Поскольку мораль объявляет себя инструментом, который способен наладить человеческую машину, интересно было бы узнать, есть ли у нее что-нибудь общее с психоанализом, который как будто бы предназначен для той же цели? Но прежде придется установить четкое разграничение между двумя вопросами: между существующими медицинскими теориями и техникой психоанализа с одной стороны и общим философским взглядом на мир, который Фрейд и другие связывали с психоанализом, — с другой стороны. Важно заметить, что когда Фрейд говорит о том, как лечить неврозы, он рассуждает как специалист в своей области. Но когда он переходит к вопросам философии, то превращается в любителя. Поэтому есть все основания прислушиваться к нему в первом случае, но не во втором.
Однако, сам психоанализ, независимо от всех философских обоснований и выводов, которые делают из него Фрейд и его последователи, ни в коей мере не противоречит моральным нормам. Но при этом надо помнить, что психоанализ и мораль не идут рука об руку от начала до конца, поскольку задачи перед ними поставлены разные. Когда человек делает выбор в области морали — налицо два процесса. Первый — сам акт выбора. Второй — проявление различных чувств, импульсов и тому подобного, зависящих от психологической установки человека и как бы являющихся тем сырьем, из которого «лепится» решение.
Существует два вида такого сырья. В основе первого лежат чувства, которые мы называем нормальными, поскольку они типичны для всех людей. Второй — определяется набором более или менее неестественных чувств, вызванных какими-то отклонениями от нормы на уровне подсознания человека. Страх перед теми или иными вещами, которые действительно представляют опасность, будет примером первого вида; безрассудный страх перед котами или пауками — примером второго вида. Что же делает психоанализ? Он старается избавить человека от противоестественных чувств, чтобы предоставить ему более доброкачественное «сырье» в момент морального выбора. Мораль же имеет дело с самими актами выбора.
Представим себе, что трое мужчин отправляются на войну. Один из них испытывает естественный страх перед опасностью, свойственный каждому нормальному человеку; он подавляет этот страх с помощью нравственных усилий и становится храбрецом. Теперь предположим, что двое других в результате отклонений в их подсознании страдают преувеличенным страхом, победить который не дано никаким нравственным усилиям. Далее представим, что в военное подразделение, где они служат, приезжает психоаналитик и исцеляет их от свойственного им противоестественного страха, добивается, что теперь эти двое ничем не отличаются от первого, нормального мужчины.
Это и является разрешением психологической проблемы. Однако, тут-то только и возникает проблема нравственного характера. Почему? Да потому, что теперь, когда оба страдавших отклонениями от нормы излечились, они могут избрать совершенно различные линии поведения. Первый из них может сказать: «Слава Богу, я избавился от этого идиотского страха. Теперь я могу делать то, к чему всегда стремился — исполнять свой долг перед родиной». Однако другой может рассудить иначе: «Ну что ж, я очень рад, что сейчас я чувствую себя сравнительно спокойно под пулями. Но это, конечно, не меняет моего намерения вместо того, чтобы лезть в пекло самому, позволить кому-нибудь другому, если только представится возможность, принимать огонь на себя. Что хорошо в этом моем исцелении — так это то, что теперь я с большим успехом смогу уберечь себя, не привлекая при этом внимания других».
Разница в подходе к вопросу двух исцеленных — чисто морального характера, психоанализ в этом случае бессилен. Как бы мы ни улучшали исходное «сырье», нам все-таки придется столкнуться со свободным выбором человека, который, в конечном счете, будет продиктован тем, на какое место намерен он ставить свои собственные интересы: на первое или на последнее. Именно характером нашего свободного выбора — и только им — определяется мораль.
