В каждом человеке есть эго и – гораздо глубже – Божественная сущность. Отрешенность – это укрепление связи с божественной сущностью и разрыв с эго – всяким: своим, чужим.
Но для этого нужна большая душевная сила и некоторый опыт. Эго настойчиво, хитро, упрямо. Оно заведет в тупик и того, кому принадлежит, и того, кто хочет спасти запутавшегося человека.
По сути, само существование человека без эго – это великая помощь запутавшемуся миру. Его ясность, гармония, любовь – некий маяк в темноте. И ничего не надо хотеть от такого маяка, кроме того, чтобы он был.
Князю же не нужно от Дерева ничего, кроме его бытия. И если Настасье Филипповне и Аглае ничего не нужно было бы от князя, кроме того, что он есть. Если бы!.. Но каждой нужен «мой» князь, как всем людям нужен мой Бог, мое имущество. «Мое», «мое», отталкивающее другого. Если бы князю хватило силы оторваться от этих протянутых рук, присваивающих его!.. Если бы его Божественная сущность укрепилась бы сама в себе, тем самым помогая укрепиться и проявиться Божественной сущности других людей… Вот для этого нужна отрешенность.
Майстер Экхарт считал отрешенность самой главной добродетелью, ставя ее выше любви. Он говорил, что отрешенность без любви невозможно, а любовь без отрешенности возможна. Отрешенность свободного от эго человека – это великое одиночество, на которое отваживается отшельник. Это одиночество вовсе не противопоставление себя миру людей. Нет! Томас Мертон говорит о таком одиноком отшельнике, что «им движет не горечь или досада, а жалость ко всей вселенной, преданность человечеству. Он бежит в целительное молчание пустыни, в нищету и безвестность не для того, чтобы проповедовать другим, а для того, чтобы «в себе залечить все раны мира». Это бесконечно емкая фраза. Весь мир в тебе. Все раны мира – твои раны. И залечивая их в себе, ты лечишь мир. Твое бытие становится бытием света (ты дал ему вместиться в себя и расправиться в тебе). Ты несешь людям гармонию только своим бытием. Ты знаешь выход из любого горя, из самого ада. Солнце доносит свет только своим бытием. И все.
Но если человек в темнице? Если у него такое горе, что свет солнца до него не доходит? Если он уже жить не может – мука превзошла меру?..
Тут я приведу пример, который уже приводился в прошлых беседах, но сейчас без него не обойтись. Это пример самого великого и действенного сочувствия, который я знаю.
К Рамакришне пришел однажды человек, потерявший своего единственного 24-летнего сына. По лицу человека текли слезы. Рамакришна взглянул на него, всплеснул руками и зарыдал. Три дня он рыдал вместе с отцом погибшего. А к концу третьего дня – запел гимн Богу. И отец запел вместе с ним.
Этот рассказ пронзает меня, как ничто другое. Смерть близкого может затмить солнечный свет. Человек тонет в своем горе, как в морской пучине. Так вот – спасающий не стоит на берегу. Он бросается в эту пучину. Он борется с ней вместе с утопающим. Но он – лучший пловец. Он в своей отрешенности накопил великую душевную силу. Он знает нечто, что глазами увидеть нельзя, руками потрогать нельзя. Но он это видел и осязал. И соединившись с человеком в его боли, в его безвыходном горе, он ведет доверившуюся ему душу за собой. И в безвыходности находится вход.
Но прежде, чем броситься в пучину горя, надо накопить силы для преодоления пучины. Надо не только хотеть помочь. Надо мочь. Для этого и нужны отрешенность, созерцание, безмолвие.
Г.Померанц. Чужое горе. // Г.Померанц, З.Миркина. Спор цивилизаций и диалог культур. М.-СПб. Центр гуманитарных инициатив. 2017. С.258-259.
