Еще будучи студенткой Стэнфордского факультета я вошла в малочисленную группу докторов и психологов, участвующих в мастер-классе Карла Роджерса, — пионера гуманистической психотерапии. Я была молодой и жутко гордилась своей осведомленностью в вопросах медицины, тем, что со мной консультировались и к моему мнению прислушивались мои коллеги. Подход Роджерса к терапии, который называется безусловное принятие, — показался мне тогда достойным одного лишь презрения — это выглядело как снижением стандартов. А, вместе с тем, ходили слухи, что результаты его терапевтических сессий были почти чудесными.
У Роджерса была глубоко развита интуиция. Рассказывая нам о своей работе с клиентами, он делал паузы, чтобы точно сформулировать свою мысль, которую хотел до нас донести. И это было абсолютно естественно и органично. Этот стиль общения кардинально отличался от авторитарного, к которому я привыкла, будучи студентом медицины и работая в госпитале. Возможно ли, чтобы человек, кажущийся настолько неуверенным, вообще что-то по-настоящему умел и был в чем-то специалистом? У меня были очень большие сомнения на этот счет. Насколько я смогла на тот момент уяснить, суть метода безусловного принятия сводилась к тому, что Роджерс сидел и просто принимал все, что бы ни говорил клиент – без вынесения суждений, без интерпретаций. Мне было непонятно, как такое в принципе может иметь хоть малейшую пользу.
В конце занятия Роджерс предложил продемонстрировать, как работает его подход. Один из докторов вызвался выступить в роли клиента. Стулья были поставлены таким образом, чтобы они оба сидели друг напротив друга. Перед тем, как начать сессию, Роджерс остановился и обвел задумчивым взглядом нас, собравшихся в аудитории докторов и меня в их числе. В этот короткий безмолвный момент я заерзала в нетерпении. Затем Роджерс начал говорить : «Перед началом каждой сессии я останавливаюсь на короткое мгновение, чтобы вспомнить, что я тоже – человек. Нет ничего, что может произойти с человеком, чего я, будучи тоже человеком, не смогу с ним разделить; нет такого страха, который я не смогу понять; нет страдания, к которому я могу остаться бесчувственным – это заложено в моей человеческой природе. Как бы ни была глубока травма этого человека – этого передо мной не надо стыдиться. Я тоже беззащитен перед лицом травмы. И поэтому меня достаточно. Что бы ни пережил этот человек – ему не обязательно оставаться с этим наедине. И с этого начинается исцеление». [Речел Наоми Ремен проводит разделение понятий «лечить» и «исцелять»]
Последовавшая за этим сессия была ошеломительно глубокой. За всю сессию Роджерс не промолвил ни единого слова. Роджерс транслировал свое полное принятие клиента таким, как он был, только через качество своего внимания. Клиент (доктор) начал говорить и очень быстро сессия переросла в презентацию метода, как есть. В оберегающей атмосфере полного принятия Роджерса, доктор начал одну за другой сбрасывать свои маски. Сначала нерешительно, а потом все легче и легче. Когда отбрасывалась макска, Роджерс принимал и приветствовал того, кто под ней скрывался – безусловно, без интерпретаций, — пока наконец не спала последняя маска и перед нами не предстал этот доктор таков, как он был – во все красоте своей истинной и незащищенной природы. Я сомневаюсь, что он сам когда-либо сталкивался с собой таким, что он таким себя когда-либо прежде видел. К тому моменту со многих из нас тоже соскользнули все маски и у некоторых глаза были полны слез. В тот момент я завидовала этому доктору-клиенту; как мне было досадно, что я не вызвалась на эту сессию, что я упустила шанс – шанс так, настолько тотально быть увиденной и принятой другим. За вычетом нескольких эпизодов общения с моим дедушкой, в моем опыте это была первая встреча с подобным принятием за всю жизнь.
Я всегда усердно работала, чтобы быть достаточно хорошей – это было моим «золотым стандартом», по которому я определяла, какие книги читать, какую одежду носить, как проводить свободное время, где жить, что говорить. Хотя, даже «достаточно хорошо» для меня не было достаточным. Я всю жизнь провела в попытках стать идеальной. Но если слова Роджерса были правдой, то совершенство — это пустышка. Все, что по-настоящему требовалось – это просто быть человеком. А я ведь – человек. И я всю жизнь боялась, что это кто-нибудь обнаружит.
По сути, то, что акцентировал Роджерс – мудрость, самый базовый уровень исцеляющих отношений. Насколько бы блестящими специалистами мы ни были, самый большой дар, который мы можем преподнести страдающему – это наша целостность.
Слушание – это, пожалуй, самый древний и самый мощный инструмент исцеления. Зачастую именно качество нашего внимания, а не наши мудрые слова способствуют самым глубоким изменениям в окружающих нас людях. Слушая, вместе с нашим безраздельным вниманием, мы открываем другому возможность обрести целостность. То, что отвергалось, обесценивалось, было непринимаемо самим человеком и его окружением. То, что было спрятано.
В нашей культуре душа и сердце часто становятся «бездомными». Слушание создает священное молчание. Когда мы щедро слушаем другого, он тоже может услышать ту правду, которая в нем есть. Иногда человек это слышит впервые за свою жизнь. Во время молчаливого слушания мы можем найти /узнать в другом себя. Постепенно мы можем научиться слышать любого и даже немного больше – мы можем научиться слышать невидимое, обращенное на себя и на нас».
Речел Наоми Ремен «Kitchen Table Wisdom: Stories That Heal»
Источник — Собиратель звезд