Плохой психологический материал — не грех, а болезнь. Тут требуется не покаяние, а лечение. И это, между прочим, очень важно понимать. Люди судят друг о друге по внешним проявлениям. А можно судить о человеке на основе того морального выбора, который он делает. Когда психически больной человек, испытывающий патологический страх к кошкам, движимый добрыми побуждениями, заставляет себя подобрать котенка, вполне возможно, что он по каким-то высшим меркам проявляет больше мужества, чем здоровый человек, награжденный медалью за храбрость, проявленную в сражении.
Когда человек, крайне испорченный с детства, привыкший думать, что жестокость- это достоинство, проявляет хоть немножечко доброты или воздерживается от жестокого поступка и, таким образом, рискует быть осмеянным своими друзьями, — он, возможно, делает больше, чем сделали бы мы с вами, пожертвовав жизнью ради друга. К этой же самой идее можно подойти и с другой стороны. Многие из нас производят впечатление очень милых, славных людей. Но на деле, возможно, мы приносим лишь незначительную часть той пользы, которую могли бы принести, принимая во внимание нашу хорошую наследственность и отличное воспитание. И поэтому в действительности мы хуже, чем те, кого сами считаем злодеями. Можем ли мы с уверенностью сказать, как бы мы себя повели, если бы были наделены психологическими комплексами, да вдобавок плохо воспитаны и, сверх всего, получили бы власть, ну, скажем, Гиммлера?
Мы видим только плоды, которые получились из сырого материала вследствие выбора, сделанного человеком. Но ведь можно судить о человеке не по качеству сырого материала, а по тому, как он использовал его. Большая часть психологических свойств человека зависит от его физиологических особенностей. Но когда тело отмирает или просто стареет, остается лишь нетленный истинный человек, который выбирал и теперь несет ответственность за лучшее или худшее использование им того «сырого материала», что был в его распоряжении.
Всевозможные добродетельные поступки, которые мы считали проявлением наших собственных достоинств, были, оказывается, результатом нашего хорошего пищеварения, и они не зачтутся нам; также не зачтется другим многое плохое, что совершали они по причине различных комплексов или плохого здоровья. И тогда, наконец, мы впервые увидим каждого таким, каков он есть в действительности. Нас ожидает немало сюрпризов.
Делая выбор, мы чуть-чуть преобразуем основную, истинную часть самих себя, ту часть, которая ответственна за выбор, — во что-то новое, чем она прежде не была. И если взять всю нашу жизнь в целом, со всеми бесчисленными выборами, то окажется, что на протяжении всей жизни мы медленно обращали эту главную часть себя либо в такое, которое пребывает в гармонии с самим собой и с другими, себе подобными созданиями, — либо в иное — пребывающее с собой и себе подобными — в состоянии войны.
Относиться к первой категории, значит вкушать радость и мир, обретать знание и силу. Быть же существом второй категории означает терзаться безумием и страхом, страдать от гнева, бессилия и вечного одиночества. И каждый из нас в каждый данный момент своего существования прогрессирует либо в том, либо в другом направлении. Наши мысли прикованы к той зарубке, которую оставляет каждый наш поступок на крошечной, но главной части человеческого «я»; никто в этой жизни его не видит, но все мы будем терзаться или — наоборот — наслаждаться им вечно. Один человек занимает такое положение, что его гнев приведет к кровопролитию и гибели тысяч людей. Положение другого таково, что каким бы гневом он ни пылал, над ним будут только смеяться. Однако, маленькая зарубка на внутреннем «я» каждого из них может быть одинаковой в обоих случаях. Каждый из них причинил себе вред, и в следующий раз ему будет еще труднее противиться искушению гнева, и с каждым новым разом гнев его будет становиться все яростнее. Масштабы поступка, как они видятся со стороны, роли не играют.
…Человеческая машина может выходить из строя двумя путями. Один — это когда человеческие индивиды удаляются друг от друга или, наоборот, когда они сталкиваются и причиняют друг другу вред эгоизмом или грубостью. Второй — когда что-то ломается внутри индивида, то есть, когда то, что является частью его, его атрибутами (например, его способности, желания и т.п.) противоречат одно другому, либо приходят в столкновение друг с другом.
