Интересно и то, что Чехов черпал идеи для своих пьес в процессе психотерапевтических сеансов.«Ниже — выдержки из моего психотерапевтического дневника, как Вы и просили. Самые удачные случаи. Только не выдавайте меня психиатрическому департаменту и детям Розанова.
Случай первый.
Пришла ко мне женщина. Вся из шелестящих страхов, с глазами в форме знака вопроса. Я выслушал ее три с половиной часа, кивнул значимо и сказал:
«Вы выговорились. Всё. Теперь терапия отменяется. Вы — исцелены. Можете расходиться.»
Она ушла. Вернулась через год. Сказала: «Я до сих пор исцеляюсь. Спасибо». Я молча кивнул. Сам ещё не понял, как это сработало. Может дело в тапочках. Есть еще интересные идеи про шапку.
Случай второй.
Один господин, вполне в себе, но с лицом, как будто внутри него завелся редактор, печатавший чужие сценарии. Я ему, как от сердца отрывая:
«Мы пересмотрели вашу травму. Она была вам подселена. По ошибке. В детстве. Склад перепутали.»
Он расплакался. Купил хлеб, пошёл к маме. Потом вернулся — принёс мне пирог. С тех пор я верю в склад. Не понимаю, как мне раньше это не приходило в голову. Склад прохладный. Травма остывает быстрее.
Случай третий.
Дама с безупречным макияжем и катастрофой в голосе. Я пытался найти слова. Не нашёл. Тогда сказал:
«То, что вы считаете собой — всего лишь плохой пересказ воспоминаний случайного прохожего. В дождь.»
Она ушла молча. Вернулась на следующей неделе. С другим именем. Сказала: «Теперь попробуем оттуда». Мы попробовали. Получилось даже очень. Чуть не треснул от смеха. Григорий — не самое простое имя для женщины. А я ей такой: «Знаете, Гриша…» И остро чувствую — еще немного и расколюсь.
Случай четвёртый.
Молодой человек, весь из ярости и цитат. Протёр очки. Я ему:
«Вы сказали это вслух? Хорошо. Значит, оно сбылось. Простите.»
Он отложил карандаш. Сказал: «А можно я побуду в этом?» Я кивнул. Он побыл. Вышел спокойный. Кажется, в тот день он впервые почесал кошку. Другие встречи я от него прятался. Не хотел быть с ним, когда он с собой. Мне неприятно такое.
Случай пятый.
Женщина. Строгая. С диагнозом «Не дышать». Я глянул и тихо сказал:
«Ваш симптом — это надувной батут. Хотите прыгнуть?»
Она засмеялась. Два раза. Потом плакала. Потом действительно прыгнула — не в смысле метафоры, а прямо с кушетки на ковер. Потом сказала: «А ведь можно было». Я только записал в карту: «началась жизнь».
Случай шестой.
Клиент с глазами, как у мопса на грани увольнения. Сказал, что терапия не работает. Я сказал:
«Мы вынуждены вас перевести к другому терапевту. Моей матери. Она вас слушает уже давно. Считает, что вы ‘пережимаете’.»
Он подумал. Потом сказал: «Нет уж, с вами останусь. Лучше буду переживать». С тех пор у нас с ним — стабильная тревога и кофе по средам. Замечаю что он лучше реагирует на мои окрики. Как-то искреннее вздрагивает, больше проливает кофе себе на брюки.
Случай седьмой.
Дама. Всегда дама. Говорит: «Я больше не справляюсь. Всё внутри отключилось». Я:
«Психика больше не резонирует. Теперь она ксилофон.»
Она посмеялась. Сказала: «Значит, я теперь музыкальный инструмент». Я ответил: «Только постарайтесь не звучать фальшиво». С тех пор она звенит — местами трагически, но с чувством. Но может быть это связано с тем, что я ей больше одного тапка с тех пор не предлагаю.
Вот такие у меня случаи. А в остальном всё как всегда: подслушиваю человеческую боль, аккуратно складываю её в пьесы, временами обнимаю взглядом. Надеюсь, письмо не отняло у Вас последних сил. Если отняло — пусть хоть послужит чему-нибудь.
Ваш, А.П.»
