня не было сил обновить рецепт на нейролептики, я перестала их принимать. Тогда будто облако вокруг меня рассеялось, и я снова начала все ясно чувствовать. Боль стала невыносимой. Я не могла говорить, а только лежала на диване в обнимку с папиным свитером. Мои друзья отвезли меня к психиатру (уже другому). Тот не сомневался в корректности диагноза и не допускал мысли, что можно так горевать об отце. Мне снова выписали нейролептики и антидепрессанты. Врач прямо заявил, что без таблеток я деградирую и становлюсь овощем.
От переезда мне стало лучше, но уверенность в диагнозе и собственной «ненормальности» осталась. Пока мне не посоветовали двух специалистов — в Петербурге и Иерусалиме. Они оба подтвердили, что медикаментозного лечения не требуется. Так два года спустя диагноз шизофрения отменили.
«Вечером я обнаружила пост в ЖЖ, описывающий нашу встречу»
Вера (имя изменено по просьбе героини)
Москва, психолог, 37 лет
Впервые депрессии у меня начались в 17 лет. В 20 я обратилась к психологу. Еще через 10 лет попала к психиатру — потому что психологи не справлялись: депрессивные эпизоды случались все чаще и становились тяжелее. Поэтому я решилась пойти к врачу. Я была с ним немного знакома, у нас был один круг общения.
Прием в московской частной клинике он начал с вопроса: «Ты знакома с таким-то? Нет? А он был у меня сегодня. Просто хотел проверить, насколько мир тесен». Меня шокировало, с какой легкостью он открывает имена своих пациентов, но в ступоре я никак не отреагировала.
Затем он завел со мной психотерапевтическую беседу. Я втянулась, так как была в тяжелом состоянии и не могла сопротивляться, а он, как я теперь понимаю, вел себя очень манипулятивно. Он не задавал вопросы, а сразу что‑то про меня утверждал, будто заранее все уже решил. А когда я пыталась возразить, перебивал меня и говорил, что я веду себя пассивно-агрессивно. В какой‑то момент разговор пошел совсем не туда, мне становилось очень плохо и больно от его слов. Я его вежливо остановила, сказав, что у меня уже есть психолог. Вроде бы он нормально воспринял мои слова, и я ушла с рецептом и надеждой.
А вечером я обнаружила пост в его ЖЖ, описывающий нашу встречу. Открытый. Да, имя и возраст были изменены. Но для моих знакомых (многие из них его читали) я была вполне узнаваема. При этом он описал нашу беседу совершенно не так, как она происходила. Он выдумал продолжение диалога, которое меня якобы исцелило. Полный хеппи-энд. Я была в ярости. Не только от частичного раскрытия анонимности, а еще и от того, что он использовал мою историю для рекламы. Он написал, что помог мне, хотя на самом деле только надежда на выписанные им лекарства позволяла как‑то пережить душевный ущерб от того разговора.
Целую неделю мне пришлось с ним переписываться, добиваясь удаления поста. Я победила, он все удалил, но мне было очень плохо. После этого мы еще несколько раз переписывались, и он, кажется, искренне пытался мне помочь. Он не равнодушный человек. Просто этика отсутствует совсем.
Во-первых, к психиатрам просто боятся идти. Бытует убеждение, что посещение и тем более лечение у этого врача повредит социальному и экономическому статусу. Например, узнают на работе и уволят. Люди боятся услышать негативные оценки от окружающих — шутки, комментарии о возможном сумасшествии. Есть и страх стать «овощем», на фоне принимаемых препаратов оказаться нефункциональным в обычной жизни: постоянно спать, не соображать, ничего не чувствовать. Предубеждения, сформированные в советский период, живы до сих пор.
Вторая проблема — доступность и подготовленность психиатрического сопровождения. Многие психические изменения связаны с соматическими (телесными) заболеваниями или предшествуют им. Однако специалистов с психиатрической подготовкой или врачей, знающих симптоматику психических изменений, не так много. Закрываются психотерапевтические отделения, что снижает возможность найти своего специалиста.
Третья проблема — медикализация и ее особенности. Пациентов с психиатрической симптоматикой часто стремятся стабилизировать медикаментозно по стандартным схемам, которые иногда могут усугублять психическое состояние. Не каждый специалист готов откорректировать схемы лечения. Привычно ссылаться на то, что отрицательное влияние препарата — это нормально, нужно просто потерпеть. Качество жизни и эмоциональные переживания пациента в этот момент игнорируются, что может привести к ухудшению психического здоровья и отказу от лечения.
Есть и другие особенности. Это низкая информированность населения о признаках психических отклонений; отделенность психиатрической помощи от психологической в системах здравоохранения и образования; сложность поиска специалистов узкого профиля, знакомых с нюансами лечения конкретного соматического заболевания и сопутствующего ему психического состояния. Психическое нездоровье часто ставится под сомнение в целях отсева потенциального обмана и из‑за того, что значимость субъективных переживаний пациента для врача низкая.
Конечно, не все психиатры плохие. О позитивном опыте говорят меньше, чем о негативном, тем более в такой личной области. Но хороших историй, в которых врачи действительно помогают и жизнь пациента становится лучше, достаточно. Поэтому отказываться вообще от врачебной помощи и никому не доверять — точно не решение проблемы.
Советы тем, кто задумался об обращении к психиатру:
daily.afisha.ru