Проще будет понять эту идею, если представить всех нас в виде группы кораблей, плывущих в определенном порядке. Плавание будет успешным только в том случае, если, во-первых, корабли не сталкиваются и не преграждают пути друг другу, и, во-вторых, если каждый корабль годен к плаванию и двигатель у каждого — в полном порядке. Необходимо, чтобы исполнялись оба эти условия. Ведь если корабли будут постоянно сталкиваться, они скоро станут непригодными к плаванию. С другой стороны, если их штурвалы не в порядке, они не смогут избежать столкновений.
Или, если представить себе человечество в виде оркестра, то, чтобы игра получилась слаженной, необходимы два условия. Каждый инструмент должен быть настроен, и каждый должен вступать в положенный момент для того, чтобы не нарушать общей гармонии. Но мы не учли одну вещь. Мы не спросили, куда собирается наш флот или какую мелодию хочет сыграть наш оркестр. Инструменты могут быть хорошо настроенными, и каждый из них может вступать в нужный момент, но и в этом случае выступление не будет успешным, если музыкантам была заказана танцевальная музыка, а они исполняют похоронный марш. И как бы хорошо ни проходило плавание кораблей, оно обернется неудачей, если корабли приплывут в Калькутту, тогда как портом их назначения был Нью-Йорк.
Соблюдение моральных норм, как представляется, связано, таким образом, со следующими тремя вещами. Первое — с бескорыстием и гармоническими отношениями между отдельными людьми. Второе — с тем, что можно было бы назвать наведением порядка внутри самого человека. И, наконец, третье — с определением общей цели человеческой жизни; с тем, для чего человек создан; с тем, по какому курсу должен следовать весь флот; какую мелодию избирает для исполнения дирижер оркестра.
По первому упомянутому пункту у нас почти не бывает разногласий с другими людьми. Почти все люди во все времена соглашались (в теории) с тем, что человеческие существа должны быть честными, добрыми, должны помогать друг другу. Однако, до тех пор, пока мы не перейдем к приведению в порядок своего внутреннего «я» — мы будем лишь обманывать самих себя.
Разумно ли ожидать от капитанов, что они станут так поворачивать штурвалы, чтобы корабли их не сталкивались между собой, если сами корабли — настолько старые, разбитые посудины, что их штурвалы вообще никуда не поворачиваются? Какой смысл записывать на бумаге правила общественного поведения, если мы знаем, что на деле наша жадность, трусость, дурной характер и самомнение помешают нам эти правила выполнить?
Все эти размышления о морали останутся просто «солнечным зайчиком», пока мы не поймем, что ничто, кроме мужества и бескорыстия каждого отдельного человека, не в состоянии заставить какую бы то ни было общественную систему работать так, как надо. Человек прекрасно понимает, что не должен причинять повреждений ни одному кораблю в конвое. Но он искренне полагает: что бы он ни делал со своим кораблем — это касается лишь его одного…
Многие люди понимают слово «мораль» как нечто препятствующее получать удовольствие. В действительности же, моральные нормы — это инструкции, обеспечивающие правильную работу человеческой машины. Каждое из правил морали нацелено на то, чтобы предотвратить поломку, или перенапряжение, или трение в процессе работы этой машины. Вот почему часто кажется, будто они постоянно вмешиваются в нашу жизнь и препятствуют проявлению наших природных наклонностей.
По мере того, как человек, выбрав правильное направление, становится лучше, он яснее видит то зло, которое еще остается в нем. Становясь же хуже, меньше замечает его в себе. Умеренно плохой человек знает, что он не очень хорош, тогда как человек, насквозь испорченный, полагает, что с ним все в порядке. О том, что это так, говорит нам здравый смысл.
Мы понимаем, что значит спать, когда бодрствуем, а не когда спим. Мы в состоянии заметить арифметические ошибки, только когда голова наша работает четко и ясно; делая ошибки, мы их не замечаем…. Хорошие люди знают и о добре, и о зле; плохие не знают ни о том, ни о другом.
Фрагменты из «Радиобесед о морали»(1942 -1943 г.г.)
КЛАЙВ СТЕЙПЛЗ ЛЬЮИС (1898 — 1963) — писатель, публицист, профессор литературы в Кембридже.
Однако, сам психоанализ, независимо от всех философских обоснований и выводов, которые делают из него Фрейд и его последователи, ни в коей мере не противоречит моральным нормам. Но при этом надо помнить, что психоанализ и мораль не идут рука об руку от начала до конца, поскольку задачи перед ними поставлены разные. Когда человек делает выбор в области морали — налицо два процесса. Первый — сам акт выбора. Второй — проявление различных чувств, импульсов и тому подобного, зависящих от психологической установки человека и как бы являющихся тем сырьем, из которого «лепится» решение.
Существует два вида такого сырья. В основе первого лежат чувства, которые мы называем нормальными, поскольку они типичны для всех людей. Второй — определяется набором более или менее неестественных чувств, вызванных какими-то отклонениями от нормы на уровне подсознания человека. Страх перед теми или иными вещами, которые действительно представляют опасность, будет примером первого вида; безрассудный страх перед котами или пауками — примером второго вида. Что же делает психоанализ? Он старается избавить человека от противоестественных чувств, чтобы предоставить ему более доброкачественное «сырье» в момент морального выбора. Мораль же имеет дело с самими актами выбора.
Представим себе, что трое мужчин отправляются на войну. Один из них испытывает естественный страх перед опасностью, свойственный каждому нормальному человеку; он подавляет этот страх с помощью нравственных усилий и становится храбрецом. Теперь предположим, что двое других в результате отклонений в их подсознании страдают преувеличенным страхом, победить который не дано никаким нравственным усилиям. Далее представим, что в военное подразделение, где они служат, приезжает психоаналитик и исцеляет их от свойственного им противоестественного страха, добивается, что теперь эти двое ничем не отличаются от первого, нормального мужчины.
Это и является разрешением психологической проблемы. Однако, тут-то только и возникает проблема нравственного характера. Почему? Да потому, что теперь, когда оба страдавших отклонениями от нормы излечились, они могут избрать совершенно различные линии поведения. Первый из них может сказать: «Слава Богу, я избавился от этого идиотского страха. Теперь я могу делать то, к чему всегда стремился — исполнять свой долг перед родиной». Однако другой может рассудить иначе: «Ну что ж, я очень рад, что сейчас я чувствую себя сравнительно спокойно под пулями. Но это, конечно, не меняет моего намерения вместо того, чтобы лезть в пекло самому, позволить кому-нибудь другому, если только представится возможность, принимать огонь на себя. Что хорошо в этом моем исцелении — так это то, что теперь я с большим успехом смогу уберечь себя, не привлекая при этом внимания других».
Разница в подходе к вопросу двух исцеленных — чисто морального характера, психоанализ в этом случае бессилен. Как бы мы ни улучшали исходное «сырье», нам все-таки придется столкнуться со свободным выбором человека, который, в конечном счете, будет продиктован тем, на какое место намерен он ставить свои собственные интересы: на первое или на последнее. Именно характером нашего свободного выбора — и только им — определяется мораль.
Плохой психологический материал — не грех, а болезнь. Тут требуется не покаяние, а лечение. И это, между прочим, очень важно понимать. Люди судят друг о друге по внешним проявлениям. А можно судить о человеке на основе того морального выбора, который он делает. Когда психически больной человек, испытывающий патологический страх к кошкам, движимый добрыми побуждениями, заставляет себя подобрать котенка, вполне возможно, что он по каким-то высшим меркам проявляет больше мужества, чем здоровый человек, награжденный медалью за храбрость, проявленную в сражении.
Когда человек, крайне испорченный с детства, привыкший думать, что жестокость- это достоинство, проявляет хоть немножечко доброты или воздерживается от жестокого поступка и, таким образом, рискует быть осмеянным своими друзьями, — он, возможно, делает больше, чем сделали бы мы с вами, пожертвовав жизнью ради друга. К этой же самой идее можно подойти и с другой стороны. Многие из нас производят впечатление очень милых, славных людей. Но на деле, возможно, мы приносим лишь незначительную часть той пользы, которую могли бы принести, принимая во внимание нашу хорошую наследственность и отличное воспитание. И поэтому в действительности мы хуже, чем те, кого сами считаем злодеями. Можем ли мы с уверенностью сказать, как бы мы себя повели, если бы были наделены психологическими комплексами, да вдобавок плохо воспитаны и, сверх всего, получили бы власть, ну, скажем, Гиммлера?
Мы видим только плоды, которые получились из сырого материала вследствие выбора, сделанного человеком. Но ведь можно судить о человеке не по качеству сырого материала, а по тому, как он использовал его. Большая часть психологических свойств человека зависит от его физиологических особенностей. Но когда тело отмирает или просто стареет, остается лишь нетленный истинный человек, который выбирал и теперь несет ответственность за лучшее или худшее использование им того «сырого материала», что был в его распоряжении.
Всевозможные добродетельные поступки, которые мы считали проявлением наших собственных достоинств, были, оказывается, результатом нашего хорошего пищеварения, и они не зачтутся нам; также не зачтется другим многое плохое, что совершали они по причине различных комплексов или плохого здоровья. И тогда, наконец, мы впервые увидим каждого таким, каков он есть в действительности. Нас ожидает немало сюрпризов.
Делая выбор, мы чуть-чуть преобразуем основную, истинную часть самих себя, ту часть, которая ответственна за выбор, — во что-то новое, чем она прежде не была. И если взять всю нашу жизнь в целом, со всеми бесчисленными выборами, то окажется, что на протяжении всей жизни мы медленно обращали эту главную часть себя либо в такое, которое пребывает в гармонии с самим собой и с другими, себе подобными созданиями, — либо в иное — пребывающее с собой и себе подобными — в состоянии войны.
Относиться к первой категории, значит вкушать радость и мир, обретать знание и силу. Быть же существом второй категории означает терзаться безумием и страхом, страдать от гнева, бессилия и вечного одиночества. И каждый из нас в каждый данный момент своего существования прогрессирует либо в том, либо в другом направлении. Наши мысли прикованы к той зарубке, которую оставляет каждый наш поступок на крошечной, но главной части человеческого «я»; никто в этой жизни его не видит, но все мы будем терзаться или — наоборот — наслаждаться им вечно. Один человек занимает такое положение, что его гнев приведет к кровопролитию и гибели тысяч людей. Положение другого таково, что каким бы гневом он ни пылал, над ним будут только смеяться. Однако, маленькая зарубка на внутреннем «я» каждого из них может быть одинаковой в обоих случаях. Каждый из них причинил себе вред, и в следующий раз ему будет еще труднее противиться искушению гнева, и с каждым новым разом гнев его будет становиться все яростнее. Масштабы поступка, как они видятся со стороны, роли не играют.
…Человеческая машина может выходить из строя двумя путями. Один — это когда человеческие индивиды удаляются друг от друга или, наоборот, когда они сталкиваются и причиняют друг другу вред эгоизмом или грубостью. Второй — когда что-то ломается внутри индивида, то есть, когда то, что является частью его, его атрибутами (например, его способности, желания и т.п.) противоречат одно другому, либо приходят в столкновение друг с другом.
Проще будет понять эту идею, если представить всех нас в виде группы кораблей, плывущих в определенном порядке. Плавание будет успешным только в том случае, если, во-первых, корабли не сталкиваются и не преграждают пути друг другу, и, во-вторых, если каждый корабль годен к плаванию и двигатель у каждого — в полном порядке. Необходимо, чтобы исполнялись оба эти условия. Ведь если корабли будут постоянно сталкиваться, они скоро станут непригодными к плаванию. С другой стороны, если их штурвалы не в порядке, они не смогут избежать столкновений.
Или, если представить себе человечество в виде оркестра, то, чтобы игра получилась слаженной, необходимы два условия. Каждый инструмент должен быть настроен, и каждый должен вступать в положенный момент для того, чтобы не нарушать общей гармонии. Но мы не учли одну вещь. Мы не спросили, куда собирается наш флот или какую мелодию хочет сыграть наш оркестр. Инструменты могут быть хорошо настроенными, и каждый из них может вступать в нужный момент, но и в этом случае выступление не будет успешным, если музыкантам была заказана танцевальная музыка, а они исполняют похоронный марш. И как бы хорошо ни проходило плавание кораблей, оно обернется неудачей, если корабли приплывут в Калькутту, тогда как портом их назначения был Нью-Йорк.
Соблюдение моральных норм, как представляется, связано, таким образом, со следующими тремя вещами. Первое — с бескорыстием и гармоническими отношениями между отдельными людьми. Второе — с тем, что можно было бы назвать наведением порядка внутри самого человека. И, наконец, третье — с определением общей цели человеческой жизни; с тем, для чего человек создан; с тем, по какому курсу должен следовать весь флот; какую мелодию избирает для исполнения дирижер оркестра.
По первому упомянутому пункту у нас почти не бывает разногласий с другими людьми. Почти все люди во все времена соглашались (в теории) с тем, что человеческие существа должны быть честными, добрыми, должны помогать друг другу. Однако, до тех пор, пока мы не перейдем к приведению в порядок своего внутреннего «я» — мы будем лишь обманывать самих себя.
Разумно ли ожидать от капитанов, что они станут так поворачивать штурвалы, чтобы корабли их не сталкивались между собой, если сами корабли — настолько старые, разбитые посудины, что их штурвалы вообще никуда не поворачиваются? Какой смысл записывать на бумаге правила общественного поведения, если мы знаем, что на деле наша жадность, трусость, дурной характер и самомнение помешают нам эти правила выполнить?
Все эти размышления о морали останутся просто «солнечным зайчиком», пока мы не поймем, что ничто, кроме мужества и бескорыстия каждого отдельного человека, не в состоянии заставить какую бы то ни было общественную систему работать так, как надо. Человек прекрасно понимает, что не должен причинять повреждений ни одному кораблю в конвое. Но он искренне полагает: что бы он ни делал со своим кораблем — это касается лишь его одного…
Многие люди понимают слово «мораль» как нечто препятствующее получать удовольствие. В действительности же, моральные нормы — это инструкции, обеспечивающие правильную работу человеческой машины. Каждое из правил морали нацелено на то, чтобы предотвратить поломку, или перенапряжение, или трение в процессе работы этой машины. Вот почему часто кажется, будто они постоянно вмешиваются в нашу жизнь и препятствуют проявлению наших природных наклонностей.
По мере того, как человек, выбрав правильное направление, становится лучше, он яснее видит то зло, которое еще остается в нем. Становясь же хуже, меньше замечает его в себе. Умеренно плохой человек знает, что он не очень хорош, тогда как человек, насквозь испорченный, полагает, что с ним все в порядке. О том, что это так, говорит нам здравый смысл.
Мы понимаем, что значит спать, когда бодрствуем, а не когда спим. Мы в состоянии заметить арифметические ошибки, только когда голова наша работает четко и ясно; делая ошибки, мы их не замечаем…. Хорошие люди знают и о добре, и о зле; плохие не знают ни о том, ни о другом.
Фрагменты из «Радиобесед о морали»(1942 -1943 г.г.)
КЛАЙВ СТЕЙПЛЗ ЛЬЮИС (1898 — 1963) — писатель, публицист, профессор литературы в Кембридже.